Сыну Ивану
Путь в Болдино(вместо предисловия)
Я шел в Болдино, к Татищеву. В сущности, путь не столь долгий: с Ленинградского вокзала столицы — электричкой до станции Подсолнечная. А там, пройдя по старинному русскому селу Солнечная Гора, нынешнему райцентру Солнечногорск, вышел на Таракановское шоссе и еще через несколько километров — налево, на согретое солнцем взгорье, к деревне Сергеевка. Тут вздохнул и огляделся: Русь, былинная, могучая, бескрайняя, расстилалась яркими полями и темными от лесов холмами — Алаунская гряда, место красоты замечательной! И как наполнилась свежим ветром грудь, так сердце исполнилось гордости за малый осколок Подмосковья, в котором волей судеб отразилась вся Россия.
И в памяти моей, памяти жителя конца двадцатого столетия, уставшего немного от грома и грохота улиц и машин, стали являться имена живших и творивших здесь гениальных русских людей.
Если провести к их незримым жилищам незримые линии, то каждая будет длиною не более десяти километров — это отсюда, от взгорья у деревни Сергеевка.
На севере — подмосковное Тригорское. Да, да — удивительно перекликается Псковская страна поэзии Пушкина с этим вдохновенным краем. Один из стихотворных отрывков великого поэта расшифровывают так:
Если ехать вам случится
От Тригорского на Псков,
Там, где Пуговка струится…
На место зашифрованных А. С. Пушкиным псковских географических названий легко встают подмосковные:
Если ехать вам случится
От Покровского на Клин,
Там, где Лутосня струится…
Подмосковное Тригорское — это три горы, господствующие над окрестным пейзажем: Спасская, Доршевская и Бобловская. На вершине первой — село Спас-Коркодино хранит имя: Денис Иванович Фонвизин. На гребне Бобловской горы воздвиг храм науки Дмитрий Иванович Менделеев. И тут же храм поэзии, ибо выше по реке Лутосне находится Шахматово, центр страны поэзии Александра Блока. В менделеевском парке у деревни Боблово под шорох шагов дочери Менделеева рождались в душе поэта строфы «Стихов о Прекрасной Даме». Доршевская гора приютила деревеньку Бабайки, где изобретатель радио русский физик Александр Степанович Попов провел первый в этих местах сеанс радиосвязи Бабайки — Боблово (сестра Попова была замужем за племянником Менделеева).
На юго-востоке — село Мышецкое поэта-партизана Дениса Васильевича Давыдова. На востоке — Обольяново-Подьячево, помнящее Льва Толстого; Ваньково, где работал художник В. М. Васнецов. На юге — чеховская Истра. На юго-западе — село Никольское-Сверчки, родина гениального крепостного зодчего Якова Бухвостова. Там же деревня Чепчиха, где вырос поэт Аполлон Николаевич Майков. На северо-западе лежит город Клин: Чайковский, Гайдар…
Я пошел на северо-запад от Сергеевки. Ведь туда уводит самая давняя из выбранных мною линий памяти — к имени Василия Никитича Татищева. Он — словно родоначальник и провозвестник великих русских имен этих мест, связавший в судьбе своей науку с трудом литератора, а Псковщину — с Подмосковьем, ибо родился он на псковской земле, а погребен в земле здешней…
Деревня Сергеевка осталась левее, я вошел в лес. Дорога, узкая и неровная, пролегла среди лесной чащи. Острые шипы малинников цеплялись за рубашку, а позади, над Сергеевским полем, изнемогал в глубинах голубого неба от бесконечных трелей жаворонок. Иногда мой путь пересекался болотистыми падями, потом тропа вновь выбегала на сухой пригорок. Я шел к Татищеву.
…Помню Свердловск, громадный, промышленный, многолюдный. Вдоволь набродившись по городу, оказался в центре, у здания музея, где начинался прежний Екатеринбург. И тут увидел отлитые на железе буквы, так поразившие меня своим смыслом: «…основан капитан-порутчиком Василием Татищевым в 1721 году». Вот так: явился русский капитан-поручик в угрюмый Каменный Пояс, выстроил тут город. И подарил своему городу, прощаясь с ним, свою библиотеку в полторы тысячи книг. Да еще назвал Каменный Пояс Уралом, да еще провел тут границу между Азией и Европой, да еще открыл гору Благодать, что исполнена «преизрядной железной руды, которой во всей Сибири лучше нет… Оная старанием бывшего над заводами главного начальника Татищева в 1734 году обретена, и великие заводы построены…»
Святые бастионы памяти человеческой… Они возвышаются над веками, а века ложатся полупрозрачными покрывалами на события и судьбы людские, и подчас невозможно уже и разглядеть отчетливо некогда ясную, как день, жизнь. Кик реставраторы снимают слой за слоем на старой картине, чтобы проникнуть к первозданной живописи, так трудно иногда добраться до сути сквозь пелену веков. Но это всегда необходимо сделать: уважению к минувшему учили нас великие умы во все времена…
