Миньон.
— Негоже наслаждаться красивой жизнью, коли дома такой беспорядок.
Вот если бы добиться того, чтоб и здесь и царь, и бог, и народ едины были…
Тяжело мне было все это время, пока я там отдыхал. В Российской Империи царит несправедливость, а я стало быть, дезертир, сбежал от трудностей. В общем, решил я вернуться.
Михаил отстегнул пояс с ножнами и вместе с ружьём отдал их есаулу.
Развернулся и медленно побрёл к кузнице.
Дэн ШоринБутылочка профессора Клейна
Профессор вступил в Южную Пристань с севера, по Каменному Тракту.
Это само по себе уже могло стать сенсацией местного масштаба — после злополучного землетрясения город был отрезан от континента, и путники прибывали сюда только по морю, да «чертовыми вратами», как в обиходе называли пространственные аномалии. Профессору было «за пятьдесят», причём насколько сильно «за» не смог сказать даже намётанный глаз
Павла Смельцова, служащего швейцаром в Гранд Отеле. Предупредительно распахнув дверь, Павел учтиво поклонился — за что тут же получил мелкую ассигнацию «начайных». Профессор подошел к стойке и опустил на пол туго набитый пехотный ранец из телячей кожи.
— Чего изволите-с? — словно по волшебству за стойкой появился сорокалетний управляющий Гранд Отелем Игорь Иванов в безукоризненно белой сорочке и галстуке-бабочке. Излишняя, на взгляд Павла полнота, ничуть не мешала Игорю с соответствующим уровню заведения изяществом принимать постояльцев. Вот и сейчас он широко улыбался, в полной мере демонстрируя профессору дружелюбие и открытость.
— Моё внимание привлекла ваша мансарда, правильно ли я понимаю, сударь, что там расположены апартаменты?
— Разумеется-с. Осмелюсь заметить, роскошные апартаменты, которые сейчас совершенно пустуют. Они будут стоить вам…
— Устраивает, — буднично сообщил профессор, оборвав управляющего на полуслове. —
Поднимите наверх мою кладь.
— Как вас записать, сударь? — почтительно склонился Иванов.
— Профессор… — здесь он на секунду замялся. — …Ричард Клейн.
— Родственник? — неожиданно заинтересовался управляющий.
— Всего лишь однофамилец. Не ожидал, что вы знакомы с трудами Феликса Клейна.
— Он читал мне в Гёттингенском Университете теорию чисел. Между нами, он единственный тамошний преподаватель, на чьих лекциях студентов не клонило в сон.
— Математика — это царица наук, — профессор указал пальцем в потолок. — К сожалению, нынешняя молодежь этого не понимает. Совсем не понимает.
— Всецело разделяю ваше мнение, сударь. Не сочтите за невоспитанность, что привело вас в наш городишко?
— Императорская Санкт-Петербургская Академия наук, пропади она пропадом. Оторвали от научных изысканий, предлагают исследовать здешнюю аномалию.
— Не вы первый, не вы последний, профессор Клейн. Академия наук, убедившись в своём бессилии, шлёт к нам самых разных специалистов: физиков, географов, ботаников… Даже специалист по оккультным наукам у нас как-то останавливался. Правда, надолго не задержался — на следующий же день отправился обратно в столицу, даже вещи оставил, дюже ему наш порт не понравился. Надеюсь, сударь, вам повезет больше.
— Мне непременно повезет больше, — профессор натянуто улыбнулся. — Если вы не возражаете, я хотел бы пока прогуляться. Эти клёны на площади…
— Платаны.
— Не суть важно. Они напомнили мне интересную топологическую задачу, над которой я бы с удовольствием поразмышлял некоторое время. Вот недельная плата за апартаменты, — профессор положил на стол пачку ассигнаций. — Южная Пристань — красивый город.
Когда профессор вышел на улицу, Игорь Иванов кивком подозвал Павла.
— Что думаешь?
— Ты про профессора? По-моему, типичный чудак, с головой ушедший в свою математику. К тому же, не шибко преуспевающий, коли путешествует без ассистента, а вся его кладь умещается в армейский ранец.
— Вот именно, типичный. Я бы даже сказал архетипичный, такой, коими профессуру видят мещане. Слышал, как он удивился, когда я сказал, что знаком с трудами его однофамильца?
— Думаешь, врёт, и на самом деле никакой он не математик?
— Обрати внимание, сам он ни разу не сказал, что он математик. Хотя, полагаю, в математике он вполне себе разбирается.
— С чего ты взял? Тыкать пальцем в потолок, с умным видом заявляя, что математика — царица наук, могу и я.
— Он оплатил апартаменты ровно на неделю. Копейка в копейку, учитывая наценку выходного дня и пятничную скидку. Это притом, что стоимость номера я так и не назвал. Не прост наш профессор, ох не прост. Не удивлюсь, если он, помимо прочего, служит в Тайной канцелярии.
— Так она ж упразднена Александром Павловичем. Уж почитай сотню лет как упразднена.
— Это у нас упразднена, а в Триединстве, говорят, по сей день существует и даже процветает. Да и не одно Триединство на Южную Пристань завязано. Короче, присматривай левым глазом за профессором, дабы не стряслось чего. Знаем мы этих сумасшедших учёных.
Павел кивнул, и тут же выбросил профессора из головы. Подобные происшествия были в Южной Пристани нередки, светила мировой науки с завидной регулярностью пытались раскрыть тайну приморского городка, а агенты разведок всячески им в этом способствовали или препятствовали — в зависимости от гражданства и политических предпочтений пресловутых учёных. В сравнении с творящимся в порту ночью, шпионские игры были злом привычным, и горожане уже не шарахались от снующих по подворотням фигур в длинных плащах, под которыми при желании в разобранном виде можно спрятать даже аэроплан. Впрочем, профессор напомнил о себе следующим утром, когда смена Павла подходила к концу и первые лучи солнца уже освещали верхушки платанов. Он подошел к юноше и небрежно поинтересовался:
— Молодой человек, не желаете немного подработать? Мне нужен ассистент.
— А в чём будет заключаться моя помощь, и какое вы мне положите жалование?
— Мне нужен человек на посылках, который, помимо прочего, помогал бы мне во время проведения эксперимента.
Справедливо рассудив, что с позиции ассистента приглядывать за Ричардом Клейном сподручнее, да и лишние ассигнации никогда не помешают, Павел охотно согласился. Сразу по окончанию смены он поднялся на мансардный этаж и постучал в дверь занятых профессором апартаментов.
Посещать апартаменты Павлу доводилось не раз — служащие Гранд Отеля частенько подменяли друг друга, и внутреннее убранство номеров не было швейцару в диковинку. Многослойные льняные занавески были отдернуты, пропуская в номер потоки солнечного света.
На кровати был небрежно набросан нехитрый скарб профессора, на столе стояли две гостиничные чашки с горячим сортовым чаем и блюдо с баранками, а на тумбе возвышалось некое подобие перевернутой хрустальной вазы. Хрустальное чудо привлекло внимание Павла — в списке имущества отеля оно не значилось.
— Если не ошибаюсь, это скульптура — творение кого-то из кубистов? — предположил он. — Брак? Или всё-таки Пикассо?
— Ошибаетесь, молодой человек, — профессор с трубкой в руках сидел в кресле в дальнем от окна углу и время от времени вдыхал в себя табачный дым, пуская забавные кольца.
Взгляд Павла зацепился за странного кроя темный костюм, чуть мятый и провисающий с боков, но, тем не менее, изысканный. — К современной школе живописи и ваяния эта модель не имеет ни малейшего отношения. Присаживайтесь, угощайтесь чаем, баранками.
— Модель? — переспросил юноша, обнимая ладонями горячую чашку.
На его лице, по всей видимости, было столь явно нарисовано изумление, что профессор хмыкнул.
— Эта скульптура, как вы её назвали, ни что иное, как бутылка Клейна. Нет-нет-нет… Я не имею к её созданию ни малейшего отношения, она названа в честь Феликса Клейна, моего однофамильца.
— Не очень-то она и похожа на бутылку, — фыркнул Павел.
— Конечно, правильнее будет называть её «поверхность Клейна», — неожиданно согласился профессор. — Просто в немецком языке слово Fläche пишется почти так же, как и
Flasche, вот и пошла путаница. Как вы полагаете, в чем особенность этой поверхности?
— Возможно, это какой-то топологический объект, — предположил юноша.
— Бинго! — профессор положил на стол трубку и захлопал в ладоши. Потом взял модель и неожиданно швырнул её в Павла. Юноша с трудом поймал статуэтку — она чуть не выскользнула у него из пальцев. — То, что вы сейчас держите в руках, является замкнутым двумерным дифференцируемым неориентируемым многообразием. Проще говоря, односторонней поверхностью.
— Это как лента Мёбиуса?
— Мне приятно, молодой человек, что вы слышали про работы Мёбиуса и Листинга.
Возможно, вы не совсем безнадёжны.
Лицо Павла расплылось в улыбке. Профессор тем временем взял в руки чашку и с наслаждением стал прихлёбывать горячую жидкость.
— А ведь умели заваривать чай в российской глубинке, умели же…
— А эта односторонняя поверхность… — Павел сделал глоток горячего чая и закусил его мягкой баранкой, выпеченной в булочной мадам Щербы. — Чем она так примечательна?
Школьный учитель Павла пан Стименский был умнейшим человеком с точки зрения практической мудрости. К его чести, он щедро делился ей со своими учениками, вполне справедливо полагая, что мудрость не просто лучше знаний, но даже способна их заменить. Советам пана Стименского, Павел частенько следовал, потому что знаний таки не хватало. Так вот, пан Стименский любил говорить, что ежели вы увидели в учёном человеке страсть к определенной области науки, с явным интересом спросите его о сей области, и доколе не расскажет всё, что лежит на душе, он не остановится, а вы заслужите почёт и уважение.
— Это из области гомотопических групп, молодой человек. Как бы это сформулировать нагляднее? Вот у вас в руках сейчас кружка и бублик. Несмотря на внешнюю несхожесть форм, они гомеоморфны. Потому что при минимальной трансформации поверхности мы из бублика можем получить кружку, а из кружки — бублик.