— Вульфи застрял! — закричал Вамба, указывая на неподвижного Атавульфа, замершего высоко над ними. Вамба с тревогой обернулся к Управде: — Что мы будем делать, Ради?
Управда хотел ответить, но его мозг был словно парализован ужасом. Секунды текли, и сверху донёсся слабый крик о помощи.
— Ради! — теперь в голосе Вамбы звучало отчаяние.
Управда заставил себя очнуться. Он должен придумать план — и побыстрее! Мальчик внимательно разглядывал скалу. Чуть выше того места, где застрял Атавульф, вдоль скалы тянулся выступ (на котором и росли кусты, в которых находился шлем). Если ему или Вамбе удастся достичь его, а оттуда дотянуться до Атавульфа... Однако один взгляд на пепельное от страха лицо Вамбы и его дрожащие губы сказали Управде, что решать эту задачу придётся ему самому. Это было ужасно. Управда никогда не умел хорошо лазать. Любая ошибка на этой крутой скале могла стоить ему жизни. Ему предстояло проползти по скале выше, до уступа, и забраться на него — при условии, что это вообще окажется возможным.
— Давай свой пояс и перевязь! — сказал он Вамбе. — И зови мужчин из деревни — с верёвками. Поспеши!
Вамба кинулся бегом, а Управда крикнул Атавульфу:
— Попробуй продержаться! Помощь уже близко! Я постараюсь добраться до тебя и вытащить сверху!
Атавульф вряд ли расслышал его, но голос друга внушил ему уверенность. Однако как долго он сможет удерживаться практически на весу?
Управда карабкался так быстро, как только мог, и залез довольно высоко, примерно на четверть мили вверх, когда заметил, что крутая скала стала более отлогой. Ещё через сотню ярдов, к его огромному облегчению, склон стал настолько пологим, что нам росла трава, — и здесь уже не нужно было быть искусным скалолазом. Управда лёг и постарался восстановить дыхание, а сам между тем связывал свои пояс и перевязь с оставленными Вамбой. В результате у него в руках оказалась довольно длинная и прочная верёвка, которая, как он надеялся, достанет до того места, где замер, прижавшись к камню, Атавульф, — он всё ещё находился выше Управды.
Управда через силу поднялся на присмотренный выступ, по которому мог передвигаться уже без всякой опасности сорваться... Теперь он ясно видел впереди шлем — тот сиял, словно маяк, отражая лучи солнца. А всего в нескольких ярдах под ним висел Атавульф, цепляясь за огромный валун, выступающий из трещины в скале.
Волна эйфории захлестнула Управду. Он закричал, чтобы подать сигнал тем, кто должен прийти к ним на помощь. Потом радостное возбуждение начало спадать.
Прямо перед ним уступ резко обрывался и продолжался дальше через некоторое расстояние. Между двумя этими частями расстояние было не больше трёх локтей, его можно было просто перешагнуть, сделав шаг пошире. Однако Управда уставился на зияющую пустоту в ужасе, прижавшись спиной к скале. Ладони у него вспотели, а во рту пересохло. Он подобрался к самому краю и замер. Он говорил себе, что здесь нет никакого риска, что на земле он запросто сделал бы такой шаг... Но здесь ничего не получалось, он не мог решиться.
Он старался не обращать внимания на жалобные крики Атавульфа — сперва полные надежды, потом отчаяния. Потом настал страшный момент — и Управда увидел, как силы оставили его друга, и он заскользил по камню. Раздался вопль ужаса — и мальчик рухнул вниз...
В мрачном молчании маленькая процессия принесла тело разбившегося Атавульфа в Тауресиум. После похорон и печальной тризны должна была прийти расплата, но никто так и не обвинил в случившемся Управду напрямую. По его собственному утверждению, он пытался спасти Атавульфа, но тот сорвался, прежде чем его друг смог хоть что-то сделать. Это не было неправдой, но и правдой было не до конца. Во сне Управда часто видел тот шлем — символ его честолюбивых амбиций... и напоминание о его трусости.
В ветвях кустарника пара соколов нашла прекрасную круглую штуку, идеально подходящую для гнезда. На протяжении многих лет шлем Криспа служил домом для соколиного потомства. Из блестящего и золотого он стал матовым и голубовато-зелёным...
Часть IIИМПЕРАТОР ЖДЁТ500—527 гг. от Р. X.
ДВА
Тот, кто потерял честь, более ничего
потерять не может.
— Ну, и в заключение, — произнёс Олимпий, декан кафедры права в университете Константинополя, — наш судья, выслушав все доказательства защиты и обвинения, должен вынести своё суждение. Как же он это сделает?
Ища ответа, Олимпий окинул взглядом переполненные ярусы университетской аудитории.
— По Закону о цитировании он должен обратиться к изысканиям юрисконсультов[9] в подобных же делах и следовать вердикту большинства! — наконец предположил один молодой человек весьма энергичного вида.
Олимпий одобрительно кивнул.
— Правильно — если всё идёт гладко. Но давайте предположим следующее: Гай и Папиний выносят обвинительный приговор, Ульпиан и Павел — оправдательный, а Модестин воздерживается. Ничья, одним словом. Что же тогда?
