– Мы должны благодарить изобретателей стазисных капсул, – также отрапортовал капитан, – Мне осталось провести вас сквозь три недели и семьдесят восемь звездных миль.
Следующие гости вытряхнули из него подробный отчет о пройденном курсе и расписании кормежки. Теперь капитан напоминал дерево, многорукий, шуршащий вежливыми словами, ветки его облепили пассажиры, и он не в силах стряхнуть их, ведь все здесь летят на Каллисто, а значит все – весьма важные люди. Роботы никогда не походят на деревья, у них нет корней, листвы и особого ветра в кроне, который заменяет дыхание, когда и дышать уже не хочется. Капитан – человек, и у него своя особая установка, свои три слова-ветра, подпирающие сухой ствол со всех сторон.
«Я люблю Алину». «Космос – моя мечта».
– Сейчас мы откроем экран, и вы в полной мере насладитесь видами Юпитера. Поистине царя среди планет Солнечной системы, – капитан выучил свою партию наизусть, – газового гиганта потрясающей величины и мощи. Наука до сих пор рассматривает возможность превращения его во второе солнце нашей системы во времена формирования планет и ищет ответ, что же помешало Юпитеру набрать достаточно звездной массы и разлить свет до самого пояса Койпера и дальше в облако Оорта.
Главный холл раскрылся по периметру, экраны отползали в стороны, проливая на нас космос. Космос не черен, нет. Я никак не мог привыкнуть, что вселенский вакуум не спокоен и не темен. Место, где зародилась жизнь, Великая Жизнь, не может быть безжизненным, заявила Алина на первой презентации. И заставила корни моих волос пуститься в пляс, потому что прочитала мои мысли. Просто человеческие глаза – слишком слабый инструмент, чтобы с материнской планеты разглядеть многоцветие истинной колыбели жизни. К тому же Солнечная система находится на отшибе, в одном из самых скучных мест галактики. Вселенная ярка. Мы обитаем в темноте, оттого и стремимся выйти в космос, покорить его, измерить и назвать его краски человеческими именами.
Юпитер выплыл по правую руку. Карее око глянуло в глаза столпившихся людей. Оно не умещалось ни в панорамное окно, ни в восприятие.
– Царь! – повторил капитан, – Пятая планета от Солнца, экваториальный радиус равен 71,4 тысячам километров, что в 11,2 раза превышает радиус Земли. Я не буду досаждать вам цифрами, послушайте голос Юпитера, он скажет все сам. Вы в полной мере осознаете грандиозность будущего соседства! Голоса планет услышали еще в начале двадцать первого века. Космический аппарат «Юнона» записал момент вхождения зонда в магнитосферу Юпитера и передал его послание на Землю. Если вы когда-нибудь допускали мысль о разумности планет, то сейчас у вас появится шанс в этом убедиться.
Капитан совсем не походил на робота, я ошибся, не походил он и на старое дерево. В нем невероятным образом выжил мечтатель. Он верил в свою установку, и любил космос всей душой. Для него планеты – разумны, он желал разделенной любви.
Губы уже растягивала насмешливая улыбка, когда мы услышали рев. Я открыл рот и забыл о необходимости сохранять равнодушно-презрительное выражение лица пресыщенного жизнью человека. Клетки тела откликнулись на голос Юпитера и вторили неконтролируемой вибрацией, перерастающей в великий диссонансный шум. Юпитер ревел, как и положено царственному быку или гневливому громовержцу, заточенному в форму пусть потрясающего масштаба, но всё же сковывающую, статичную. Он завывал и бесновался, а в панорамном экране среди широких коричневых полос клубились и завивались нежно-голубые волны. Повинуясь требовательному воплю, они меняли очертания, серые прожилки пронизывали голубые облака, разветвлялись и закручивались в петли и складки. Юпитер повернулся к нам мраморным боком и обнажал дымную душу, аморфную, неподдающуюся контролю. Синева и дымка свивались вместе, я видел бездонные глаза, проступающие на искореженном криком лице. Юпитер гневался, ему не нравилось, что толпа зевак заглядывает в его потаенную боль и подслушивает стенания. Мне снились эти лица! Я с удивлением открывал знакомые черты, они прижимали ко мне призрачные тела, и я плыл в душных объятиях.
Рев перешел в песню.
– Он поет как киты! – воскликнула Алина. Глаза её сияли светом нового завихрения, яркого и белого, оформившегося среди буйной серо-синей бездны и разогнавшего мрак, как солнце разгоняло тьму отгремевшей грозы или пробивало лучом толщу вод.
Алина раскачивалась в такт космической музыки, ладонями потянулась к Юпитеру, манившему её еще на Земле. Мы все гудели в одном диапазоне, подчинившись непостижимому.
Мама хранила запись моего внутриутробного развития. В одно время считалось проявлением особой любви включать новорожденному звук биения его собственного сердца в утробе. Считалось, что прослушивание успокаивает. Я не знаю, успокаивался ли я будучи младенцем, но как-то мать включила эту жуткую запись в день моего семилетия. Впечатлительный ребенок, я плакал и кричал, что боюсь голоса чудовища, ведь только чудовище могло так бить и скрежетать. Сердце стучало сквозь воду и ткани, нарастающий звук вытеснял дыхание и замедлял время, я сжимался, уменьшался и видел не начало жизни, но её неизбежный конец, когда в давящей тишине вдруг раздастся бой колокола. Теперь я снова слышал колокольный набат, не киты вовсе, но сердце огромного младенца, что никогда не родится из сферы планеты, выстукивало в вакуумной жидкости пространства растянувшееся, почти неподвижное время.
