- Прекрати, сказал! - в самом деле рассердился Юстин. - Кто-нибудь услышит и донесёт. Не хватало ещё кончить дни в тюрьме. Или же насильно постриженным!
- Замолкаю, дядя. Вы, конечно, правы: надо соблюдать осторожность. Затаиться и выжидать. До решающего, рокового момента… - Он с улыбкой повернулся к приезжему: - А ответь, Велисарий, ты хотел бы служить вместе с нами - мной и Ситой - в страже его величества? Безусловно, первое время надо будет побегать в рядовых воинах и стоять в простых караулах. Но при нашей с дядей поддержке и твоей исполнительности, думаю, что получишь скорое заметное повышение.
Юноша расплылся в улыбке:
- Был бы рад, как никто другой.
- Жить придётся в казарме при большом дворце, но условия там вполне сносные. На казённых харчах и в казённой экипировке. Раз в неделю отпускают домой, если нет тревоги и чрезвычайного положения. Жалованье хорошее. Сита, подтверди.
Молодой исавр кивнул взлохмаченной головой:
- Более чем хорошее, ваша милость. Жалоб не возникает ни у кого.
Снова заговорил Юстин:
- Ты пока остановись у меня - места в доме много, и стеснений никаких быть не может. А когда освоишься, денег поднакопишь - если пожелаешь, купишь или снимешь себе жилье; если не захочешь, то живи и дальше, я не прогоню.
Сын учителя гимнастики весь расцвёл от счастья и не мог подобрать нужных благодарственных слов.
А затем, лёжа у себя в комнате, долго не засыпал от обилия сегодняшних впечатлений - и от города, и от тёплого приёма в доме новых его друзей. Всё пока складывалось отменно. Но загадывать наперёд было страшно - ведь удачу легко спугнуть сладкими фантазиями. Повороты судьбы - и хорошие, и плохие - надо принимать стойко, со спокойствием мужчины и воина. Так его учил мудрый Коста.
Первые недели выдались нелёгкие: надо было привыкать к строгой дисциплине военной службы, быстро исполнять приказания командиров, сохранять присутствие духа, даже если трёт ремешок на сандалиях, ноют икры после беготни по ступеням оборонительных башен, а товарищи то и дело подтрунивают над твоими промашками. Велисарий терпел, прикусив губу. Он не отличался вспыльчивостью характера и не лез в драку по любому поводу; можно, конечно, дать по морде обидчику - но последствия? Скажут - забияка, башибузук; перестанут доверять, не поручат ответственного задания. Нет, уж если служишь, принимай условия игры: «Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак». Рядовым проявлять чувства не положено. Вот назначат командиром - другое дело.
Он любил стоять в карауле на стене большого дворца: перед взором открывался божественный вид, несравненная панорама - море, корабли, небо. По Босфору неслись десятки судов: с хлебом - из Египта, с концами и мёдом - из Крыма, с дорогими тканями и восточными пряностями - из Персии. За Босфором маячили скалы Малой Азии, стены Халкидона с Хризополем. Слева начинался залив Золотой Рог и его бесчисленные гавани, пристани и верфи. Справа высился другой дворец василевса - Вуколеон. Сзади располагался знаменитый константинопольский ипподром…
Ипподром был особым местом в городе. Созданный когда-то в подражание римским циркам, где в античные времена состязались гладиаторы, он со временем сделался ареной для значительно более мирных действ - лошадиных забегов, выступлений мимов, канатоходцев, акробатов и дрессированных диких зверей. Ипподром собирал народ в дни военных триумфов: полководцы, возвратившись из дальних походов, привозили к трибуне, где сидел василевс, ценные трофеи, а захваченные в плен неприятели, в унижение обритые наголо, шествовали мимо, некоторые ехали на ослах задом наперёд - сев лицом к хвосту… Здесь же, в цирке, проходили выборы нового василевса: высшие чины армии поднимали на щит своего кандидата и показывали народу. А народ кричал: «Auguste!» - значит, доверял. Или наоборот: «Прочь! Другого императора ромеям!» Если кандидат был по нраву, то его облачали в алый плащ автократора и на голову возлагали золотую корону; он считался избранным и отныне именовался богоравным.
Как и в наше время, на константинопольском ипподроме бушевали фанаты соперничавших команд, только не футбольных, а беговых, скаковых. И поскольку наездники и возничие, чтобы их можно было различать со всех трибун, одевались в форму разных цветов, разумеется, в те же цвета рядились и их болельщики - синие, зелёные, белые и красные. Эти четыре цвета олицетворяли собой главные стихии мира: воду - синие, землю - зелёные, воздух - белые и огонь - красные. В принципе в болельщиках ходило всё мужское население города (женщин на ипподром не пускали), вплоть до василевса, и поэтому партии цирка представляли собой немалую общественную силу, выходящую зачастую за рамки лошадиных соревнований.
Велисарию приходилось нести караульную службу и тут - у дверей дворца, сообщающихся с императорской трибуной на ипподроме - кафисмой. И однажды он увидел самого императора: Анастасий Дикор - в ярко-красных одеждах, с золотой диадемой на седых волосах - шёл нетвёрдо, вроде бы боясь оступиться, а его поддерживали под локти: справа - секретарь Феокрит, слева - евнух Амантий. Эта троица в свите из сенаторов и охраны выплыла из триклиния [4] большого дворца через медные ворота и затем по галерее проследовала к воротам из слоновой кости, открывавшимся на кафисму. «Слава богоравному! - грянул цирк. - Слава главе ромеев!» Велисарий тогда подумал: «Да, старик в самом деле плох. Эта дряблая прозрачная кожа, тусклый взгляд… Явно не жилец. - И вздохнул. - Но, боюсь, дядюшке Юстину стать монархом не светит. Впрочем, как и мистику Феокриту. Армия неплохо относится к племянникам Анастасия - Прову, Ипатию и Помпею. И за них, как мне говорили, многие сенаторы. Так что замыслам Петра сбыться будет трудно».
В целом служба молодого человека проходила нормально.
Накануне одной из увольнительных Сита его спросил:
- Ну, какие планы на воскресенье?
Тот ответил, пожав плечами:
- Никаких особых: высплюсь дома как следует, загляну на гимнастическую площадку, разогрею, разомну мышцы, а потом пойду в баню. Вот, пожалуй, и все.
- Да, негусто. Как ты умудряешься обходиться без женщин?
Велисарий покраснел, как мальчишка:
- От гетер боюсь заразиться чем-нибудь паскудным. А рабыню-наложницу содержать пока не по средствам. И тем более, когда нет собственного жилья!
Сита согласился:
- Понимаю, друг. Хочешь, познакомлю тебя с актёрками? Теми, кто танцует по кабакам? Дамы чистоплотные, не гетерам чета, и к тому же принимают у себя, в милой, домашней обстановке.
Сын учителя вспомнил слова отца: «Злачные места обходи стороной. Все эти трактиры с голыми актёрками, гульбища и блуд не для доброго христианина», - и засомневался:
- Может, не теперь, чуть позднее, Сита. Вот освоюсь на службе, попаду на хороший счёт и уже тогда…
У исавра вытянулось лицо:
- Трусишь, что ли? Уж не девственник ли ты, милый Лис?
(Имя Велисария было сокращено до короткого прозвища.)
Он опять потупился:
- Нет, не девственник. В Сердике осталась одна служанка, с кем я повторил первородный грех…
- Ну, тем более нечего стесняться! Я живу с одной аппетитной тётенькой, старше меня на шестнадцать лет. Ух, какие штуки проделывает в постели умереть, не встать!… У неё есть младшая сестра в прошлом тоже актёрка, а теперь святоша.
Ну, почти… потому что на словах только покаяние, а на деле позволяет себя любить нашему Петру. Да, у них серьёзные отношения. Больше тебе скажу: Пётр настолько в неё влюблён, что согласен даже жениться, но ему запрещает супруга дядюшки Юстина - потому что считает невесту недостойной женщиной.
Велисарий кивнул:
- Да, я что-то слышал. Мне слуга рассказывал, Кифа. Там, в людской, знают про хозяев больше необходимого.
- Что же удивляться? Если те хозяева, не стесняясь, предаются любви при рабах, словно при домашних животных! А рабы, в отличие от собак и кошек, могут проболтаться… Ну, не в этом суть. Я могу свести тебя с одной девушкой. Нет, конечно, уже не девушкой - в смысле, что имеет двоих детей. Ей пошёл двадцать первый год. Как её увидишь - сразу влюбишься. Редкой красоты, верно говорю.
Сын учителя пребывал в замешательстве. Плоть его подталкивала к свиданию, требовала разрядки и расслабления, а душа сопротивлялась и ныла. Он пробормотал:
- Ты меня смутил, Сита. Прямо змей-искуситель какой-то.
Тот похлопал друга по плечу:
- Будет, будет строить из себя херувима. Ежели не в юности, то когда же ещё предаваться соблазнам? Юность нам дана для греха, чтобы было, что замаливать в старости.
Проглотив комок в горле, начинающий воин спросил:
- А когда пойдём?
- Завтра после бани и сходим. Я пошлю с мальчишкой-слугой весточку и предупрежу, что нас будет двое. Пусть и Антонина готовится.
Велисарий взглянул на него с испугом:
- Так её зовут Антонина?
- Да, а что? Не понравилось имя?
- Имя с двойным значением: «беспечальная» - хорошо, а «беспечная» - плохо.
- Для любовницы и то и другое необходимо. Ты ведь не жену себе выбираешь, а всего лишь спутницу для утех и неги.
Возражать было больше нечего, и пришлось подчиниться.
На другое утро оба мылись в термах, называемых в столице «Зевсксипп» - по огромной статуе Зевса, установленной возле входа. Были в бане и другие необычайные изваяния - Аполлона, Афродиты, Гомера; натуральнее всего выглядел Гомер: он стоял, как живой, словно собирался пропеть знаменитые свои «Илиаду» и «Одиссею».
Вышли на улицу распаренные, свежие. Подхватили слуг, по приказу хозяев накупивших до этого фруктов, сладостей, вина, сели в бричку и поехали в квартал Пульхерианы близ Золотого Рога, где снимали комнаты многие невысокого ранга служители муз - дрессировщики, акробаты, гимнасты, стихотворцы средней руки, музыканты, художники. Дамы-плясуньи зачастую после выступлений отдавались зрителям-мужчинам за плату; это в Византии было традиционно и считалось вполне естественным. Господа побогаче брали многих артисток на содержание.