Читает в книге отраженье
Великих дел и скромных дат,
Дерзаний смелых воплощенье,
Чем год и славен и богат.
И как таланты расцветали
На сценах клубов и цехов,
И сколько новых написали
Рассказов, песен и стихов.
И сколько новых школ открылось
В просторах светлых этажей,
И сколько за год народилось
В стране советской малышей.
Как каждый бодр и подтянулся,
Здоровым видом веселя.
Товарищ Сталин улыбнулся
И ставит знаки на поля.
Улыбкой солнечною этой
Вся наша жизнь озарена.
Заботой сталинской согрета,
Цветет советская страна.
Куранты смолкли. Гимн Отчизны
Гремит, как гордый зов вперед.
Победным маршем к коммунизму
Страна вступила в новый год.
Г. Магнитогорск
В. КОСТЫРЕВ
ЗЕМЛЯКИ
Когда азербайджанец Абдул Салам Самедов прибыл в наше подразделение, он почти не знал русского языка. Ему были известны лишь самые обиходные слова. С их помощью он объяснялся, богато дополняя разговор мимикой и жестами. Но желание овладеть русским языком как можно скорее у Самедова было очень велико, и он не упускал ни малейшего удобного момента, чтоб не поучиться.
Как-то мы проводили тактические занятия. Была осень. На Дальнем Востоке это одно из чудесных времен года. Воздух чист, свеж и прозрачен. Видно далеко-далеко. Сопки даже на маньчжурской стороне, словно выточенные и отполированные, четко вырисовываются на синем горизонте неба своими конусообразными вершинами. В воздухе остро пахнет травами и цветами. Густой медовый запах струится и кружит голову. Дышишь этим воздухом и чувствуешь, точно ты чуть-чуть во хмелю.
Усталые, потные, исцарапанные кустами орешника и дикого винограда, но довольные тем, что успешно и раньше других выполнили боевую задачу командира, мы блаженно расположились на склоне одной из сопок, поросшем молодыми дубками, и отдыхали. Это называлось на солдатском языке затяжным перекуром. И Абдул Самедов не преминул воспользоваться случаем.
Был он невысокого роста, худощав и сух, как истинный горец, смуглолиц и черен, как грач. Под густыми и непомерно широкими черными бровями блестели его глаза. Взгляд их был доброжелателен и ласков, особенно, когда у него получалась удача. Самедов был у нас в подразделении вторым номером противотанкового ружья.
Первым номером был Федор Панюта, дальневосточник, сын таежного охотника и сам охотник. Не особенно разговорчивый, всегда немного думающий, прежде чем ответить, но такой откровенной и доброй души человек, что старшина наш невероятно скупой на похвалы, говорил про Панюту:
— Если и есть на свете ангелы, то это непременно Панютины детишки!..
Стрелял Панюта преотлично, из карабина попадал в белкин глаз на сотню метров. Панюта был хорошим товарищем и всеми уважаемым человеком. Не случайно Абдул Самедов попросился к нему вторым номером. Скоро они стали неразлучными друзьями. Мы все восхищались этой дружбой русского и азербайджанца. Надо было видеть, с какой трогательной внимательностью они относились друг к другу. Причем все это у них получалось как-то само собой, проявлялось просто и непринужденно. Они часто подшучивали друг над другом, но не обижались никогда, а оба добродушно смеялись удачной шутке. Чаще доставалось Саламу из-за плохого знания русского языка. Но умница парень не унывал, весело смеялся над самим же собой, а в глазах его можно было прочесть: подождите, подождите, вот выучу язык, тогда поговорим...
Конечно, во время «затяжного перекура» они были вместе. Панюта сидел на траве, привалившись спиной к корявому стволу молодого дуба. Шагах в трех от него лежал на животе Салам и держал в руках нивесть где раздобытый, потрепанный изрядно букварь. Перелистав несколько замусленных страниц, Салам спросил:
— Скажи, пожалуйста, «земляк» — это земля копает?
Панюта рассмеялся:
— Землю копает червяк, а не земляк! Эх ты, голова и два уха. И не копает, а роет...
— Пожалуйста, не надо смех...
И Салам замолчал, о чем-то думая.
Панюта посмотрел на него и обеспокоился: не обиделся ли этот смуглолицый с узкими черной полоской усиками.
— Земляк, Салам, — стал объяснять Панюта, — это человек с одной и той же земли, из одних и тех же краев.
Салам поднял голову от букваря:
— Ага!
— Погоди агакать! Слушай до конца... Ты, вот, из Азербайджана...
— Ага!..
— Чего «ага»?
— Из Азербайджана...
— Вот какой ты нетерпеливый...
— Кровь горячий, не то, что твой... лягуша!..
— Слушай, говорю, не перебивай... Вот, ты из Азербайджана. Встретится тебе такой же, как ты, парень... тоже из Азербайджана. Он и будет тебе земляком...
— А ты мне земляк?
— Я — нет. Я дальневосточник!..
— А он? — Салам кивнул на меня, сидевшего чуть повыше на бруствере окопа.
— И он нет. Он уралец.
По лицу Салама было видно, что он не согласен с таким объяснением. Он растерянно бормотал:
— Ты — не земляк, он — не земляк, — растерянно повторял он. — Выходит, я один земляк!..