Возможно ли, что земные киты каким-то образом настроены на голоса планет и поют нам, глухим к волшебным звукам, их песни? Что ребенок, формирующийся в животе матери, звучит тем же планетным голосом? И если далекий и чужой Юпитер стенает и плачет, выворачивая наизнанку тысячи своих туманных лиц, то как звучит родная Земля, потревоженная миллиардами уверенных в своей венценосной природе людей?
– У Юпитера 92 спутника, планетная система в системе, – заученная речь капитана пробилась сквозь дурман потусторонних, иначе я их назвать не могу, завываний и молитв, – Юпитер манит неразгаданными тайнами, а именно тайны движут любопытством человечества. Европа давно превращена в огромнейшую базу по добычи воды. Терраформированию она не подлежит из-за высокого радиационного фона. Ио и Ганимед – населены. Вот и их сестру Каллисто, куда мы стремимся, успешно заземили.
«Заземлили», – застонал я мысленно. Как будто язык капитана не в состоянии выкрутить пару лишних букв!
Магия голоса Юпитера развеялась. Я смотрел на стадо ослов, прижавшееся к широкому иллюминатору, и думал, что ближайшие три месяца мне жить с ними по соседству. С идиотами, пускающими слезы и слюни под музыку безжизненной планеты, записанной в разочаровавшем многие поколения двадцать первом веке, может даже сфабрикованной на низкобюджетной звукозаписывающей студии для того, чтобы прикрыть дыры в бюджете космических исследований. Все как один они включили онлайн-запись, и мерцающие округлости Юпитера транслировались в голографическом мареве сети, всплывшей перед одинаково бездумными мордами. Над ними царствовала монотонная речь капитана, который уже знал каждую родинку на дурацкой коричневой поверхности и думал, как помягче сесть на Каллисто и быстрее погрузиться в стазис при обратном полете. Он явно любил выпить, капитан-дерево, просушить крону, я мог бы отгадать марку виски, что он примет при погружении в криокапсулу. Ничего лучше Jack Daniels не придумали ни на одной из терраформированных колоний.
– Сегодня нам выпала честь лететь на Каллисто вместе с создателем программы заземления ближних планет Виктором Юрьевичем Мещерским. Давайте поприветствуем Виктора Юрьевича и его прекрасную невесту.
– Жену! Уже шесть месяцев как жену! – звонко расхохоталась Алина, с легкостью оправившись от песен инопланетных китов, – Пусть мы и спали порознь, у нас медовый месяц!
***
«Жену!» – кричала Алина на корабле, чуть не колотя себя в грудь. Люди вокруг уважительно шушукались и делали фото, а она торжествовала улыбкой во все зубы. В такие моменты количество зубов Алины будто увеличивалось, она превращалась в многозубое чудовище из старых ужастиков, с двумя, тремя рядами клыков и змеино-безразмерной пастью. Она могла проглотить всех пассажиров на корабле.
Сейчас же уголки губ Алины безвольно опустились, жалкое зрелище не спасал модный цвет «Марсианского заката». Губы тряслись, она прижимала к ним руки, одновременно жестом молитвы и попыткой собрать предательски дрожащий рот в кулак, выдохнуть крик и выбросить его прочь. Вместе со мной, в меня, передать ужас и отвращение моему лицу.
Они все выползли из своих коттеджей, поглядеть, позлорадствовать. Алина вышла вперед и подняла руку с обвиняющим указательным пальцем:
– Я не знаю, кто вы, – и сразу два укола в мое уязвленное эго: «вы» и выставленный палец с заточенным в пику ногтем из эко-акрила, – но прошу вас убраться с нашей лужайки.
Следом вперед выдвинулся её новый Витя, прочистил горло, как всегда делал я, прежде чем принять суровый вид:
– Вы вынуждаете нас обратиться к Контролю. Они прибудут с минуты на минуту.
Оказывается, у меня кривится лицо, когда я серьезен до крайности. Левая щека слегка сползает, в давно забытые времена доктора решили бы, что мне грозит скорый инсульт. Но сейчас нам обоим, двум Викторам на одной лужайке, грозила разве что истерика Алины. Она, кстати, тоже как-то разом обрюзгла, утратила тонкие очертания фигуры, изящность линии подбородка, грацию рук. Она подносила ладони к губам и убирала их по несколько раз в полминуты, и вдруг тоже стала похожа на старинную, но дешевую игрушку: копилку-обезьянку, забивающую себе рот монетами. Вместо монет Алина запихивалась криками. Гасила их прежде, чем они вырвутся и достигнут ушей любопытных соседей.
Эта музыка понравилась бы им даже больше, чем песня Юпитера. Я поглядел на небо. Пенная планета нависла над нами.
– Ничего это не кофе, это кружка с пивом, – сказал я. И Алина завизжала.
Её Витя, видимо, не знал о нашем навязчивом сравнении. Но выгнали из рая все-таки меня.