Раздеваемся наголо, крепим к тюкам одежду. Витёк прилаживает на одно плечо свой груз, на другое Мишанин.
– Не дури, – говорит Чегевара.
– Да что тут… Там, где вам по грудь, – мне по… пояс… Одним разом управлюсь, – отвечает тот.
– Слышь, Витёк, а давай, я понесу груз, а ты понесёшь меня? – весело предлагает Мишаня.
– Ну-ка! Развеселился… – осаживает его Чегевара.
– С Богом! – входя в воду, говорю я.
Дружно перекрестившись, все идут вслед за мной. Вода обжигает тела своим холодом, плывёт под ногами песок, мы с трудом преодолеваем течение. Вот Мишаню подхватил быстрый поток и понёс прочь. Перед ямой он успел ухватиться за сваленные весенним паводком и торчащие из воды карчи тополя. Фыркая, как котёнок, Мишаня, цепляясь за ветки, стал продираться к суше. Одному Витьку всё было нипочём. Он, подобно катеру, рассекал своим телом быструю воду и, обогнав всех, первым вышел на противоположный берег и, оставив поклажу, пошёл доставать Мишаню. Ухватив его за руку, быстро потянул на себя.
– Тише ты при… – глухо стонет Мишаня. – А то зацеплюсь и оставлю на коряге свои…
– А они тебе надо там?
– Можа, когда и сгодятся…
Наконец все вышли на мокрый песчаный берег.
– Без остановки – бегом в рощу! – командую я. – Одеваться будем там, здесь нас за версту видно…
В роще, спрятавшись от посторонних глаз, оделись, привели себя в порядок.
– Никто ничего не забыл? – спрашивает Чегевара.
– Мишаня на карчах забыл… – кто-то тихо смеётся.
– Володей, опять тебе весело… – сердится Чегевара. – Запамятовал, где мы теперь?.. А ты, грушник долбаный, чего в ухо наушник впихнул? Засыхаешь без музыки?..
– Без музыки – тоска… – улыбается Дмитрий и оставляет наушник на месте.
– Дай им волю, так будут тут ржать по лошадиному… – словно оправдываясь предо мной за свою строгость, говорит Чегевара.
Я понимаю, что «ржать по лошадиному» – это способ убежать от своего страха, но с Чегеварой не спорю; он и сам потому сейчас «строг», что теряется перед неизвестностью.
Обходя украинские заставы чуть приметной звериной тропой, я веду вытянувшихся в цепочку людей туда, где, по моим расчётам, и должна произойти встреча с неведомым мне человеком, «который знает меня и которого должен знать я». Для себя я уже вычислил это место.
«Он прибудет на каком-то транспорте. Транспорт нужно будет на время спрятать. Лучшее место – Солёная балка или лес старого русла Деркула… Но чтоб попасть в старицу Деркула, нужно пересечь открытое поле. Это очень наглядно… Значит – Солёная балка…» – думаю я.
Наконец, вдали просеки, поросшей кустарником и сухими стеблями прошлогоднего донника, мы видим идущего нам навстречу одетого в камуфляж человека. На груди его отчётливо виден автомат.
Сейчас на этой тропе не может быть случайного человека. Здесь может быть либо свой, либо чужой.
– Он?.. – шепчет мне в ухо идущий за мной Чегевара.
Я вглядываюсь в идущего навстречу нам человека, но он очень далеко, и я его не узнаю, поэтому Чегеваре не отвечаю.
«Если это чужой, то навряд ли он шёл бы открыто. Легче всего нас встретить из засады…» – думаю я.
Идущий навстречу поправляет свой автомат, но солнце слепит мне глаза, и я не могу рассмотреть его лица.
– Он? – вновь спрашивает Чегевара.
Молчу. В раздумьях сбавляю шаг, но маршрут не меняю.
Вдруг со мной поравнялся Дмитрий. Вынув из уха наушник, аккуратно положил его в нагрудный карман и неожиданно произнёс:
– Всё, я дальше не иду. Не осуждайте, но безоружными на автомат… Может, кто-то со мной?..
Ему никто не ответил, лишь только один Чегевара презрительно прорычал:
– Уходи…
– А ведь он нас слил, атаман, – глядя вслед уходящему Дмитрию, сказал он. – Он и не собирался с нами идти, даже вещей не брал… И прибился к нам неслучайно… Знать бы ещё, что за «музыку» он слушал…
Идущий навстречу человек ближе, ближе. Вот он подносит к лицу рацию, и я уже слышу его голос:
– Да, всё нормально. Я вижу их…
– Теперь ты узнал его? – спрашивает Чегевара.
Мне очень знаком голос этого человека, но я по-прежнему не узнаю его.
Вот и сблизились.
– Это я, атаман! – смеётся он.
– Жека! – кричу я.
– Ребята, это Жека! Мы с ним…
Жека сгребает меня в объятия, стискивает так, что похрустывают суставы.
– А ты меня не сразу узнал, Санёчек! – смеётся Жека.
– Не сразу… – признаюсь я.
– А я тебя за километр угадал!
– Ты знал, кого угадывать…
Жека снова выходит на связь:
– Всё. Встретились. Подгоняйте машину, – говорит он.
Наконец грузим в «газель» свой груз. Прощаюсь с ребятами.
– Атаман, – шепчет мне Чегевара. – Если вдруг что-то пойдёт не так и мы не доедем, обещай, что отыщешь этого «Диму»…
– Отыщу… – обещаю я, хотя понятия не имею, где его можно будет найти.
Прощаемся с Жекой. Тот отводит меня в сторону, говорит тихо:
– Меня к тебе Бэтмен прислал… Лучше тебя и меня здешних мест не знает никто. Будем работать?..
– Уже работаем!.. – обнимаю его на прощанье.
А «Дима» меня отыскал сам. Летом, когда засады на нас устраивались чаще и чаще, ко мне подъехала «контора». «Дима» был уже без татуировки, и звали его по-другому… Он достал и развернул подробную карту.
– Знаешь, чей это дом? – остановив карандаш, спросил он.
– Бесхозный. Пустой, заброшенный дом…
– Я так и знал… Отсюда хорошо видно ваш переход… По спутнику засекли звонки…
– Я сопровожу вас к этому дому, – говорю «Диме».
– Нет! – строго воскликнул тот. – И вообще, нас у тебя не было, и ты нас не знаешь…
Только тогда я и понял, что в тот первый свой переход не я вёл людей, а именно он, «случайно прибившийся» к казачьей ватаге. Вёл и опекал до поры. И «музыка» его мне стала понятной.
Жека, Кудин, Носач и другие…
У моего друга Кудинова было древнее имя Влас. Назвали его по деду, известному в наших краях атаману. Влас – имя взрослое, а называть Кудинова Власиком, ни у кого язык не поворачивался, поэтому все его звали просто Кудином. С этим так свыклись, что по-другому уже и не мыслили. Даже его мать, тётка Полина, с этим смирилась и вслед за нами называла своего Власа Кудином.
В передней, самой большой, комнате, которую тётка Полина называла «зала», в левом восточном углу висела большая икона Спасителя. Там в праздничные дни всегда засвечивалась лампадка. В сумерках её свет нежно трепетал на Лике Христа. На стене, в потемневшей от времени рамке, портрет атамана Власа. Папаха сбита набекрень, твёрдый, проницательный холодный взор, но в то же время в губах шевелится едва уловимая усмешка. «Это, верно, он усмехается, глядючи на нас», – догадывался я.
– Как, похож? – вздёрнув нос, и взглядом указывая на портрет, спрашивает младший Кудин.
– Не-а… – качаю я головой.
Кудин достаёт дедовскую папаху, пытается, как и он, сбить её набекрень, но голова вместе с ушами утопает в ней.
– А так? – спрашивает он.
– Не-а… – честно говорю я.
Озираясь, чтоб не видел отец, Кудин лезет в святая святых – древний сундук. С минуту разгребает в нём старые вещи и наконец достаёт со дна дедовскую шашку. Затаив дыхание, вынимаем её из ножен. Заворожённо смотрим на тускло поблёскивающую сталь. Но его отец – дядька Митька Кудин, тут как тут. Недолго раздумывая, отвешивает подзатыльники.
– Без дела не вынимай, без славы – не вкладывай! – с назиданием говорит он.
– Мы казаки! – протестуя, вопим мы.
– Кизяки… – передразнивает дядька Митька. – Деды были казаки! Мы – сыны казачьи! А вы – хвосты собачьи…
Отца Кудина, Митрия Власыча, знали в хуторе как большого шутника. Правда, шуточки его были с подвохом, и хотя об этом все помнили, всё равно попадались. Как-то под Пасху очень захотелось Митрию выпить. Полина до праздника всё попрятала, а купить в сельповской лавке, где работает соседка Зойка, – денег нет.
«Ладно, попробую упросить…» – думает Митрий, и идёт к Зойке.
– Выручай, Зоя, гости пришли – на стол нечего поставить, – на ходу придумывает причину.
– Что ж, Полина ещё бражку не перегнала?
– Так закисла бражка, пропала… У тебя «Солнцедар» есть?
– Есть.
– Дай мне «огнетушитель».
«Огнетушителем» Митрий называл восемьсотграммовую бутылку.
– Деньги есть?
– За деньги, Зоя, и дурак купит… Ты мне «под тады» дай.
– Под какое ещё «тады»?
– Ну, как деньги заведутся, «тады» и отдам.
– Вот заведутся, «тады» и приходи, – убирая под прилавок бутылку, говорит Зойка. – Тут и без тебя в такой убыток попала, что не рассчитаться…
– Что за убыток?
– Бочка кильки пропала… Сами просроченную привезли, а виновата я. Сказали, не распродам – весь убыток с меня…
– Так-так-так… – почёсывает затылок Митрий. – А если я пособлю распродать?
– Да кому она надо! Воняет, к бочке не подойти…
– Ну а всё-таки, если?..
– Два «огнетушителя» без всяких «тады» подарю, – смеётся Зойка, не веря в свою удачу.
А Митрий идёт сразу к стойлу, где хуторские бабы собираются на обеденную дойку.
– Девки, займить мене сотню, пока у меня в магазине товар не перехватили, – обращается ко всем сразу.
– Ого, губу раскатал – «сотню»…
– Так я через два дня сто десять отдам!
– Ого! А что за товар ценный?
– Бочку кильки нужно забрать.
– Тю на тебя! Ты чи сказился… Она ж уже ржавая – в рот не возьмёшь… Да ещё бочку…
– Для меня – самое то… Вы ж телевизор не глядите, – там агрономы такие дела открыли…
– Какие дела?
– Какие… Вам скажи…
– Не скажешь – не займём!
– Ладно, чего там… Всё равно завтра сами узнаете… Картошку когда сажаешь, в каждую лунку нужно по две кильки кидать, и чтоб килька была не дюже свежая…
– Это ещё зачем?
– Вот же дурные бабы! В ней же все минералы! Там тебе и фосфор, и железо, и чёрт знает что… Картошка потом так прёт, что выше подсолнухов!
– А тебе зачем стоко? У тебя что, гектары картошки?