— Чего ты себе голову морочишь! Я же тебе сказал, что ты земляк такому же, как ты, парню из Азербайджана!..
— Скажи, пожалуйста, а кто я?
— Ну, то есть как это — «кто»?.. Ну, солдат... воин, защитник Родины...
— Ага! А Родина что?
— Здорово живешь! Советский Союз, вот что такое Родина! Совсем что-то ты сегодня, Салам, того...
— Ага! Ладна! — черные глаза Салама лукаво сверкнули: — А скажи, пожалуйста, мой Азербайджан — Советский Союз?
— Ну, а то как же!..
— А твой Дальний Восток?
— Конечна.
— А его Урал?
— Тоже часть нашей страны! Что за вопрос?..
Салам торжествующе засмеялся.
— А ты говорил не земляк! Мой Азербайджан, твой Восток, его Урал — все Советский Союз, одна земля! Моя земля, твоя земля, его земля — все наша земля. А ты говорил, я тебе не земляк... Он мне не земляк...
— Твой... моя... твоя... его... — смущенно бормотал на этот раз уже Панюта, чувствуя как глубоко прав Самедов. Но, однако, ворчливо заметил: — Легче окоп вырыть на полный профиль, чем с тобой разговаривать.
— Пожалуйста, почему? — безобидно поинтересовался Самедов.
— Потому что ты в языке плохо разбираешься... — но, будучи справедливым, Панюта признал: — Зато в политике ты силе!!
— Значит, ты земляк?
— Земляк, Салам, земляк!
— И он? — Самедов снова кивнул на меня.
— И он земляк!
— Замполит, слышишь? — крикнул мне Самедов.
— Слышу, земляки, слышу!
— Ага! Сразу три земляка! — Самедов вскочил на ноги легко и пружинисто, затем встал на носки солдатских ботинок, словно был он в черкесских сапожках, и резко повернулся несколько раз, как в танце. Потом сел, по-восточному поджав ноги, и протянул Панюте кисет с табаком:
— Кури давай, земляк!
Это было осенью тысяча девятьсот сорок первого года...
Л. ТАТЬЯНИЧЕВА
ЧЕРТЫ НОВОГО
На совещании у директора крупного металлургического завода начальник цеха докладывает о результатах внедрения очень важного рационализаторского предложения.
— К сожалению, положительных результатов пока еще не добились...
— А сколько раз вы пробовали? — спокойно спросил директор.
— Семь раз.
— Попробуйте восьмой!..
— А если не выйдет?..
Директор завода посмотрел на говорившего совсем еще молодыми, с озорной искринкой глазами и, не меняя спокойного тона, посоветовал:
— Попробуйте девятый вариант...
Не скрывая растерянности, начальник цеха спросил:
— А если и в десятый раз получится осечка, тогда как? Меня же ругать станете!..
Директор завода прошелся из угла в угол просторного кабинета и, обращаясь ко всем присутствующим, твердо отчеканил:
— Да, буду ругать! Но за то, что не добившись, успехов в тысячный раз, вы откажетесь от тысяча первого варианта.
В уютном доме Зинурова, за хлебосольным семейным столом, собрались сталевары третьей мартеновской печи Магнитогорского комбината Владимир Захаров, Иван Семенов и хозяин дома, один из ветеранов Магнитки Мухамед Зинуров.
Накануне его приняли кандидатом в члены ВКП(б), и теперь все сталевары третьей печи — коммунисты. Это радостное событие определило характер дружеской встречи... Говорили о Москве, о родном заводе, который носит имя великого Сталина. Владимир Захаров предложил прочесть вслух -напечатанный в «Литературной газете» отрывок из нового романа В. Попова «Сталевары».
Эта глава всех взволновала.
Иван Семенов задумчиво заметил: — А ведь это и про нас, правда?
Владимир Захаров, самый порывистый и горячий из коллектива, блеснул зубами, отбросил со лба светлую прядь и, выпрямившись за столом, уверенно сказал:
— Конечно же про нас! Гордость, что ли, или, вернее, упорство мешает нам перенимать друг у друга лучшее. А ведь у каждого из нас есть и сильные и слабые стороны. Вот у меня, например, плавление, как правило, проходит хуже, чем у тебя, Мухамед. Значит, должен я у тебя учиться!
— И мне у тебя, Володя, — мягко улыбнулся Зинуров, — также есть чему поучиться...
— Значит, — резюмировал Захаров, — нас уже не трое, а шесть человек: три учителя и три ученика! В два раза лучше работать будем!
Когда я собралась уже уходить из цеха, меня возле самого вахтера догнала тоненькая рыженькая девушка:
— Товарищ писатель, разрешите вас спросить?..
Через минуту мы сидели в застекленной, похожей на аквариум, будке мастера, и девушка торопливо и горячо рассказывала:
— Меня зовут Анной Ичигиной, но вы попросту называйте Аней. Хорошо? Я работаю здесь уборщицей. Вы видели хоть одну соринку, хоть одну стружку на полу в токарном переделе? Не видели и не увидите. Я обожаю чистоту. И не выношу грязнуль. Ребята знают мой характер. Со мной разговоры короткие. Чуть что — и к мастеру или в «Тяп-ляп». Это вроде крокодила у нас.