«Откуда начинается Россия!»
Откуда начинается Россия!
С Курил!
С Камчатки!
Или с Командор!
О чем грустят глаза ее степные
Над камышами всех ее озер!
Россия начинается с пристрастья
к труду,
к терпенью,
к правде,
к доброте.
Вот в чем ее звезда.
Она прекрасна!
Она горит и светит в темноте.
Отсюда
все дела ее большие,
Ее неповторимая судьба.
И если ты причастен к ней, —
Россия
Не с гор берет начало, а с тебя!
«Почему не поют орлы!»
Почему не поют орлы!
И веселыми не бывают!
Или им очень видно с горы
И они больше нашего знают!
Иль у них недоразвит слух!
Иль природа их скована сплином!
Иль преследует совесть за пух.
Окровавленный клювом орлиным!
Что ты сделаешь — не поют!
Ни по праздникам, ни по будням.
Только клекот стальной издают,
Как положено душегубам!
Говорят, что Борис Годунов
Тоже петь не любил. Вероятно,
Потому, что невинную кровь
Не сведешь, как чернильные пятна!
«В лесу и золотисто и оранжево…»
В лесу и золотисто и оранжево.
Преобладают золото и медь.
И листья еще загодя и заживо
Хотят себя торжественно отпеть.
Мне в эту пору думается, пишется.
Мне в это время Музой все дано.
Меня листвы пылающее пиршество
Пьянит, как старой выдержки вино.
Не говори, что это — подражание.
Что это выплеск пушкинской волны.
Наверно, это общность содержания
Поэтов, что в Россию влюблены!
Майя Борисова
Рюкзак
Ты не бойся рюкзака, дружище!
С ним смелей нехоженое ищешь.
С ним идти по скользким тропам легче:
Он тебе в пути расправит плечи
И на них ремни свои уронит,
Словно друг суровые ладони.
На привале даст он кров и пищу…
Ты не бойся рюкзака, дружище!
Груз в походе — честь, а не обуза.
По земле
нельзя идти без груза.
Константин Ваншенкин
Потомку
Где ты, друг! За какою горою!
Что там — будни у вас! Торжество!
Чем ты занят той славной порою!
Что читаешь и любишь кого!
За далекой неведомой зоной,
В мягком зареве ламп голубых
Что ты думаешь ночью бессонной,
Например, о потомках своих!
Что ты видишь, по жизни шагая,
В ярком свете тогдашнего дня!
Я тебя совершенно не знаю,
Ты-то знаешь, ты помнишь меня!
Что тебе из минувшего ближе!
Что ты знаешь про наше житье!
Я тебя никогда не увижу…
Как мне дорого мненье твое!
Закат
Какой закат горит — вполнеба! —
Как нам оказанная честь.
Его хватить могло вполне бы
На пять закатов и на шесть.
Меня влечет смешенье красок, —
Край неба яростно багров,
Как будто там идет подпасок
Со стадом огненных коров.
А в высоте, над головою.
Мне зелень чистая видна:
Там переходит голубое
В лимонно-желтые тона.
Горит, расплавленный, как в тигле,
Закат. Густы его костры.
…Мы в жизни многое постигли.
Мы вторглись в дальние миры.
Но что бы нас ни занимало.
Какие б ни были мечты,
А нам все мало, мало, мало
Земной нехитрой красоты.
Нас не покинет чувство это.
Что б с нами в жизни ни стряслось.
Пока живет моя планета,
Пока скрипит земная ось.
«Гудок трикратно ухает вдали…»
Гудок трикратно ухает вдали.
Отрывистый, чудно касаясь слуха.
Чем нас впекут речные корабли,
В сырой ночи тревожа сердце глухо!
Что нам река, ползущая в полях,
Считающая сонно повороты,
Когда на океанских кораблях
Мы познавали грозные широты!
Но почему же в долгой тишине
С глядящей в окна позднею звездою
Так сладко мне и так тревожно мне
При этом гулком звуке над водою!
Чем нас влекут речные корабли!
…Вот снова мы их голос услыхали.
Вот как бы посреди самой земли
Они плывут в назначенные дали.
Плывут, степенно слушаясь руля,
А вдоль бортов — ночной воды старанье,
А в стороне — пустынные поля.
Деревьев молчаливые собранья.
Что нас в такой обычности влечет!
Быть может, время, что проходит мимо!
Иль, как в любви, здесь свой, особый счет,
И это вообще необъяснимо!
«Опять, опять сидишь со мною рядом…»
Опять, опять сидишь со мною рядом.
Опять рука в руке.
Но смотришь ты отсутствующим взглядом.
Вся где-то вдалеке.
«Где ты сейчас!» А ты не отвечаешь
На это ничего.
«Кто там с тобой!» А ты не замечаешь
Вопроса моего.
Вложу я в крик всю боль и всю заботу.
Но мой напрасен зов.
Так, заблудившись, тщетно самолету
Кричат со дна лесов.
Лариса Васильева
Ожидание
Я распахнула настежь ставни.
