Я в очередной раз вытянул несчастливый билет.
Все произошло в морозный февральский день.
Я возвращался домой из школы на велосипеде, и тут у меня бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать. Я тут же остановился, сел на корточки возле велика. Мимо проходила какая-то тетенька, выгуливала собаку. Она ко мне подошла, растерла спину. Собака лаяла, и вокруг нас собрались другие прохожие:
– Мальчик, ты в порядке?
– Может, скорую вызвать?
Я отмахнулся, сказав, что все в норме, кое-как поднялся сам и поднял велосипед, ушел от них.
Добрел до ближайшего скверика и присел отдохнуть на лавочку, чуть успокоился. Но не знал, что в таких случаях вообще делать, поэтому рассказал родителям, что случилось, и мы на всякий случай поехали в больницу.
Сдали анализы, и в сердце обнаружили опухоль. Это крайне редкое заболевание, и при таком течении болезни и расположении новообразования хирургу сложно его вырезать, а больше поделать ничего нельзя.
Всего полгода назад, когда бабушке диагностировали рак, я сказал родителям, чтобы они не скрывали от меня, если вдруг мне будут прогнозировать короткую жизнь. Они тогда колебались, стоит говорить бабушке или нет, и я решил вот так.
В тот момент я искренне считал, что лучше знать. Не просто внезапно умереть, а заранее подготовиться и набраться решимости. Честно, так и думал. Но теперь жалел. Хотел бы не знать и чтобы мне ничего не говорили. Только поздно.
Родители не колеблясь позвали меня в смотровую, и доктор Кикути тихо объявил, сколько мне осталось жить.
Поначалу я не понял, что он сказал. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что он это мне. Казалось, я смотрю какое-то кино.
Никто бы на моем месте не поверил, что жить осталось всего год. Ни сердце не болело, ни дыхание с тех пор ни разу не сбивалось. Я даже представить не мог, что через год умру.
Я вообще считал, что о смерти пора будет задумываться еще только через много-много лет. До сих пор не могу поверить, что пришлось с ней столкнуться лицом к лицу в мои шестнадцать. Доктор Кикути объяснил, что, когда врачи отмеряют пациентам где-то год жизни, это значит, что кто-то проживет и подольше, но кто-то – и того меньше. Короче говоря, я могу умереть в любой момент.
Когда-то доктору Кикути уже попадался пациент с таким же диагнозом. Старик, которому дали месяц жизни. А он протянул еще два года. Доктор подбодрил меня, что и такое тоже случается. Но не обнадежил словами, будто отдельные пациенты выздоравливают.
– Акито, привет! – крикнула мама, когда заметила, что я вернулся, хотя я старался не шуметь.
– Привет, – пробурчал я в ответ. О болезни знали только родители. Сестре-семикласснице не сказали. Когда я умру, у семьи останется Нацуми. Так что родители переживут.
– Акито, я математику не поняла, объяснишь? – попросила сестра, бесцеремонно влетая в комнату, едва я поднялся к себе и бросил сумку.
– Ага, сейчас.
Дома я старался делать вид, что все как обычно. Родители пытались надо мной хлопотать, спрашивали: может, я хочу куда-нибудь съездить. Но я всякий раз отвечал, что не особо. Мне бы пожить обычной жизнью.
Когда закончили с сестрой, я включил комп. В последнее время я пытался отыскать способы умереть поспокойнее.
Лучше уж самому выбрать смерть, чем ждать, пока она будет незаметно подкрадываться. Я оба месяца об этом думал и в конце концов пришел к однозначному выводу. Но мне не хватало смелости. Каждый раз думал: «Ну все, сегодня точно». Но потом: «Нет, все-таки завтра». Времени прошло уже много. Видимо, сердце все-таки остановится раньше, чем я решусь.
Я выключил компьютер и развалился в постели в позе морской звезды. Какое-то время бессмысленно глядел в потолок. Что же я такой несчастливый? Я, наверное, самый несчастный старшеклассник на свете. Никак не мог отделаться от этой мысли. Уныние накрывало меня, едва выдавалась свободная минута.
Пересел за стол и открыл альбом. Вытащил специальные карандаши для набросков, которые выпросил на днях, и продолжил начатый рисунок.
Из тьмы на листе выглядывала луна, а под ней текла речка. Надо отдать должное, призрачное отражение на воде мне особенно удалось. Только еще немного нужно поработать над контрастом. Я заштриховал лист, и остались только финальные детали.
Этого пейзажа я никогда не видел в жизни: набросал из головы. В комнате было тихо, только карандаш шелестел по бумаге. Словами не передать, как мне нравился этот звук. Душа сразу успокаивалась. Без всего я мог бы сейчас прожить, кроме рисования.
Вдруг мне вспомнилось одно лицо, и рука неподвижно застыла. Перед глазами мелькнула та самая девушка, которую я случайно встретил в больнице. Может, и она сейчас рисует в тоскливом одиночестве? Я отложил карандаш, поднял глаза в потолок и глубоко вздохнул.
На следующий день я опять поехал в школу на автобусе. В классе Эри пожелала мне доброго утра, и я коротко ответил ей тем же.
