– А что, если нам попытаться? – робко сказал Мартин.
– На-ам? – озадаченно протянул Николка и медленно почесал в затылке.
– Мы ведь не безжалостные и не бессовестные, – сказал Мартин, – значит, нам бояться нечего?
– Да оно конечно, – согласился Николка. – Нам-то бояться нечего… Ай да Мартын! Как это я сам не додумался! Ведь проще пареной репы! Коли Дева смилостивится – вот тебе и корабль! А то и два!
– Два? – переспросил Мартин. – Да если взять по хорошему мешку да набить доверху, небось двадцать два корабля купишь, а может, и сто! Эх, жаль только – январь ещё не скоро!
– Нам январь ни к чему, – заметил Николка.
– А как же, – спросил Мартин, – ты ведь сам говорил, что Дева Ключница выходит только в Новый год?
– Так это ваш латинский Новый год в январе, а наш православный – первого сентября. Уже меньше трёх недель осталось.
Мартин не был уверен, что католические привидения соблюдают православные праздники, но Николка сказал:
– Кто ж знает, какой веры Дева? Ты знаешь? И я не знаю. Скорее всего, не латинской. Зачем вашим свою замуровывать? Ну, а в крайнем случае, если она в сентябре не выйдет, попытаем счастья в январе.
На том и порешили.
Гроза меж тем кончилась.
– Айда на голубятню! – сказал Николка.
Глава шестаяГолубятня
Когда мальчики поднялись на чердак хлева, где была голубятня, Николка достал из ветхого сундучка сверлильце и начал провёртывать отверстия в ровных обтёсанных жердях, из которых у него был сделан остов большой клетки. Мартин сел на охапку сена, обхватив руками колени, положил на них подбородок и стал смотреть на голубей.
Каких тут только не было: белые, чёрные, сизые, красные, пегие!.. Много было такой масти: весь голубь белый, а верхняя часть крыла пепельно-голубая. Два чёрных пояска поперёк крыла, словно нарисованные, отделяют пепельно-голубое от белых маховых перьев. Ноги мохнатые. Мартин уже знал, что голуби этой масти называются «чистые».
Голуби вольно влетали и вылетали в отворенное окно. На чердаке стоял немолчный шум от хлопанья и свиста крыльев. Некоторые голуби ходили кругами возле своих голубок. Распустит такой голубь хвост до полу, надуется и вдруг, низко опустив надутый зоб, кинется бегом к голубке, но, не добежав, внезапно остановится и начнёт кружиться на месте. И воркует, будто стонет.
Все Николкины голуби были хольные: кажется, тронешь – и к пальцам пристанет пыльца, как от прикосновения к берёзовому стволу.
Николка провёртывал отверстие за отверстием в верхней и нижней жердях, следя, чтобы они точно приходились одно над другим. Время от времени он откладывал сверлильце и брал ракитовые прутья из лежавшего рядом вороха. Каждый прут он вставлял концами в верхнее и нижнее отверстия. Получалась деревянная решётка.
В углу уже стояла одна клетка – не очень большая, гораздо меньше той, которую мастерил Николка. В ней сидело несколько крупных сизых голубей.
– Мартын, – сказал Николка, – сбегай-ка принеси свежей воды.
Мартин схватил дощатое ведёрко и побежал на колодец. Вернувшись, он выплеснул за окно остаток воды из долблёного корытца и налил свежей. Потом отворил клетку с сизыми голубями, достал оттуда глиняную плошку, переменил в ней воду и поставил обратно. При этом одни голуби забились в угол, а другие норовили клюнуть его в руку. Сразу было видно, что голуби эти отнюдь не из ручных.
– Почему они всё время сидят в клетке? – спросил Мартин.
– Это Трифоновы голуби, – отвечал Николка, не прерывая работы, – он ещё весной привёз их сюда из Пскова. Если их выпустить, они сразу полетят домой, никуда не сворачивая. Гонцы – такая порода. Их тут было больше! Иных мы уже выпустили, а эти пока сидят – на всякий случай. Ты не думай, я их выпускаю полетать по чердаку, чтоб не засиделись. Затяну окно сетью и выпущу. А вот видишь, какой здоровенный отсадок делаю – не захочешь улетать! – И он показал на недоконченную клетку.
– А на какой такой случай они сидят?
– Случай-то? – Николка почесал в затылке. – Да мало ли… Ну, навезли, скажем, в Юрьев соли – видимо-невидимо! Дешевеет она не по дням, а по часам. Тут её самое время покупать. Нужно Трифону весть подать: езжай, мол, сюда, соль дешева, а будет ещё дешевле. Или другое что-нибудь… Без голубей трудно! Кто же с вестью до Пскова так скоро доберётся? Ведь голубю тут дела всего часа на два – ход у него быстрый, путь прямой! Ему не надо петлять по рекам да по озёрам, как на судне, или по дорогам, как на лошадях. Вылетел он из города – под ним блестит-сверкает Омовжа. Потом Омовжа побежит влево и скроется из глаз. Пойдут леса, болота, речки, деревни… А как перевалит наш гонец за половину пути, полетит он над Чудским озером: справа – берег, слева – вода без края. Потом река Великая – там ему и Псков уже виден… Псковичи у нас оставляют своих голубей, а мы – у них.
Мартин подумал и снова спросил:
– А как же Трифон узнает от голубя, что нужно? Ведь говорить-то голубь не умеет.