Глухой гул пронёсся по аудитории, студенты переглядывались и пожимали плечами; затем шум иссяк. Наступившую тишину нарушил высокий молодой человек со спокойными серыми глазами.
— Папиний имеет право решающего голоса, магистр. Судья должен будет вынести обвинительный приговор.
— Хорошо, молодой Пётр, — одобрительно кивнул магистр. — Вижу, ты прочитал «Ответы», — он снова обвёл взглядом аудиторию и добавил с притворной строгостью: — Как следовало бы сделать и остальным!
Затем он собрал свои свитки и кодексы.
— В следующий раз мы с вами рассмотрим, что говорит Требатий в работе «О равенстве преступления». Например: тот, кто берёт горсть зерна из мешка, виновен так же, как и тот, кто крадёт весь мешок.
Последняя фраза лектора сопровождалась обильными брызгами слюны — за это он давно получил прозвище Олимпий-Кропило, и по этой же причине два первых ряда на его лекциях всегда пустовали.
Шумно переговариваясь и смеясь, студенты вышли через главный вход, Олимпий же прошёл в узкую дверь позади кафедры.
— Ну и как, есть ли в этом году среди новичков будущие Цицероны? — спросил Олимпия Деметрий.
Два старых друга и коллеги неторопливо прохаживались в тени колоннады университета. Деметрий — скромный грамматик — обучал сыновей аристократов в Дворцовой школе; всего в жизни он достиг только благодаря трудолюбию и таланту и теперь занимал место декана кафедры риторики.
Олимпий покачал головой.
— Боюсь, не повезло. Ты же знаешь, как это бывает с младшими сыновьями в роду: армия, право, государственная служба, в крайнем случае — церковь. Всё это вряд ли способно вдохновлять и быть истинным призванием, — он помолчал и задумчиво добавил: — Впрочем, я забыл, есть один студент, который подаёт исключительные надежды. Пётр Савватий, воистину замечательный молодой человек. Он прибыл в столицу из богом забытой провинциальной глуши и едва-едва говорил по-гречески. А три года спустя, окончив Дворцовую школу лучшим учеником, поступает в университет. Пожалуй, это самый честолюбивый студент из тех, что я знал. Жаден до успеха в такой степени, что иногда это пугает. Однако не нагл и не высокомерен. Просто очень себе на уме.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Не могу себе представить, чтобы такого студента любили.
— И очень ошибёшься. Он так популярен среди своих товарищей, что собрал целую группу студентов, которые буквально смотрят ему в рот. Есть и поклонницы. Впрочем, последнее неудивительно, выглядит он потрясающе — похож на Аполлона резца Праксителя. Однако девицы зря теряют время, как мне кажется.
— Ты полагаешь, он подвержен греческому пороку — как описано в «Симпозиуме» Платона?
Олимпий рассмеялся:
— Ничего подобного. Просто он слишком сосредоточен и не отвлекается от занятий ни на минуту, даже ради романтических развлечений. Кстати, имей в виду, что, хоть он и похож на вашего эллинского бога, в его жилах нет ни капли греческой крови. От одного своего приятеля при дворе я знаю, что он — гот. И племянник командующего императорской гвардией, Родерика.
— Ну, если он надеется пробиться, ему придётся использовать все достоинства, которыми, как ты говоришь, он обладает. Как мы знаем, быть германцем — серьёзное препятствие для карьеры внутри Империи, — взгляд Деметрия смягчился. — Я обучал Теодориха, ты знаешь. Мой лучший ученик в Дворцовой школе — в те годы он, наследный царевич остготов, был здесь заложником. Он хорошо распорядился своей судьбой. Король Италии и вице-регент императора Анастасия. Но добился он этого благодаря титанической борьбе... и лучше бы при этом погибло поменьше людей. Это неоспоримый факт — германец всегда должен быть в два раза лучше римлянина, чтобы добиться чего-то. Мы не дискриминируем другие нации. У нас были императоры-испанцы, галлы, африканцы, иллирийцы, даже арабы. Но никогда — германцы. Обсудим? Как ты сказал бы своим студентам.
— Не так уж удивительно, что ты думаешь об этом, — заключил Олимпий. — Кроме каледонцев германцы были единственным народом в Европе, которых так и не удалось поработить Риму. В конце же концов именно германцы и завоевали сам Рим. Запад Рима я имею в виду. Римляне — и западные, и восточные — до сих пор не могут этого простить. Однако, несмотря на эти укоренившиеся страх и ненависть наших людей к германцам, я бы удивился, если бы наш молодой друг Пётр не захотел бы отличиться... И я так думаю, тянуть с этим он не будет.
В гимнасии университетских бань шла игра в гарпастум[10] — две команды оживлённо гоняли мяч.
— Лови! — Валериан сильным ударом закрутил мяч по низкой дуге над головами противников своему капитану и другу, Петру, который как раз занял выгодную позицию у чужих ворот. Высоко выпрыгнув, тот схватил мяч, прежде чем цепкие руки защитников сомкнулись на нём, проскользнул между двумя рослыми игроками, столкнувшимися в результате, и метко послал мяч в очерченный круг. Команды не успели занять свои места после следующего розыгрыша мяча, арбитр объявил об окончании игры и по