Кончилась чаща, исчезла тропа. Я вышел на Взгорье Длинных Трав. Богатырски широкое и крутое, оно было сплошь покрыто молодой и свежей травой. Тонкие травы росли здесь очень густо и параллельно земле, образуя огромные шелковистые косы. Внизу, за деревней Леонидово, расстилалась озерная равнина. Слева, за прудом, виднелись дома деревушки Муравьеве. Пруд в узкой части справа был перехвачен плотиной, очень старой плотиной, но она продержалась века, поскольку давний хозяин посадил по обеим ее сторонам березы. Могучие стволы частью засохли, частью упали в воду, но корни этой плотинной аллеи продолжали прочно удерживать грунт. Идя берегом Леонидовских прудов к плотине, увидел я с удивлением высокие, зеленые стрелы аира. Аромат его нежно и терпко витал над берегом. И вода была от этого целебного растения чистой и прозрачной. И заросли аира, и старые березы заставляли предположить присутствие мудрого и ученого человека, некогда тут жившего, а теперь иронично и смело глядевшего сквозь века в лицо пришельца-потомка…
На жизнь Василия Никитича Татищева пришлось шесть царствований. И пожалуй, столько же раз постигала его опала. Властители не могли постичь ни благородства и бескорыстия служения Татищева Родине, ни широты его знаний, ни светлого бесстрашия суждений и сопровождавшейся всегда успехом практической деятельности. Не один Екатеринбург (Татищев не любил этого названия, он именовал свой город по-русски Екатеринском) — рождением ему обязаны в итоге и Пермь, и Оренбург, и Ставрополь на Волге. Кстати, последнему Татищев хотел дать имя «город Просвещение», и в нынешнем нашем социалистическом городе Тольятти этот идеал Василия Никитича находит свое воплощение. А географические «ландкарты», им составленные, благодаря которым обрели реальные черты целые прежде незнаемые области России, а «практическая геометрия» Татищева, а блестящий ум дипломата, столь высоко оцененный Петром Великим при заключении мира со Швецией после двадцатилетней Северной войны!..
Я миновал мелкий кустарник на противоположном берегу Леонидовских прудов, и вновь открылось зрелище великолепное. То был Дубовый партер — пространство, ограниченное с двух сторон громадными зелеными дубами и липами. Выше, где перспективно сходились линии деревьев, виднелись бугры старого фундамента. Здесь стоял когда-то дом с бельведером, обращенный фасадом к нижнему пруду у Леонидова. Легко вообразить тут и исчезнувшие куртины, и бьющие из мрамора фонтаны, и ступени, нисходящие к пруду. А вокруг старого фундамента бело-золотыми огоньками расцветали россыпи мелких маргариток. Еще несколько шагов, и я в Болдине.
А. С. Пушкин говорил о «странных сближениях». Нижегородское Болдино Пушкина и подмосковное Болдино Татищева. Символ могучего, вдохновенного творческого труда. Их разделяет век, их сближает любовь к России. И тот, и другой под надзором. Только к Татищеву в Болдине еще приставлена и рота солдат от сената. И здесь создавался «Лексикон» — первый русский энциклопедический словарь и «История Российская» в пяти томах, тоже первая, к которой, по просьбе Татищева, написал вдохновенное посвящение Михайло Ломоносов. А Пушкин заметил: «Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева?..»
Я вижу в Болдине небольшие пруды, я вижу те старинные погреба, что выложены внутри мрамором, я вижу несколько уцелевших давних строений. Это от эпохи Татищева. И я думаю, что современный совхоз, где живут сегодняшние труженики Болдина, — это тоже от Татищева, от его знаний и трудов, завещанных потомкам. И должен здесь возникнуть татищевский музей!
И снова — «странные сближения».
В километре от Болдина — большое благоустроенное село Шахматово. Нет, не блоковское Шахматово (хотя оно отсюда лишь в нескольких километрах), которое еще предстоит восстановить, а Шахматово — село-соименник, принадлежавшее некогда старинному роду Татищевых. В крайнем доме встретил меня шахматовский старожил Егор Никитич Новожилов. Только он, мне сказали, может указать тропинку в лесу, ведущую отсюда к могиле Татищева. Помнит Егор Никитич последних дореволюционных владельцев Болдина: немца Фихтера, что строил тут дорогу длиной в четыре версты до нынешнего Ленинградского шоссе, а в 1916 году, когда запахло революционной грозой, продал Болдино русской барыне Анне Владимировне Зиминой. Вздыхает сокрушенно: к Татищеву прежде часто ходили, теперь почти нет, — и указывает на поле за избой: «В конце поля увидишь тропку, по ней смело иди, в одном месте в лесу она раздвоится, бери правее».
Вхожу опять в лес, но уже совсем не такой, что был за Сергеевкой. Здесь он выше, громаднее, шумит сердито и жутковато. Всего километр до погоста Рождествено, а идти трудно, напряженно. Вот неширокий, но очень глубокий овраг пересек дорогу — спускаюсь вниз, перешагиваю темный студеный ручей. На склоне явились невиданные оранжевые цветы — граненые стебли, огромные венчики. Сыро. Бурелом. Шумят ели, березы, липы. Но расступаются деревья и пропадают; передо мной — золотая поляна. Она вся в лютиках. За нею — столетние кусты сирени и небольшой погост, уставленный решетками и крестами. Кажется он странным вдали от жилья. Но окрест погоста стоят девять деревень, из них Горбово, Залесье и Пустые Меленки, что за Сестрой-рекой, уже относятся к соседнему Клинскому району.