– Ну, это проще простого, – ответил Николка. – Если посылаешь голубя с вестью, берёшь стебло́ от какого-нибудь большого пера, прячешь в него свёрнутую грамотку, привязываешь стебло к голубиному хвосту и пускаешь гонца на волю!
Мартин помолчал, как бы следуя мысленно за полётом голубя, и вздохнул:
– Здо́рово!.. Мне бы голубей!
Николка откликнулся:
– А что ж? Заведи! Я тебе для начала и пару птенцов подберу каких получше. Вот эти, что летают, сизые, – это ведь всё гонцы! Их тоже берут во Псков, когда надо. Или возьми «чистых» – эти зимние: зиму до страсти любят!
– Дедушка не позволит, – печально сказал Мартин. – Мне ничего не позволяют…
Николке стало жаль друга. Не зная, чем его утешить, он предложил:
– Давай подымем сейчас всех голубей в небо и полюбуемся на них?
– Нет, мне пора идти, – ответил Мартин, – я уж и так… Хорошо тут у тебя, Николка, век бы не уходил! А дома… – И Мартин умолк, не договорив.
– Эх, жизнь твоя! – с сердцем сказал Николка. – Не позавидуешь и богатству!
Глава седьмаяТрифонова лампада
Мартину не сошло с рук, что он так долго пропадал и не выучил заданного псалма. До розги дело, правда, не дошло, но дедушка объявил, что Мартин две недели не будет выходить из дому, а посвятит это время спасению своей души, которой, без сомнения, пытается завладеть дьявол. Мартин горячо возблагодарил Бога за то, что дедушкины подозрения пали на дьявола. Он не мог без содрогания подумать, что бы было, если бы дедушка узнал, что у его внука появился друг в Русском конце!
Тяжко томиться в неволе, но Мартин за все эти две недели ни разу не нарушил запрета выходить из дому и прилежно учился, боясь, как бы новый взрыв дедушкиного гнева не помешал ему отправиться за сокровищами Домского собора.
Немцы, как известно, спокон веку славились своей любовью к точности. Дедушка Мартина был истый немец: ровно через две недели, ни раньше, ни позже, он объявил Мартину, что ему разрешается выходить из дому.
К ногам Мартина словно приделали крылья – он пересек бегом весь город и не почувствовал ни малейшей усталости, даже почти не запыхался.
Мальчики отправились на реку. Вода была уже слишком холодна, чтобы купаться, но можно было сколько влезет кататься на лодке. Мартин учился грести, у него то и дело срывалось левое весло, и он обдавал Николку брызгами. Николка ругался, хохотал и требовал вёсла. Но Мартин умолял дать ему погрести ещё немного и в конце концов набил на руках водяные мозоли.
На обратном пути мальчики зашли в кузницу Варфоломея Платонова взглянуть на лампаду, которая скоро украсит Никольский храм. Их весело приветствовал на ломаном русском языке чудин Ян, подручный Николкиного отца. Его чумазое от копоти лицо почти сливалось с сумраком кузницы, только сверкали зубы да белели светлые глаза.
Дело у Варфоломея Платонова двигалось весьма споро – он не припоминал, чтобы ему когда-нибудь работалось так легко и радостно. Может быть, на этот раз труд доставлял ему столько удовольствия, потому что Трифонов заказ должен был остаться «дома». Почти всё, что он создавал, навсегда уходило с глаз долой. А ему так хотелось ещё хоть немного подержать у себя своё создание, насладиться его красотой! И Варфоломей, сам того не сознавая, тянул с окончанием каждого заказа, потому что окончание означало разлуку.
Подручный у него был парень умелый, хотя и совсем молодой. Если кому-нибудь нужно было починить замок, подковать лошадь или заклепать лопнувший обод, он управлялся со всем этим не хуже самого хозяина. Так что Варфоломей без помехи трудился над лампадой. Отрывался он только в полдень – шёл домой обедать. День пролетал незаметно: только что, кажется, был обед, глядь – уже вечереет, скоро часы на ратуше пробьют девять. Не прозевать бы: в девять запирают все городские ворота. Замешкаешься – будешь ночевать в кузнице.
Мальчики с любопытством наблюдали за работой Варфоломея. Перед ним на верстаке стоял ящичек, полный застывшей смолы. Из смолы возвышалась, донцем вверх, лампада. В таком положении она напоминала небольшой затейливый колокол. Округлые бока лампады были опоясаны, ряд за рядом, маленькими выпуклостями. Их-то сейчас и обрабатывал Варфоломей. Он расшлёпывал выпуклости тупым зубильцем – чеканом, постукивая по нему лёгким молоточком, придавая каждой из них вид чешуйки. Постепенно на боках лампады возникала чешуя, напоминавшая рыбью или, может быть, чешую на куполе Никольского храма. В двух местах лампаду опоясывал узор из цветов и листьев. Завершала её шишечка, похожая на нераспустившийся цветок. На серебре тускло светились отблески пылающих в горне углей.
На глазах у мальчиков рождалась настоящая драгоценность. Гора епископских сокровищ в воображении Мартина пополнилась прекрасными серебряными лампадами.
Выйдя из кузницы, мальчики заговорили о богатствах, которые им предстояло получить от Домской Девы. Мартин сказал, что надо взять мешки побольше, но Николка возразил шутливо строгим голосом: