Старший, Ондрей, носил под носом короткие темные усики. Хмурился. Такой взрослый, а не женат. Наверное, он очень сильный, самый сильный из братьев. Грудь у него широкая, походка грузная.
Среднего звали Яно; этот все улыбался добрыми глазами, Лицо у него было бритое, нос длинный, с горбинкой. Он приветливо смотрел на Ергуша.
Младший, Йожо, был щеголь. Сапоги начищены, рубашка — как снег. Хотел, видно, нравиться девушкам, на Ергуша почти не обращал внимания и гордый был, как породистый конь.
Длинноносый Яно доел первый и сказал:
— Бревна мы свезли под самый лес. После обеда пойдем лошадей купать. Пойдешь с нами? — обратился он к Ергушу.
— Пойду! — ответил тот.
— Это сын моей крестницы. Солому резать помог мне, хороший работник.
Ергуш покраснел от похвалы. А крестная прибавила еще:
— Не подпускайте его к Пе́йо, как бы не лягнул.
Все встали. Длинноносый Яно взял с собой Ергуша.
— Пойдем, — сказал он. — На речку пойдем.
ВПЕРВЫЕ ВЕРХОМ
Яно вывел из конюшни пару буланых с лысинами на лбу и сказал:
— Это мои кони, Фе́ро и Ми́шо. Возьмись за гриву, вскочи и держись хорошенько.
Ергуш левой рукой ухватился за гриву Феро, подпрыгнул, навалился на спину лошади и сел верхом. Яно вынес ведро, положил в него скребницу и гребень, взял Феро и Мишо под уздцы и повел со двора, весело посвистывая.
Лошади, упитанные, здоровенные, как колоды, шли валко. Мишо время от времени притирался боком к Феро, придавливая ногу Ергуша. Ергуш терпел, ничего не говорил. Думал: «Подстегнуть бы коней, галопом бы поскакать, чтоб пыль столбом… Полететь вихрем…»
Лошадиная спина была широкая, Ергушу пришлось сильно раскорячить ноги. «Хоть спи, как в постели», — думал про себя он.
Миновали бревна перед фабрикой, подошли к каналу. Яно вскочил верхом на Мишо, погнал лошадей в воду. Они упирались, однако вошли. Камни на дне загремели под тяжелыми копытами. Вода была неглубокая, под брюхо лошадям.
Яно запел песню и повернул коней вниз по течению. Вышли из канала в речку. Она разлилась широко, и здесь было еще мельче. Только под ольхой было глубоко — в том месте, где Ергуш поймал за зеленый передничек Вилько Галая. Тут они повернули к берегу и остановились. Яно засучил штаны выше колен и спрыгнул в воду. Ергуш соскользнул за ним. Яно привязал лошадей к корням ольхи и крикнул:
— Мама родная, вода-то как лед! — протянул Ергушу ведро: — Поливай, только на голову им не лей. Этого кони не любят.
Ергуш стал зачерпывать воду ведром и обливать лошадей. Они встряхивались, фыркали, ударяли ногами.
Вокруг лошадей закружились слепни. Садились им на ноги, на пах. Лошади подергивали мускулами. Ергуш бил слепней ладонью. Шлеп! Шлеп! Слепень, оглушенный ударом, падал в воду, вода относила его. Потом он потряхивал крыльями, взлетал, носился над водой, пока не забывал, что с ним случилось, и опять возвращался к коням.
Мишо то и дело загребал передней ногой.
— Но! — кричал ему Яно. — Повалиться хочешь, бездельник!
Ергуш шлепал, поливал коней. Короткая шерсть их ерошилась, слипалась в косички под струями воды. Яно расчесывал ее скребницей и гребнем. Под конец гладил ладонью, и шерсть блестела как зеркало.
Выкупанных лошадей отвязали, сели на них и поехали вброд по воде. Когда вышли к фабрике, Яно подхлестнул своего Мишо, за ним поскакал Феро. Ергуша стало подбрасывать, зубы застучали. Дух захватило, закололо в пояснице. Но он стиснул зубы, держался, молчал из упрямства. Яно оглядывался на него, смеялся весело:
— Не боишься? Душу вытряхнет…
— Не боюсь, — проговорил Ергуш и заставил себя улыбнуться…
Лошадей поставили в конюшню. Теперь можно было и отдохнуть. Ергуш был больше не нужен. Он поблагодарил крестную Будачиху за обед и бегом пустился домой, на Разбойничий Хоровод.
ЧЕРНАЯ СВИНКА
Мама сердилась:
— Где это видано? Носишься с утра и к обеду не явился! Бродяга!
Ергуш объяснил: будачевская крестная его забрала. Трудно ей было солому резать. Помог ей. Она дала ему молока и целую миску галушек. Галушки вкусные были, с брынзой и шкварками.
Анна ухмылялась противно, оглядывала Ергуша, его ноги и руки. Повертелась вокруг него и сказала:
— Навозом воняет! Хоть сейчас в работники!
Ергуш покосился на нее, зубы стиснул, ничего не сказал. Непонятый, сердитый, повалился навзничь на лавку.
Рудко сидел на пороге. Строгал палочку тупым ножом и усмехался так же противно. Рад был, что Ергушу досталось.
Мама наполнила миску зеленой фасолью, поставила на лавку.
— Ешь, — сказала она. — А крестной моей матери и вперед помогай…
— Мы и на лошадях ездили, — продолжал Ергуш, лежа и глядя в побеленный потолок. — Коняги у них толстые, как свиньи. Я на Феро ехал, вот так ноги пришлось расставить! — Он показал, как надо было расставить ноги, и угодил пяткой в фасоль. Фасоль была горячая. Ергуш обжегся, вскочил.
— Зачем сюда поставили? — плаксиво закричал он. — Всю ногу обварил теперь!
Мама так и затряслась, удерживаясь от хохота. Знала, что фасоль вовсе не так уж горяча, чтоб обжечь. Анна смеялась громко, Рудко подскакивал от радости.
— Нечего ржать! — сердито крикнул Ергуш.
Он схватил миску с фасолью и жадно съел.
В кухне стемнело. С юга наплывали тяжелые тучи, ветер рвал деревья.
— Гроза идет, — сказала мама.
Ергуш вышел в сад. Теплый вихрь теребил волосы, обдувал голую грудь под расстегнутой рубашкой. Рубашка надувалась, как шар. С деревьев падали отломанные ветки. Птицы укрылись, и не видно их. Брызнул дождь — большие редкие капли. А потом сразу хлынул как из ведра. Ергуш спрятался в сарай, стал смотреть на ливень.
Туча играла зеленоватыми отблесками. Громыхал гром, молнии взблескивали, похожие на длинные кнуты. По двору плясали маленькие водяные колпачки.
Плескалось, журчало, гремело. Вспыхивало мгновенно и снова темнело. На берегу Ольховки молнией срезало большой сук у вербы. Еще сильнее припустил ливень. Трава полегла, ручейки грязной воды зазмеились по двору. Мама зажгла в кухне сретенскую свечу, тихонько молилась.
Быстро промчалась гроза, исчезла за горами. Синее небо заблестело в лужах, земля запахла хлебом. В скошенном саду распрямилась мелкая травка, засверкала соками свежими.
Ергуш заметил в саду что-то странное, черное, как бархат; оно шевелилось в молодой траве под деревьями. «Наверное, дрозд, — подумал он. — Крылья намокли, не может летать».
Он перепрыгнул через плетень и, прячась за деревьями, шаг за шагом стал подкрадываться. Взял шляпу в обе руки, бросился вперед, растянулся на животе. Под шляпой что-то возилось, отчаянно трепыхалось. Что-то сильное, мускулистое. Ергуш недоумевал: что бы это могло быть? У птицы нет такой силы…
Сунул руку под шляпу, нащупал. Теплое… Обхватил пальцами — ворочается, извивается, лапками царапается. Вытащил — маленькая свинка! В черной бархатной шубке. Сопит, ножками дрыгает, просится на землю. Побежал Ергуш в дом, положил свинку в кухне на пол. Анна взвизгнула, вскочила на лавку. Рудко заревел.
— Пусти его, пусть живет, — сказала мама. — Это крот. Ловит жуков, червяков — полезный.
Ергуш вынес крота в сад, положил на траву. Крот заработал лапками, зарылся мордочкой — ушел в землю. Осталась после него только небольшая дырочка.
СРАЖЕНИЕ
После дождя прибежал Нацко, запыхавшийся, нетерпеливый.
— Я нашел гнездо, — сказал он, — большущее, как четверик[8]. Там, наверное, ястребы.
Помчались, шлепая по лужам босиком. Напрямик — через Гать, через мостик выше Котла. Через сад на Катрене, через поляну Волярку — к самому Леску. На исполинской липе, высоко, у тройного развилка сучьев, темнело что-то круглое, загадочное… Однако никакие ястребы над деревом не вились.
— Может, сидят в гнезде, — шепнул Нацко. — Лезь ты, я боюсь ястребов.
Ергушу все это было подозрительно. Он внимательно разглядывал развилку — казалось, что это вовсе не гнездо. Ствол липы был мокрый, руки и ноги будут скользить. Неохота ему было лезть на этого великана.
Нацко покорно сказал:
— Ладно, я полезу. Ты будешь виноват, если они на меня налетят…
Он полез, охая и причитая. Перебирался с ветки на ветку, как молодая обезьяна. Когда он был уже недалеко от гнезда, крикнул вниз:
— Если будут птенцы, я дам тебе только одного! Это я их нашел!
Он взглянул вверх и нахмурился. Посидел нерешительно на ветке и, бормоча что-то себе под нос, начал спускаться.
— Струсил? — спросил Ергуш.
— Да не струсил… Это просто шишка!
На развилке липы вздулся огромный нарост.
Ергуш хохотал, потешался от души. Подхватил Нацко, помог ему слезть.
Тут что-то просвистело мимо них, ударилось в липу и упало наземь. Посмотрели — камень; круглый, как куриное яйцо.
— Кто швыряется? — Ергуш огляделся.
Опять свист. Камень пролетел меж стволов, с тупым стуком упал, зарылся в землю. Нацко стащил шляпу, смял ее в кулаке и хотел было броситься наутек.
— Не беги, — остановил его Ергуш. — Ответим тому, кто бросает. Научим, как себя вести!
Они выскочили из Леска.
На той стороне Волярки, у самой Ольховки, возле Гати, какой-то мальчишка то нагибался, то вновь выпрямлялся. Вот он покрутил рукой, закружился, бросил; еще один камень с шумом полетел в сторону Леска.
— Я его вижу! — шепнул Ергуш и бросился бегом через поляну.
Нацко вприскочку — за ним.
Когда они приблизились, мальчишка перестал швыряться. Поджидал их, ядовито ухмыляясь. Ергуш сразу узнал его: Матё Клещ-Горячка. Тот, что без матери, без сердца…
— В кого кидаешься? — с угрозой спросил Ергуш.
— В мух! — отрезал Матё Клещ и еще противнее осклабился.
Ергуш и Нацко стали смотреть, что он делает. Он постоял-постоял, поднял голыш, вложил в пращу. Раскрутил ее, сам закружился, подпрыгнул, метнул. Камень со свистом пронесся над Леском на огромной высоте — маленький, как мушка.