л операции заключался в том, чтобы закрыть для Наполеона проход в Индийский океан.
Но какими печальными и тяжелыми оказались последовавшие за триумфом дни! Остров был гол и безводен. На кораблях издалека везли провиант и пресную воду, которой постоянно не хватало. Солдатские семьи, входившие в состав десанта, пришлось отправить в Бомбей, а вскоре, 26 февраля 1800 года, снялся с места и покинул остров его замученный жаждой гарнизон. Подполковник Маррей, все еще не ставший полковником, сумрачно отдавал приказания.
Остров снова обезлюдел и до 1839 года, когда англичане оккупировали Аден, никому не был нужен: «ужасный корсиканец» Так и не обратил на него внимания. В 1851 году на острове уже был маяк, его охранял отряд Ост-Индской компании, а через шесть лет Перим, как и Аден, официально вошел в состав Британской империи. С открытием Суэцкого канала началось процветание бесплодных скал при выходе из Красного моря на них появились угольные склады одной из бомбейских фирм, снабжавшей топливом проходившие мимо суда. Росли причалы, и уже в конце XIX века они могли принимать одновременно девять океанских судов; появились дома, мастерские, электростанция и, самое главное, установка для опреснения воды. Все виды сервиса были к услугам заходивших в перимский порт пароходов. Туристы останавливались в гостинице, играли в теннис, гольф, крикет и футбол, сидели по ночам в гостеприимном баре, удили рыбу, громко кричали и дружно хлопали на ипподроме, наблюдая состязания конников индийской кавалерии, составлявшей гарнизон острова.
В 1924 году солдаты островного гарнизона восстали, убили своего офицера, ограбили гарнизонную кассу и, прихватив оружие и боеприпасы, дезертировали на материк. Это было самым крупным происшествием на Периме за долгие годы, о нем много говорили, а вот к сообщению о том, что в какой-то день 1921 года в Аденском порту было впервые заправлено жидким топливом одно судно, на острове отнеслись с полным равнодушием- хотя именно это событие решило судьбу Перима: его угольная компания, год за годом хирея, просуществовала еще шестнадцать лет, в то время как Аден строил новые и новые сооружения для бункеровки и хранилища нефтепродуктов. Угольная компания умирала вместе с пароходами, не разгадав будущего, которое счастливым образом открылось Адену.
…Мы тряслись на своем насесте, прикрывая голые колени шляпой и уговаривали друг друга, что терпеть уже осталось недолго — ведь, слава богу, мы на небольшом острове. Передышка случилась нечаянно. Прекрасная фуражка инспектора, сидевшего молча с печальным лицом, сорвалась с головы и полетела назад к причалу. Соседи полицейского застучали в заднее стекло кабины, машина остановилась, мальчишка выскочил в медленно оседавшее пыльное облако и набросился на фуражку, Не сумевшую далеко улететь. За эти несколько секунд инспектор погрустнел еще больше. Но, получив свой головной убор, чуть улыбнулся, а мы испытали мимолетное счастье покоя.
На острове все было покинуто и разрушалось. Дома из черного камня, без крыш, без оконных рам и дверей просвечивали насквозь, в пустых проемах мелькали небо и океан; взлетно-посадочная полоса военного аэродрома с облезшим асфальтовым покрытием пришла в полный упадок; бессмысленно торчали неизвестного назначения бетонные колонны, растопырившие прутья арматуры.
Дом для гостей тоже оказался заброшенным и пропыленным. Высокий старик неторопливо убирал комнаты и ничуть не смутился, что не закончил работу к нашему приезду, и темп не изменил. Предводительствуемые инспектором, мы прошли через вестибюль и столовую в спальню, где стояло семь кроватей с пышными европейскими перинами, покрытые одинаковыми цветастыми покрывалами. По стенам висели выцветшие пейзажи прошлого века: тихие, прохладные места Шотландии и Северной Англии, деревья над быстрыми неглубокими речками и неподвижными озерами между холмов. В углу грудой валялись старые номера «Панча» и «Мотора». Самым ценным в тот момент был для нас бак холодной пресной воды.
Умывшись, мы отправились осматривать остров и снова ехали мимо тех же разоренных домов.
Около жилой хибарки мы остановились. Сошли на землю, чтобы размять ноги, и тут услышали, как кто-то сказал на хорошем английском языке:
— А я отсюда видел ваше судно и как вы на берег сошли.
Рядом стоял пожилой человек в белой рубахе и какой-то шапчонке на голове, любезно улыбался, показывая отличные искусственные зубы.
— Вы здесь живете?
— Постоянно, это мой остров.
— То есть как?
— Я здесь родился.
Нас заторопили и, залезая в кузов, один из нас спросил, можно ли на обратном пути заехать и поговорить с ним об острове.
— Конечно, конечно, — закивал человек.
Пока группа ездила в рыбацкий поселок и на маяк, мы кое-что узнали о нем.
— Это плохой человек, человек англичан, — сказал юный помощник губернатора провинции, оказавшийся тоже на острове.
— Он англичанам служил, хозяином острова был, его тут не любят. Партизаны его убить хотели, а он убежал. Потом вернулся. Теперь живет, никто его не трогает.
— Он не работает?
— Нет, кому он нужен.
— Он, наверное, многое помнит. Мы хотели бы с ним поговорить. Давайте захватим его в гостиницу.
— Он дурной человек, ему туда нельзя — это народный дом.
— Тогда мы поговорим с ним у него.
Помощник, поколебавшись, согласился.
Бывший хозяин острова вышел нам навстречу. Он заискивающе улыбался и, улучив момент, когда инспектор вышел из машины, низко согнулся и поспешно коснулся губами его руки. Инспектор остался невозмутим.
Когда-то Шубайли (так звали этого человека) был богат и достаточно известен: его упоминает в своей книге бывший аденский губернатор Джонстон. В последние годы перед независимостью Южного Йемена Шубайли управлял островом, хотя его должность официально называлась скромно — «старший клерк». Он командовал полицейскими, среди которых был наш инспектор, тогда сержант, и в то время он не целовал рук своего подчиненного. Сержанты вовремя переориентировались, а он остался «человеком англичан».
Шубайли рассказывал о прошлом, и, когда улыбался, уши его двигались.
— Сначала я работал в компании. Что тут творилось! Пили, дрались, несколько человек утонуло. В тридцатые годы репутация компании совсем упала. Они поставляли на пароходы меньше угля, чем те покупали. Сбрасывали уголь с лихтера, который вез его на пароход, а потом вылавливали из воды, сушили и снова продавали. Им уже совсем верить перестали. В 1936 году всего несколько судов сюда зашло, а на следующий год компания прогорела. Все уехали, один служащий остался. Он все документы сжег, что мог распродал. Крыши, рамы, двери — все вывезли в Аден, Африку, в Италию. Только стены остались…
Автомобиль загудел под окном: повар приготовит обед, нас ждали, и мы распрощались.
Вечером море было спокойным, слышно было лишь тихое шуршанье: сотни маленьких раков-отшельников направлялись кормиться оставленными отливом водорослями, крабы рыли норы, вдоль берега стояли их сложенные из песка пирамиды.
ИЗ МУКАЛЛЫ В СЕЙУН
— Завтра выезжаем в Сейун, — сказал нам Саид. — Отъезд в шесть утра. Захватите какую-нибудь теплую одежду.
Заметив наше удивление, он пояснил:
— Ночью в горах бывает очень холодно.
Мы не поверили, решив, что он преувеличивает. Понятие холода здесь весьма относительно. Однако, как выяснилось впоследствии, Саид оказался прав.
Был седьмой час вечера. Пока мы стояли, обсуждая, в какую сторону отправиться, незаметно подкралась темнота. Темнеет в тропиках быстро, почти без сумерек, в течение нескольких минут все вокруг погружается в непроглядную тьму.
Вид улицы неожиданно преобразился. Сонная, захламленная, с мелкими лавчонками, занимающими, как всюду на Востоке, первые этажи домов, улица осветилась сотнями ламп, заполнилась людьми. Будто из-под земли появились кофейные и закусочные. Прямо под открытым небом на жаровнях или керосинках варилась и жарилась какая-то еда, остро пахло пряностями, кипел чай и кофе. Тут же за расставленными на тротуаре столиками сидели посетители.
Мы двинулись по узкому проходу между двумя рядами выкрашенных чаще всего в белый цвет пяти-, восьмиэтажных домов с плоскими крышами. Наше появление не прошло незамеченным. Сидящие за столиками и торговцы в лавках, переговариваясь и поглядывая в нашу сторону, высказывали предположение, что в порт зашел большой теплоход и мы, должно быть, матросы с этого судна.
Мукаллу не посещают пассажирские лайнеры, а крупные торговые суда, что привозят грузы для местных купцов и товары, идущие транзитом в Саудовскую Аравию и Северный Йемен, обычно отстаиваются на рейде. Для доставки на берег товары перегружаются на небольшие гребные лодки или моторные боты; экипажи, как правило, редко сходят на берег.
За время нашего пребывания в Мукалле мы не встретили ни одного иностранца, если не считать нескольких преподавателей-египтян и трех западногерманских инженеров, работавших на холодильнике в рыболовецком порту. Они заготовляли для своей компании лангустов, во множестве обитающих в прибрежных водах. Немцы скупали их по дешевке у местных рыбаков и мальчишек, замораживали в холодильнике, упаковывали в картонки и затем отправляли в Европу. Мясо лангустов высоко ценится на мировом рынке, однако местное население очень редко употребляет его в пищу. Во внутренних районах страны лангустов вообще не едят, так же как морских черепах и даже мороженую рыбу. Такова сила обычаев и предрассудков.
Наша прогулка по улицам Мукаллы была непродолжительна. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как рубашки прилипли к телу — дневной зной сменился влажной духотой. Липкий, горячий воздух обволакивал нас, обильный пот проступал сквозь рубашку, стекал струйками по телу, дышать было тяжело, все время хотелось пить, но выпитая бутылка воды тут же выделялась в виде пота. В ближайшей лавке мы купили по небольшому мохнатому полотенцу, чтобы стирать пот с лица и шеи. Здесь все ходят с такими полотенцами, перебросив их через плечо или заткнув за пояс.