К стеклу прохладному прильнув
и к солнцу руки протянув,
стою, подобна Ярославне.
Простые женские печали:
ждать, волноваться, не забыть…
Вас разве могут заслонить
века громоздкие! Едва ли.
От сердца к сердцу человека
вы переходите легко…
Ах, как уходят далеко
мужчины атомного века!
Петр Вегин
Куба моя…
Живешь ты на тихой Клубной.
Тетка твоя — баптистка.
Живется тебе,
как Кубе
Во времена Батисты!
Скованные накрепко
Цепкой
целью
нотаций,
Куба моя маленькая —
Тоненькая Наташка.
А я прихожу под акацию,
Курю сигареты дешевые.
Я тетку твою очкастую
Боюсь,
как змею очковую!
Я знаю: на споры о космосе,
На брюки мои вельветовые
Она подозрительно косится,
От злости вся фиолетовая!
Но ты выбегаешь на улицу
Из дома,
как из тюрьмы,
И смотришь глазами узницы —
Как ночи, глаза темны!
И вновь о своей баптистке…
Куба моя,
решено:
Батисте
в платочке
батистовом
Завтра мы скажем: «Но!»
Куба больше не станет
Плакать ночи подряд.
Соседи об этом восстании,
Как радио,
заговорят!
Заговорят на недели…
Куба моя,
к борьбе!
Я белой яхтой Фиделя
Приду на помощь тебе!
Евгений Винокуров
Она
Присядет есть, кусочек половина,
Прикрикнет: «Ешь!» Я сдался!
Произвол!
Она гремит кастрюлями, богиня.
Читает книжку. Подметает пол.
Бредет босая, в мой пиджак одета.
Она поет на кухне поутру.
Любовь! Да нет! Откуда)! Вряд ли
это!
А просто так: уйдет — и я умру.
Жажда
Прошла война. Рассказы инвалидов
Все еще полны до краев войны.
Казалось мне тогда — в мир не
Эвклидов,
В мир странный были мы занесены.
Я думал: жизнь проста, и слишком
долог
Мой век. А жизнь кратка и не проста.
И я пошел в себя. Как археолог,
Я докопался до того пласта…
Я был набит по горло перешитым.
Страдания, сводившие с ума.
Меня расперли, — так ломает житом
В год страшных урожаев закрома.
И шли слова. Вот так при лесосплаве
Мчат бревна.
Люди, больше я и дня
Молчать не в силах, я молю о праве
Мне — рассказать, вам — выслушать
меня.
Я требую. О, будьте так любезны!
Перед толпою иль наедине.
Я изнемог. Я вам открою бездны,
В семнадцать лет открывшиеся мне.
Я не желаю ничего иного.
Сам заплачу. Награды большей нет!
Внутри меня тогда явилось слово
И ждало позволения — на свет.
«Нет хуже ничего, чем лжепророки…»
Нет хуже ничего, чем лжепророки
С готовым к словоизверженью ртом…
Дороги, что, по их словам, пологи,
Отвесны. Выясняется потом.
Я знал когда-то одного такого.
Он все кричал. Он звал.
Он всех ругал.
Он раз сказал: — Дорога пустякова!
Я тридцать верст в грязищу отшагал.
Анафемы, посулы, прорицанья —
Я все глотал, чего б он ни изверг.
Пока однажды лживого мерцанья
Не уловил в глазах,
подъятых вверх.
Посмейся надо мной
Посмейся надо мной! Скажи:
какой чудак!..
Я буду говорить. Все выскажу
к рассвету,
Я знать хочу: что бред! Что все
это не так!
Что страх напрасен мой! Что ничего
ведь нету!
Детали приведу. Тут факты, мол,
одни!
Вот так-то, мол, и так. Все просто,
мол, донельзя!
Я буду говорить. Ты уши вдруг
заткни.
Скажи: какой дурак!
И надо мной посмейся.
Благородство
Мы стихли, покоренные картиной.
Нас увлекла запутанная нить.
Какой же все же надо быть скотиной.
Чтоб за сеанс слезы не уронить?!
Бежит беглец. Леса за Акатуем,
Мать ждет. Сестра родная предала!..
Мы целым залом дружно негодуем.
Мы — за добро! Мы вместе —
против зла.
О, как мы вдруг всем залом
задрожали,
Когда на плот вскочил он:
ведь вовек
В толпе вот этой, в темном кинозале
Плохой не находился человек.
Ребенок
И вот идет по городу ребенок
С большою, вроде тыквы, головой.
Среди людей, автомашин, лебедок,
Рискуя, словно на передовой.
От леденцов его ладони липки,
Не верит он в существованье зла!
А безмятежность медленной улыбки
Лишь с синевой поспорить бы могла.
Жизнь города его в свою орбиту
Ввела. Кричит кондуктор: «Не зевай!..»
Он на минуту чувствует обиду
И губы надувает на трамвай.
Гудки машин ему — как звуки лютен.
Идет на них, неведеньем храним…
Как верует он в то, что абсолютен
Его покой! Мы трусы перед ним.