Начался первый урок, и я снова рассеянно глядел в окно. Когда надоело смотреть – переключился на наброски в тетради. Что рисовать, я никогда не решал заранее. Черкал, что в голову взбредет.
Сегодня вот подумалось о фотоаппарате, зеркальном и однообъективном. У меня отец увлекается фотографией, и я часто видел его технику. Я тщательно вспоминал детали и кропотливо переносил их на бумагу. Когда дорисовал, закончился и урок. Еще шесть раз по столько – и можно на автобус и домой. Как и каждый день.
– Акито, ты все-таки так круто рисуешь. Может, в университет тоже пойдешь на художника? – предложила Эри, заглядывая на перемене в мою тетрадь.
– Я вообще в универ не пойду. А ты?
– Не пойдешь?.. А я не знаю пока.
– Ну да. Еще только одиннадцатый, самое время хорошенько подумать.
– Ага.
Я не просто не пойду. У меня даже такой возможности не будет. Но я не стал этого говорить, и разговор сошел на нет.
День прошел спокойно, без происшествий. Сколько мне еще жить, я не знаю. Остается только ждать, когда наступит тот самый день.
Сегодня меня записали на анализы, поэтому сразу после уроков я сел на автобус и покатил в больницу. Подождал в коридоре, пока не назовут мое имя, а дальше прошел в кабинет.
Когда сделали все, что полагается, меня снова отправили в коридор, и там я устроился на стуле. И вдруг взгляд упал на девушку, которая прошла мимо.
Черные волосы до плеч. Бледное красивое лицо. Тонкая, как карандаш. Мимо прошагала девушка в бледно-розовой пижаме с альбомом, прямо как в тот самый день.
Я ее знал. Только не по имени, и понятия не имел, сколько ей лет и почему она оказалась в больнице. Но видел ее уже во второй раз.
Я и думать не думал, что девушка, о которой я вспоминал всякий раз, как садился за карандаш, все еще в больнице. Мы только на миг встретились взглядами, поэтому вряд ли она меня помнит. Я оплатил счет и устремился за ней.
Почему-то я не сомневался, что она в комнате отдыха на четвертом этаже, и без колебаний нажал нужную кнопку в лифте. Я медленно поднимался, и сердце билось все чаще. Только явно не от болезни. Двери лифта плавно разъехались, и я направился к комнате отдыха.
Девушка действительно оказалась именно там – в ослепительно-белом зале, выходящем на солнечную сторону. Сидела в кресле у окна и сосредоточенно рисовала. Я так разволновался, что не сразу нашел в себе силы сдвинуться с места. Она меня не замечала и увлеченно водила по бумаге карандашом.
Оставить человека в покое или все-таки заговорить? На некоторое время я застыл в нерешительности, но потом шагнул к девушке.
– Извини… – проблеял я так тихо, что она даже не обернулась. Я попробовал еще раз: – Извини… А что ты рисуешь?
Второй раз получилось нормально. Девушка подняла голову и заморгала огромными удивленными глазами. Я думал, мы ровесники, но, кажется, она чуть помладше, а выражение на поднятом в мою сторону лице вообще казалось очень детским.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, но потом она вновь сосредоточила внимание на рисунке, и карандаш опять зачеркал по бумаге. Кажется, она предпочла не обратить на меня внимания. Вообще, оно и неудивительно. С ее точки зрения, я придурок, который зачем-то пристает к больной девочке.
Я растерялся, как мне дальше быть, и остался стоять как столб на том же самом месте.
Когда я уже почти решился снова с ней заговорить, девушка меня опередила:
– Да ты садись.
Она указала на кресло напротив, а на меня даже не посмотрела. Голосок прелестный.
Я послушно сел. Однако между нами снова воцарилась тишина.
– Что рисуешь? – неловко спросил я, чтобы прервать молчание.
– Скоро закончу, помолчи пока что, – попросила она меня, как маленького несмышленыша.
Минут десять мы сидели в тишине, и наконец девушка, не отрывая глаз от бумаги, кивнула:
– Готово.
– Готово?
– Ага, готово, – еще тише подтвердила она.
– Можно посмотреть?
– Пожалуйста.
Она протянула мне альбом, и я увидел, что же там такое. Красиво, как на фотографии, глаз не оторвать. Удивительно, как ей удалось добиться такого эффекта цветными карандашами.
Через голубое небо перекинулась радуга, свободно парило несколько голубей. Пышно цвела лужайка, за которой протекала речка.
– Как красиво. Это где такой пейзаж?
Я так спросил, потому что он меня очень тронул. Если такое место в самом деле существует, я бы хотел там побывать.
– Не уверена. Может, есть такое место, может, нет, – к моему удивлению, уклончиво ответила она. – Сам ты как думаешь: где это?
– Не знаю, но как будто в раю.
Легко готов поверить, что если бы кто-то взялся написать картину с райской натуры, то так бы и вышло. Идеальное попадание в образ.
– Рай?.. А что, неплохая догадка. Но не совсем.
– И какой же правильный ответ?
– Небеса.
– Небеса?.. – переспросил я, и девушка кивнула. И добавила: