За пределами разума: что мы думаем и как мы к этому пришли — страница 5 из 12

Размышляя о вере

Век становления религии

Религия должна сделать нас лучше, не так ли? А также кардинально изменить нашу жизнь. Многие люди и правда признаются, что религия подарила им второе рождение. Но если посмотреть на их поведение повнимательнее, вы вряд ли заметите какие-либо глобальные перемены. Верующие люди точно так же способны на низкие поступки, как и все остальные. Можно регулярно ходить в церковь, но при этом вести далеко не праведный образ жизни. Если задача религии состоит в том, чтобы облагораживать людей, почему этого не происходит?

Ответить на этот вопрос не так-то просто. Однако я уверен: даже если религии и не всегда под силу повлиять на наши поступки в той мере, как нам бы того хотелось, она совершенно точно меняет наш образ мыслей. Данная глава посвящена самым влиятельным религиям, которые оформились за 1500 лет после смерти Иисуса Христа. Речь пойдет, в частности, о новых уровнях взаимодействия между логикой, наукой и верой, о том, что мыслители на этом этапе думали о проблеме религии и ее роли в повседневной жизни людей.

«Влиятельные религии» в данном контексте – это те, которые вышли за пределы своего региона происхождения и распространились по всему миру. Многие из них настолько своеобразны, что могут быть понятны лишь довольно узкому кругу последователей. Мы попробуем разобраться, как христианство и ислам (и в какой-то степени буддизм) смогли преодолеть возникшие на их пути трудности и завоевать популярность в мире.

Христианство, ислам, буддизм: лицом к лицу

Новые религии открыли новые горизонты мышления: вначале зародилось христианство, а ислам – в VII в. Оба направления столкнулись с похожими проблемами. Оба берут свои истоки в иудаизме. Первыми последователями Иисуса Христа, несущими его слово в массы, были иудеи; Иисус сказал самаритянке, что «спасение от иудеев»; в его посланиях присутствуют отсылки к иудейским текстам; приверженцы считали его Мессией, появление которого было предсказано иудейскими пророками и описано в Евангелии. Пророк Мухаммед не был иудеем, но жил с иудеями бок о бок; он сказал, что Палестина – земля и колыбель пророков, а в Иерусалиме произошло его вознесение на Небеса; в каждой строке Корана чувствуется влияние иудаизма (ангел нашептал ему откровения на ухо). Христиане и мусульмане присвоили ключевые принципы иудаизма: уникальность фигуры единого Бога и сотворение мира из пустоты.

Обе религии, однако, внесли свои изменения в нормы морали и нравственности, принятые в иудаизме: в христианстве вместо закона основным заветом признается милосердие; в исламе были разработаны свои законы взамен уже существующих. Христиане считали традиции иудаизма слишком формальными и пытались избавить свою религию от правил, Мухаммед, наоборот, принял решение взять их за основу. Изменение отношений между законом и религией так или иначе – характерная черта обеих религий. Христиане и мусульмане обосновались на территориях греческого и римского происхождения. Долгое время велись споры о том, как сочетать иудейские традиции с классическими греческими и римскими учениями, – об этом мы поговорим немного позже.

Для христиан и мусульман в равной степени сложным оказался социальный контекст. Злопыхатели называли христианство религией рабов и женщин, а также изгоев и отшельников. На протяжении первых двух веков христианства даже высокопоставленных новообращенных ждало осуждение и порицание. Евангелие указывало на божественное и царское происхождение Иисуса Христа, но вместе с тем условия его рождения были весьма скромными и простыми. Спутников и соратников он выбирал из числа презираемых обществом людей, бедных рыбаков и падших женщин, а также (что было верхом неприличия и преступлением против морали) сборщиков налогов и сочувствующих политике Римской империи. Упрощенный язык священных христианских писаний не привлекал внимания образованных членов общества. На этапе своего становления ислам столкнулся с такими же проблемами – элита в Аравии в VII в. его не признавала. Мухаммед происходил из преуспевающей и зажиточной семьи, но он отрекся от своего богатства и отправился бродить по пустыне в поисках озарения. Его приютили не уважаемые жители Мекки и Медины, а кочевые племена бедуинов.

Потребовалось много времени, прежде чем к христианству начали относиться с вниманием и уважением. Евангелие не воспринималось как мудрая книга, полная ценных идей, – мешала необразованность и недостаток литературных способностей его составителей. Даже автор Евангелия от Иоанна, сумевший привести в должный вид рассказы своих предшественников, так и не удостоился симпатии придирчивых читателей.

«Даже глупость из уст Бога звучит умнее, чем любая мудрость человечества», – сказал святой Павел. Писания Павла были гениальными, но сложными для восприятия из-за нагромождения фраз и сложных оборотов. Он был самым образованным из всех апостолов, но его манера письма как не впечатляла тогда, так не впечатляет и сейчас: однажды в детстве мой учитель указал мне на неправильное использование причастий в сочинении на греческом языке, оставив пометку в виде буквы π в скобках[9]. Человеку с классическим образованием Ветхий Завет казался еще более запутанным и непонятным. В Риме в монастырских скрипториях в конце IV в. святой Иероним, очень требовательный переводчик-аристократ, обратил внимание одновременно на «грубость» и элегантность, присущие языку древних рукописей. Однажды ему было видение: он в присутствии Христа назвал себя христианином. «Ты лжешь, – ответил Христос, – ты – последователь Цицерона». Иероним поклялся больше никогда не читать хороших книг. Когда он переводил Библию на латынь (его вариант изложения является признанной католической церковью версией Писания и по сей день), то намеренно избрал грубоватый, приближенный к языку простого народа стиль, заметно отличающийся от обычной пафосной манеры, которую можно увидеть в других его работах. Приблизительно в то же самое время святой Аврелий Августин обнаружил во многих классических текстах явный эротический подтекст. «Но иначе мы и не должны были понять смысл этих слов: “золотой дождь”, чресла, обман».

Тем временем неверующая элита была вынуждена принять христианство, словно смена религии давала возможность примкнуть к новому культурному направлению и уйти от шатких традиций поздней Римской империи, когда ни старые боги, ни прежние учения уже не в состоянии были замедлить экономический спад или предотвратить политический кризис. Классическая литература была слишком хороша, чтобы исключать ее из программы обучения, как сказал святой Василий: «В жизнь вечную ведет нас Священное Писание… Но… мы развиваем наше духовное восприятие благодаря светским текстам, в которых нам открывается истина не явно, но как тень или отражение в зеркалах». Поэтому классическое образование было таким строгим. Но через двести лет после Иеронима и Августина произошла окончательная смена ценностей: папа Григорий I Великий подверг классическую модель образования осуждению, поскольку «в одних устах нет места для Христа и Юпитера». В XIII в. последователи Святого Франциска, выбравшего для себя стезю бедности, отказались от обучения, признав его одной из форм богатства, хотя на практике именно они оказались у истоков создания университетов на Западе в то время.

Начиная с XI в. похожие тенденции наметились и в исламе – народная мудрость и мистические озарения обрели намного большую популярность, чем классическая философия, «абстрактные доказательства и систематическая классификация… Однако вера есть свет, которым одаривает Господь… иногда она приходит к нам как внутренняя уверенность, или во сне, или слышится в словах благочестивого человека… а иногда как ощущение счастья и блаженства». Последователи пророка Мухаммеда пошли по его стопам, как сказал аль-Газали, не сильно заботясь о классическом образовании и логике, которые позже стали так высоко цениться среди мусульманских философов.

Ирония заключалась в том, что ученые мужи сами подпитывали недоверие к образованию, однако их риторика все же оказывала воздействие, и далеко не всегда это было во благо: до сих пор в западном мире обывательство и узость взглядов маскируются за показной искренностью, а глупость оправдывают и преподносят как незамутненное мировосприятие или «аутентичность» мышления. В западной политике невежество не считается недостатком. А иногда обращение к народной мудрости даже приносило пользу: в Средние века в Европе шуты пользовались своим положением и говорили правителям всю правду, облекая ее в сатирическую форму.

Тем временем распространение буддизма, еще одного значимого религиозного направления, также встретило на своем пути определенные трудности. Почему? В III в. до н. э. его основные идеи были объединены в каноны. Это произошло во времена правления императора Ашоки, который способствовал превращению буддизма в одну из мировых религий. В средние века, когда христианство и ислам уверенно завладевали умами довольно значительной части населения земли, популярность буддизма была не так велика. Эта религия проникла на территорию Японии, охватила большую часть стран Юго-Восточной Азии и получила распространение в Китае, где некоторые императоры готовы были возвести ее в статус ведущей. Однако этого не произошло: даосизм и конфуцианство стали препятствием. Буддизму удалось закрепиться лишь в таких небольших пограничных государствах, как Бирма, Таиланд и Тибет. Он продолжал оказывать влияние на культуру, однако на большей части территории Индии и Индокитая его потеснил индуизм, в то время как в остальной части Азии в значительной степени распространились христианство и ислам. Лишь в конце XVI в. благодаря поддержке монгольского хана буддизм продолжил свое распространение в Центральной Азии. И только в XX в. (по причинам, о которых мы поговорим позже) смог, наконец, составить достойную конкуренцию христианству и исламу на мировом уровне.

Так получилось, что данная глава затронула в основном аспекты возникновения христианства и мусульманства. Христианству было уделено больше внимания, чем мусульманству, поскольку в конечном итоге оно продемонстрировало гораздо более высокую адаптивную способность в обществах с разными взглядами на культуру. Ислам же, как его обычно презентуют апологеты, представляет собой образ жизни, характеризующийся наличием строгих предписаний и наказов относительно общества, политического и юридического устройства, – они подходят далеко не всем. Активная миграция способствовала распространению этой религии на новые территории; в Северной Америке многие люди обнаружили в своем происхождении наличие исламских корней. Хотя по большей части ислам был религией так называемого Старого мира, то есть государств с непрерывным развитием и последовательным становлением культуры и традиций, которые располагались на территориях, протянувшихся от умеренного пояса Северного полушария до тропиков. У христианства нет такой строгой территориальной закрепленности: благодаря гибкой системе взглядов оно способно проникнуть в любое общество на абсолютно разных этапах развития. Каждая культура вносит в структуру христианских традиций свои изменения, способствуя тем самым возникновению новых концепций.

Переосмысляя идею бога: развитие христианской теологии

Для людей, которые хотят популяризировать свою веру, одной из первых задач является необходимость создать убедительный образ Бога, который мог бы вписаться в культурные рамки потенциальных новообращенных. Последователи Иисуса Христа и пророка Мухаммеда называли свои учения божественным откровением: Иисус Христос и есть Бог, а Мухаммед – избранный пророк. Для дальнейшего успешного становления и развития обе религии должны были учитывать и принимать во внимание древние языческие традиции, нужно было убедить ученую элиту и выдержать конкуренцию с системой классического образования. Они столкнулись с определенными трудностями, пытаясь распространить свое видение законов мироздания, ведь в обществе уже были определенные взгляды на мир с позиции науки и логики.

Для христианских мыслителей было очень важно разработать четкую доктрину, поскольку Иисус Христос, в отличие от пророка Мухаммеда, не оставил после себя никаких письменных источников. Деяния святых апостолов и письма, вошедшие в состав книг Нового Завета, демонстрируют отчаянное желание найти ответы: принадлежит ли Церковь только иудеям или всем? Ее откровения открылись всем апостолам или лишь некоторым из них? Было ли спасение даровано Богом всем христианам независимо от их личных добродетелей или его надо было заслужить? Многие религии выдают своим приверженцам список требований, составленных якобы по воле Творца, чтобы выявить или пресечь инакомыслие. В реальности же (это касается и христианства) с противоречий обычно все и начинается: православие оформилось именно благодаря столкновению разных позиций.

Одним из наиболее спорных моментов на заре становления христианства был вопрос о происхождени Бога. В наиболее удачной трактовке, не противоречащей идее монотеизма, Бог триедин: Отец, Сын и Святой Дух. Согласно святому Афанасию Великому, Бог един и вместе с этим троичен. Догмат триединства стал в христианстве основным. Другие концепции Бога кажутся такими же непонятными и загадочными: Иисус был рожден в результате непорочного зачатия; Иисус – одновременно полностью Бог и полностью человек; он всемогущ, способен на самопожертвование, безупречен, но обречен на страдания; его жертва уникальна и вечна; он должен был умереть, чтобы возродиться вновь; его земное воплощение во плоти и крови есть символ веры. Религиоведам потребовалось довольно много времени, чтобы разработать более-менее логичные и понятные большинству формулировки. Составители Евангелия и святой Павел в том числе, похоже, подозревали наличие в образе Иисуса Христа божественной сущности. Евангелие от Иоанна не просто рассказывает историю сына человеческого и божьего или же человека, воплощающего Бога на земле: Иисус описывается как носитель вечного Логоса – мысли или разума, которые существовали еще до начала времен. Образ Сына Божьего – метафора присутствия Бога в образе человеческом. Но на раннем этапе христианства попытки это объяснить были довольно неконкретными, неоднозначными или запутанными. На протяжении следующих двух или трех веков, найдя способ разъяснить суть феномена возрождения более понятным языком, богословская наука способствовала созданию в христианстве образа Бога, который был очень близок людям (потому что он человек), вызывал сострадание (потому что он страдал) и внушал доверие (потому что призывал людей к любви и сочувствию).

Чтобы понять это, следует обратиться к источникам. Христианство – это религия, основанная на жизни и учении Иисуса Христа, человека, воплощающего образ Бога на земле. Однако идея о том, что бог может принимать человеческий облик, существовала за много тысяч лет до Иисуса Христа. Древние шаманы «становились» богами, соединяясь с их силой и мощью. Египетские фараоны провозглашали себя богами. Мифы о царях божественного происхождения и богах в человеческом обличье встречаются довольно часто. Будда был больше чем просто человек, по мнению своих последователей: пробудившийся и просветленный, он достиг трансцендентности. Антропологи, скептически относящиеся к христианству, например сэр Джеймс Фрэзер в XIX в. и Эдмунд Лич в конце XX в., нашли множество сюжетов, похожих на воскресение Иисуса Христа. В IV в. в индуистской мифологии появилась похожая история: бог Вишну имел множество земных воплощений, пройдя весь путь от зачатия и рождения до страданий и смерти. Мусульмане, особенно шииты, прославляли Али как воплощение бога или имамов как сподвижников пророка. Друзы Ливана считали Мессией душевнобольного халифа аль-Хакима, который сам себя называл богом. Акбар, падишах Империи Великих Моголов, стал объектом поклонения в рамках созданной им самим в XVII в. религии – это было ему необходимо для укрепления своего господства.

Так что же нового было в концепции христианства? Если она когда-то и была уникальной, осталась ли она таковой?

Во всех описанных выше случаях, в том числе и в историях о Будде и божественных реинкарнациях в Южной, Восточной и Центральной Азии, говорится о том, как душа «входит» в тело человека до, во время и после рождения. Но согласно христианским традициям, тело – это божественный объект; все рассказы о реинкарнации вне христианства либо свидетельствовали о вытеснении человеческого божественным, либо наделяли человека божественным даром. Иисус Христос же остался одновременно и Богом, и человеком. «И Слово стало плотию, и обитало с нами, – говорится в главе 1 Евангелия от Иоанна, – и мы видели славу Его… полную благодати и истины».

Христианское богословие всегда придерживалось такой концепции и порицало еретиков, которые пытались возвести Иисуса Христа в статус Бога, либо низвести его до положения человека, либо провести четкое разделение между божественным и человеческим. Одновременно божественная и человеческая сущность Иисуса – это исключительно христианская идея. Ей много раз пытались подражать: то и дело миру являются так называемые мессии, у которых даже находятся свои последователи. Но в понимании христиан возрождение Бога случилось лишь однажды и больше не может повториться. Со времен Иисуса Христа никому из вновь провозглашенных пророков так и не удалось заручиться верой такого же огромного количества людей по всему миру.

В конечном счете христианские богословы смогли довольно удачно вплести в свою религию иудейские заветы, древнегреческие и древнеримские традиции, что позволило получить всеобъемлющее вероучение и несколько смягчить образ сурового, требовательного, осуждающего и отстраненного ветхозаветного Бога. В итоге церковь столкнулась с серьезным разочарованием: данное учение оказалось настолько сложным и запутанным, что далеко не каждый мог до конца постичь его суть. В начале IV в. совет епископов и богословов во главе с римским императором нашел решение: определил критерии, которым должны были соответствовать положения веры. Никейский собор сформулировал ряд канонов, обязательных для всех христиан. Собор утвердил постулат о единосущии Отца и Сына и о предвечном рождении Сына Божия. Данный постулат опровергал любые предположения, способные поставить под сомнение основные христианские идеи: например, то, что Иисус Христос был Богом лишь в метафорическом смысле; или что его причастность к Богу как сына следует понимать буквально; или что ему присущи человеческие слабости, а его страдания не истинны. Христиане продолжали спорить о том, какое место во всей этой картине занимает Святой Дух, однако и по этому вопросу тоже было принято решение. Святой Дух объединили с образом Отца и Сына. «Слово Божье принадлежит единому Богу, создателю Вселенной, и Дух Святой должен непрестанно наполнять Господа нашего, чтобы неразрывно и нерушимо было святое триединство», – сказал святой Дионисий в конце III в.

Кому пришла в голову идея о единосущности? Это понятие активно обсуждалось богословами того периода. Согласно дошедшим до нас решениям Собора, император Рима Константин придал данному понятию официальный статус. Он провозгласил себя «равноапостольным» и возглавил Собор. Константин был новообращенным христианином, а еще – великолепным оратором, который обладал властью и знал, как убедить собравшихся в том, во что он верил.

Проповедники вслед за богословами пытались найти в народном искусстве символы, передающие смысл Святой Троицы. Самые известныеиз них – трилистник святого Патрика (один стебель, три листа; одна сущность, три образа), а также глиняный кирпич, объединяющий в себе три стихии: землю, воду и огонь, который святой Спиридон собственноручно раздавил на глазах у своей паствы. Чудесным образом кирпич распался на три составляющих его элемента. Такие простые образы помогали христианам осознать смысл непростой для понимания концепции Троицы.

Религии как сообщества: христианские и мусульманские идеи

Теологические уловки в целом не гарантируют повышения популярности религии. Многие люди не слишком высоко ценят интеллект и поэтому не нуждаются в рациональных обоснованиях религиозных положений: им важнее всего ощущение причастности. Церковь Иисуса Христа способна учитывать потребности своих прихожан и реагировать на них. Во время последней трапезы накануне своей смерти Христос наказал своим ближайшим ученикам славить и увековечивать его имя на земле. Согласно традиции, описанной апостолом Павлом в Евангелии, каждому верующему следовало соблюдать Таинство, в котором под видом хлеба и вина преподносилось истинное Тело и истинная Кровь Господа Иисуса Христа. Смысл церемонии в приобщении к любви Божьей и в единении с Господом. Бог сказал, что «будет всегда с вами», с теми, кто преломил священный хлеб. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба», – сказал апостол Павел. Это был новый способ поддержания и сохранения традиции. Ранее хранителями и распространителями учения были сами мудрецы или же, как это было в иудаизме, такое право закреплялось за строго ограниченной группой избранных лиц.

Иисус Христос воспользовался обеими возможностями: распространять свое учение он доверил апостолам, а также иудейским конгрегациям, которые считали его долгожданным Мессией. На этапе становления христианства к новой религии примкнуло много иноверцев. Нужна была новая модель – церковь как воплощение постоянного присутствия Иисуса Христа на земле, выражающая его волю и демонстрирующая его власть. Во главе стояли епископы – последователи апостолов, славящие их имена. Ритуалы, которые обещали место среди тех, кому будет даровано спасение, сохранились и в христианских традициях – они давали людям ощущение избранности. После того как римляне разрушили Храм в Иерусалиме в 70 г. н. э., христиане начали продвигать традиции иудаизма, переняв у него многие храмовые обряды. В каком-то смысле древние обычаи иудаизма сейчас можно сильнее прочувствовать в христианской церкви, чем в современной синагоге.

Церковь – одна из самых успешных организаций в мировой истории. На протяжении многих веков она выдерживала давление извне и многочисленные расколы. Как идея она сработала, но принесла людям немало проблем: положения, провозглашающие богоизбранность, особое отношение со стороны Господа, довольно трудно сочетать с христианской верой в существование единого милосердного Бога, желающего спасения всем и каждому. Теоретически церковь была олицетворением тела Христова, но на практике христиане не были единодушны в трактовке его воли. Раскольники постоянно бросали вызов и не давали достичь согласия. Многие группы, отколовшиеся от церкви со времен Реформации, пытались внести поправки в общую концепцию, например всячески подчеркивали индивидуальный характер взаимоотношений человека с Богом или настаивали на том, что настоящая церковь включала лишь людей, которых избрал сам Бог.

В некотором смысле ислам представляется более привлекательной религией для потенциальных неофитов. Идея единения в мусульманстве довольно проста: человек выбирает эту веру и должен соблюдать несложные, но довольно строгие ритуалы. При этом обряды в исламе связаны с определенными неудобствами: обрезание, например, обязательно во многих мусульманских сообществах, и избежать его нельзя; сложный график ежедневных молитв; отказ от некоторых продуктов или периодическое воздержание от приема пищи. Христианство и ислам существуют бок о бок вот уже больше тысячи лет, но все еще нельзя сказать определенно, какая из этих религий более эффективна и привлекательна. Но мы можем констатировать, что, несмотря на постоянно растущий интерес к исламу, этой религии пока еще не удалось опередить христианство по популярности.

Нравственные проблемы

Для распространения религии теологии и экклезиологии недостаточно: нужна достаточно строгая система этических норм, способная убедить аудиторию в том, что данное религиозное направление содержит в себе определенные преимущества для верующих и способно изменить мир к лучшему. Христианство и мусульманство по-разному подходят к этому вопросу.

Рассмотрим сначала христианские основы морали. Апостол Павел выдвинул довольно воодушевляющую, но неоднозначную идею, которую можно считать как созидающей, так и подрывающей устои христианства. Его подход к идее благодати, вероятно, мог бы удивить Иисуса Христа, но на многих людей этот подход сильно повлиял. Бог, как считал святой Павел, дарует спасение независимо от добродетелей просителей. «Благодатью Его обрели вы спасение», – сказано в Послании к Ефесянам. Спасение человек получает вовсе не благодаря заслугам, так он постоянно утверждал. Святой Павел придерживался мнения, которое церковь формально одобряла: все добрые дела и поступки есть результат Божьего благоволения. «Нет никакого различия, – писал Павел римлянам. – Все согрешили и лишились Божьей милости, и всех простил и помиловал Он, одарив своею благодатью».

Некоторым людям эта идея (или та форма, в которую облек ее Павел, лишив человечество свободы выбора) кажется несколько суровой и упрощенной. Другие же, наоборот, считают ее спасительной: никто не может проклясть сам себя за грехи. Человек избежит вечных мук, если такова воля Господа. Праведным считается не тот, кто соблюдает правила и выполняет ритуалы: праведность оценивается глубиной веры и искренностью благодарности за ниспосланную благодать. «Осужденный за недостаток веры» – пьесу с таким названием написал в XVII в. испанский драматург, доктор богословия и монах Тирсо де Молина. В этой пьесе однажды играл мой сын в Национальном театре Лондона. Сюжет: разбойник вознесся на небеса, несмотря на множество совершенных им убийств и изнасилований, поскольку, как и Бог, искренне любил своего отца. Мой сын играл роль скупого, скрупулезно выполняющего религиозные заповеди отшельника, который при этом не верил в Бога, никого не любил и которому явно было место в аду. Вера в божью благодать может завести слишком далеко. «Дайте человеку свободу выбора, и она доведет его до греха, если дорога к истине ему неведома», – сказал Аврелий Августин на рубеже IV–V вв. Апостол Павел настаивал на том, что Бог избрал тех, на кого он ниспошлет свою благодать, еще «до сотворения мира… Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил… А кого Он предопределил, тех и призвал… А кого призвал, тех и оправдал». Еретики восприняли доступность благодати как оправдание любым поступкам: если благодать им уже дарована, тогда никакое преступление не может быть грехом и не сулит наказания; если же благодать людям не ниспослана, тогда расплата все равно наступит, много было грехов или мало.

Другие апостолы, соратники Павла, не одобряли концепцию, которая освобождала христиан от необходимости творить добро. Святой Иаков, приближенный ученик Господа, которого называли «Справедливым» и «братом Господним», создал работу, которую современные пиарщики назвали бы «разъяснениями проблемы». Он (или кто-то от его имени) настаивал на том, что любить ближнего как самого себя необходимо и предписано правилами и что «вера, если не имеет дел, мертва сама по себе». Люди разделились на две группы: те, кто считал благодать наградой за конкретные дела и поступки; и те, кто не хотел отказываться от веры во всемогущество и всеобъемлющую любовь Бога. В эпоху Реформации представители второй группы отделились от церкви, вдохновившись позицией апостола Павла. За этим последовали очередные проблемы. Иисус Христос явился в определенный момент, чтобы спасти души грешников, но зачем? И как быть с теми грешниками, которые не дожили до этого времени? Если Бог всемогущ, тогда он должен знать заранее обо всех людских деяниях. Тогда как быть со свободой выбора, которая считается одним из величайших даров Господа человечеству? И если он знал еще до сотворения мира, кому уготовано Царствие Небесное, как утверждал Павел, то что насчет всех остальных? «Как Бог может обвинять кого-либо, если никто не вправе идти против его воли?» – такой вопрос Павлу могли бы задать несогласные. Ответ апостола был удивительно рационален: поскольку все грешны, справедливости ради они все и подлежат осуждению. Выделив избранных, Бог лишь демонстрирует свое исключительное терпение и снисходительность.

Христиане, восхваляющие Господа за его милость, а не за справедливость, вслед за Аврелием Августином признали данную позицию лишенной любви и сострадания. Более понятный вариант ответа родился, когда святой Августин попытался решить проблему времени. В конце IV в. он написал свои «Беседы с самим собой», в которых признался: «пока его не спросили», он думал, что понимает значение времени. А после длительных размышлений сделал следующий вывод: «Время само по себе есть ничто, но цена ему – вечность». Время, по мнению Августина, не является частью реального мира. Это некая ментальная конструкция – способ систематизировать жизненный опыт. Чтобы это понять, представьте путешествие: если следовать по определенному маршруту, то кажется, что дорога ведет сначала через Вашингтон или Москву, затем в Канзас-Сити или Берлин – и только после этого в Остин или Лос-Анджелес, Амстердам и Париж. А с позиции Бога все эти перемещения осуществляются одновременно. В пьесе «Амадей», посвященной жизни Моцарта, Питер Шеффер вообразил, что Бог слышит музыку так: «миллионы звуков, возникающих на земле, возносятся к нему и, сливаясь у него в ушах, становятся музыкой, неведомой нам». Время, с точки зрения Бога, не складывается из последовательно выстроенных событий. Спустя несколько веков после смерти Августина философ, христианский теолог и римский государственный деятель Боэций попал в тюрьму – его обвиняли в заговоре в пользу Римской империи. Ожидая исполнения смертельного приговора, он размышлял о предопределенности. На основании взглядов святого Августина Боэций сформулировал свое решение проблемы: Бог предвидит вещи не так, как человек, который существует в данный момент и для которого данный момент является единственно существующим. Бог видит будущее так же ясно, как мы видим настоящее, и он уже знает, что мы совершили свободный выбор тем или иным образом.

Другие попытки решить данную проблему строились вокруг разграничения понятий предвидения и предопределенности. Бог знает заранее о нашем свободном выборе. В поэме Джона Мильтона «Потерянный рай», изданной в середине XVII в., в попытке «оправдать отношение Бога к человеку» автор с позиции Бога объясняет, почему грехопадение Адама и Евы было заранее известно, но не предопределено. «И если даже знал я наперед – предвиденье не предрешало бунта», – говорит Бог. Формула Мильтона кажется разумной. В любом случае нет необходимости рассматривать данную человеку свободу выбора как угрозу божественному всемогуществу: она может быть и своего рода уступкой со стороны Бога, которую он вправе аннулировать, как это происходит в наши дни, например, с оружейной амнистией.

Христианское мышление всегда умело балансировать между свободой выбора и предопределенностью, с одной стороны, и идеалистическими взглядами на природу человека, не запятнанную первородным грехом и свободную от покорного ожидания неотвратимого наказания, – с другой. Тем не менее в христианском сообществе то и дело появлялись решительно настроенные приверженцы той или другой позиции: вспомним раскол между кальвинистами и католиками в XVI в., между арминианами и кальвинистами в XVII в. – оба были связаны с трактовкой свободы выбора. Споры по тому же поводу происходили и в исламе. По аналогии с христианскими полемистами, в рамках концепции которых свобода выбора существует, но верховная власть и преимущественное право принадлежат Богу, шииты разработали идею веры в «бада»[10]. Основная суть: Бог может изменить свое решение в пользу грешника, если тот раскаялся.

Также христианство столкнулось с тем, что многие люди отказывались мириться с несовершенством мира. Выбирая между добром и злом, творение, похоже, выбрало сторону Сатаны. Когда Платон смотрел на мир, он видел, как идеальное отбрасывает неидеальную тень. Некоторые его читатели развили эту мысль и сделали вывод, что мир ужасен. Заратустра, Лао-цзы и другие менее известные мыслители 1-го тысячелетия до н. э. считали, что они могут выявить соотношение добра и зла во Вселенной – и в этом случае убогий и полный страданий мир точно окажется олицетворением зла. Материя тленна: тело испытывает боль и стареет. Повелитель Тьмы, согласно традициям иудаизма, христианства и мусульманства, сделал мир своим царством, вторгшись в Эдем и столкнув человечество с праведного пути. Таким образом, мир, плоть и Сатана есть безнравственное триединство, или мерзкая противоречивая триада.

Те, кто так думал на рубеже 1-го тысячелетия, называли свои убеждения gnosis, или буквально «знание». Христианам не удалось обратить эту позицию во благо церкви или хотя бы выделить гностицизму определенную нишу. Эта точка зрения была несовместима с концепцией реинкарнации: Сатана может существовать во плоти, а Бог нет. Нечистое рождение из утробы и распятие на кресте – все это недостойно и унизительно. Даже простое пребывание среди людей – неподобающее поведение для возвышенного и одухотворенного Бога. «Распятый на кресте Иисус Христос есть раб, его терзают те же демоны, что изводят и всех нас, смертных», – эти слова святой Ириней обратил к деятелю раннего гностицизма Василиду. Гностики приложили немало усилий, чтобы обойти или избежать трудностей: тело Христа лишь иллюзия; его распятие неистинно; на кресте страдал не он, а его подобие. С точки зрения экстремально настроенных гностиков, Бог не мог создать такой порочный мир: это сделал некий «демиург» или другое завистливое божество. Но если Бог не является единственным творцом всего, он не есть Бог. Если же он не объял и не взял под свою защиту все человечество, не разделил с ним его тяготы и не познал томления и страдания плоти, тогда христианство как религия теряет свои суть и смысл.

Но церковь, отрицая гностицизм, все же в какой-то степени попала под его влияние. В католичестве всегда слишком много внимания уделяли телу. Аскеты в христианстве презирали свое тело и плохо с ним обращались, пренебрегая его потребностями: не мылись, хлестали себя плетью, морили себя голодом, носили власяницу для умерщвления плоти. На раннем этапе церковь, призывая плодиться и размножаться, вместе с этим проповедовала воздержание, – это и по сей день остается одним из основных требований религиозного образа жизни. В Средние века еретики увековечили традиции гностицизма, возведя многие его предписания в статус заповедей, обязательных к соблюдению: усмири свою плоть, не дай Сатане ввести себя во искушение. Культ мученичества отражает позицию гностицизма относительно того, что материальный мир есть греховное место, а тело – клетка, в которой томится душа. Как сказал Джерард Мэнли Хопкинс: «Так наш летучий дух в телесном тесном доме живет». Мученичество помогает спасти душу из тюрьмы, в которой Сатана – главный надзиратель.

В противовес этому в христианстве утверждалось, что тело представляет собой храм, чистый, священный и благословенный, к которому нужно относиться с любовью и заботой, а воздержание – удел тех, кто избрал для себя путь служения Господу. Это объясняет, почему данная религия стала самой популярной в мире.

Тем не менее отношение к сексу у христиан было неоднозначным. Люди неохотно обсуждают вопросы, связанные с сексом, по многим причинам: как к нему относиться – личное дело каждого; с этой темой связана тревога по поводу соблюдения правил гигиены, здоровья, морали и нравственности и социального контроля. Но почему многих людей так беспокоит религиозный аспект? Во многих культах прославляют плодовитость и плодородие. Это означает, что в основном религии поощряют секс. В честь этого даже организуют празднества: в тантрических практиках совокупление воспринимается как священный акт, в индуизме сексуальное наслаждение улучшает карму, в даосизме существует традиция fang-chungshu, согласно которой «проникновение во внутренние покои» дарует бессмертие. Христианство относится к тем религиям, которые одобряют физическую любовь, если на то есть разрешение, олицетворяющее взаимную любовь Бога и его творения, Иисуса Христа и Церкви. Почти все религии предлагают соблюдать требования по упорядочиванию сексуальной жизни в соответствии с правилами сообщества: это объясняет тот факт, почему многие религиозные направления осуждают некоторые сексуальные практики; мастурбация и гомосексуализм, например, порицаются, поскольку не приводят к зачатию; инцест антисоциален; промискуитет и супружеская неверность подрывают основы брака, суть которого заключается в воспитании потомства. Воздержание и девственность поощрялись и восхвалялись как жертва во имя Бога, а не отказ от секса сам по себе. Аврелий Августин объяснил неодобрительное отношение к сексу тем, что человек не способен контролировать свои желания, и это преступление против свободы выбора, которой Бог одарил его. Виноват в этом Сатана. Если говорить современным языком, секс есть проявление животного инстинкта, и противостоять искушению – значит укреплять человеческую природу. До прихода в католическую церковь молодой Аврелий Августин исповедовал манихейство – учение, в рамках которого любая материя считалась источником зла. В манихействе размножение презиралось как недостойный акт и воспринималось как происки Сатаны, что, в свою очередь, отражалось и на отношении к сексу. «Томление и зов моей недостойной плоти затуманивают мой разум, чтобы, погрузившись в болото похоти, я не смог узреть чистую любовь», – сказал один из последователей Аврелия Августина. Возможно, именно по этой причине западная мораль так сильно озабочена вопросами, касающимися секса. Церковь всегда оказывала большое влияние на эту сферу жизни людей: секс важен для каждого человека, и возможность устанавливать контроль в этой области дает огромную власть. В современном западном мире противостояние между церковью и государством за право узаконивать и регистрировать браки возникло бы в любом случае, даже если бы Аврелий Августин никогда не поднял проблему секса.

В вопросах нравственности ислам (в переводе это слово означает буквально «покорность» и «смирение») во многих отношениях практичнее, чем христианство. Иисус Христос призывал людей ценить благодать, а Мухаммед требовал беспрекословного подчинения законам божьим. Он был правителем и пророком и в равной степени управлял как государством, так и вопросами религии. Иисус Христос проводил четкое различие между светским и духовным, Мухаммед нет. Ислам был одновременно и образом жизни, и системой ритуалов. В обязанности халифа входило контролировать и то и другое. Моисей вел за собой лишь избранных, Иисус Христос завоевал сердца большинства, а Мухаммед стремился разработать универсальный свод правил поведения на все случаи жизни: шариат, что буквально означает «путь верблюда к воде». «Мы подарили вам шариат, – говорил он. – Так следуйте его законам и не сходите с этого пути». Мухаммеду, однако, не удалось оставить после себя всеобъемлющий и исчерпывающий кодекс. Основанные в VIII и IX вв. школы права восполняли имеющиеся пробелы, отталкиваясь от заветов, изданных самим Мухаммедом при жизни, и обобщая их, исходя из законов логики и опираясь на традиции. Учителя менялись, но последователи каждого из них преподносили собственную версию учения Создателя как единственно верную и непреложную истину. Например, Абу Ханифа размышлял с позиции логики, Ибн Малик опирался на нормы светского права, а Ибн Ханбаль пытался объединить оба подхода.

Практических проблем было так же много, как и в христианстве, но они были другими. Нужно было примирить разные подходы, в рамках каждого из них произошел раскол и образовались новые ответвления. Несогласованность мнений по поводу процедуры избрания халифа привела к конфликту между претендентами. В результате непонимание, зародившееся после смерти Мухаммеда, так и не удалось преодолеть. Пропасть становилась все больше. В большинстве исламских общин вопрос избрания халифов решался индивидуально. В случае любого отступления от законов шариата, например, в сторону «модернизации» или «потворства западным тенденциям» революционно настроенные члены общества поднимали вопрос о свержении «вероотступников». Как и любой системе, шариату пришлось подстраиваться под социальные изменения и требования постоянно меняющегося мира, в котором традиционные представления о правах человека складывались при большом влиянии христиан и гуманистического движения. Но даже те мусульмане, которые признавали необходимость пересмотреть положения шариата, не могли договориться о том, кто и как должен это контролировать. Теократы захватывают власть в государствах и настаивают на приоритете положений ислама в процессе принятия и исполнения законов; исламистские движения или фанатики-террористы угрожают тем, кто выступает на стороне прогресса.

Эстетические воззрения в христианстве и мусульманстве

Вместе с остальными законами иудаизма христиане и мусульмане переняли также чувство отвращения к «идолам», но их взгляды по этому вопросу несколько различаются. Согласно положениям Библии времени Моисея, были запрещены любые изображения Господа – образ Бога слишком священен, а попытки его передать только искажают и уводят от истины. Более того, идолопоклонство, по мнению некоторых, несовместимо с идеей божественного единства: даже если изображен лишь один Бог, поклонение разным вариантам его образа компрометирует его уникальный статус. Именно по этой причине, возможно, евреи не настолько преуспели в изобразительном искусстве, как, скажем, в музыке и прозе.

Если можно доверять словам, якобы принадлежавшим пророку Мухаммеду, именно от иудеев он перенял презрительное отношение к изваяниям. Предположительно, он угрожал создателям образов Судным днем. Однако в исламе подвергались осуждению не все формы изобразительного искусства. Реалистичные картины украшают охотничьи гостиные во дворце халифа. Среди них присутствуют и изображения обнаженных женщин, развлекавших Валида I в бане. В X в. Абу Али аль-Фариси обратился к Корану, чтобы поточнее интерпретировать ограничения пророка Мухаммеда касательно изобразительного искусства и образов Бога: эти запреты были обусловлены необходимостью пресечь идолопоклонство, но не распространялись на изображения природы и ее создания. В некоторых образцах средневековой мусульманской живописи, например на картинах иранских художников XIV в., встречаются сцены из жизни пророка, включая его рождение. Это удивительно напоминает христианскую иконопись. В сборнике летописей Рашида ад-Дина, изданном в 1307 г. в Тебризе, говорится о том, что ангелы убаюкивали маленького Мухаммеда, пока волхвы и Иосиф незаметно прятались неподалеку. Многие мусульмане, однако, считали реализм святотатством: для мусульманской живописи все же характерны абстрактные изображения.

Христиане в некоторых странах придерживались тех же взглядов. В Византии в 726 г. император Лев III запретил создавать любые изображения Иисуса Христа и Девы Марии, а уже существующие приказал уничтожить, руководствуясь, вероятно, буквальным толкованием библейских запретов. Он хотел защитить верующих от крамольных мыслей о том, что божественную суть Иисуса Христа можно изображать в человеческом обличье. В XII в. на Западе монашеские ордены спорили о том, стоит ли тратить деньги церкви на подобные произведения искусства. В XVI и XVII вв. некоторые протестанты уничтожили или испортили все попавшиеся им под руку изображения, в других общинах запрещались определенные ритуалы «как форма проявления идолопоклонства», например целование икон, зажигание свечей или принятие обетов. Многие христиане, однако, придерживались здравого смысла: в иконах нет никакого вреда, пока они не превращаются в идолов. Поклоняться образам можно точно так же, как и святыням, – их и можно считать таковыми. Самой почитаемой святыней считалось изображение Девы Марии в соборе Святой Софии в Константинополе, «созданное нерукотворно», начертанное ангелом по просьбе святого Луки. В малообразованных общинах при церквях народ обучали посредством настенных изображений – «книг для безграмотных», рассказывающих о подвигах святых и мучеников. Поскольку «поклонение образу есть поклонение оригиналу», верующие получали возможность славить своих святых покровителей и выражать им свое почтение. Приведем высказывание Плотина, философа III в., который преклонялся перед Платоном больше, чем перед Иисусом Христом: «Тот, кто воспринимает картины художников… глубоко взволнован, узнав в видимых глазу предметах отражение идеи, и вынужден вспомнить об истине, то есть пережить то самое чувство, из которого рождается Любовь».

Все это позволило церкви стать самым авторитетным покровителем христианского искусства. Средневековые художники трудились над изображениями святых, позволяя людям обрести для себя понимание того, как выглядят Небеса и небесные создания. До нас не дошли работы святой Релиндисы из Маасейка, но письменные упоминания о ее вышивке позволяют понять, насколько ценным и одухотворенным был ее труд. Надпись на памятнике, посвященном Петрусу Петри, главному архитектору собора в Толедо, гласит: «Благодаря созданному им великолепному зданию он избежит гнева Господа». Святая Екатерина Болонская и блаженный Джеймс Гриссинжер были объектами поклонения. Когда францисканские художники начали рисовать пейзажи в XIII в., их вдохновлял не романтизм, а преданное служение вере. Прославлять Бога через творчество не получилось ни у мусульман, ни у иудеев.

Раздвигая границы веры

Даже овладев навыками практической этики и научившись правильно презентовать образ Бога, христиане и мусульмане продолжали сталкиваться с большими трудностями: как обеспечить своей религии достойное место в системе взглядов – наряду с наукой и уже сложившимися религиозными традициями? Как адаптировать религию к неоднозначной и нестабильной политической ситуации? Как привлечь в свои ряды новых людей в мире, где сердца и умы более восприимчивы к принуждению, чем к убеждению? Давайте посмотрим, как решались эти задачи.

Переломный момент для христианства и иудаизма наступил где-то после 325 г., когда церковь выдвинула положение о единосущности, или единосущии, то есть о единстве природы Отца и Сына. Социальный и интеллектуальный престиж христианства стал непререкаемым для всех, кроме убежденных язычников. Большинство новообращенных были представителями элиты. Император Юлиан Отступник, выступавший против христианства, умер в 363 г., признав победу последователей Иисуса Христа. К моменту окончательного принятия христианства как основной религии в 380 г. язычество стало восприниматься как старомодная и провинциальная традиция. Однако в атмосфере растущего кризиса в V в. из-за столкновения положений христианства и считавшихся классическими общественных убеждений мир оказался под угрозой. Религиозные фанатики угрожали существованию сложившейся к тому времени системы светского образования. Опасность исходила и от вторжения варваров. Кроме того, элита отстранилась от общественной жизни в результате обнищания и разрушения языческих образовательных учреждений. В Китае в III в. до н. э. захватчики получали информацию о традициях из разрозненных источников. Римской империи была необходима опора на мудрость веков, чтобы устоять и выдержать осаду.

Боэций, разделявший взгляды Аврелия Августина на проблему времени и предопределенности, но не видевший разницы между языческим и христианским мышлением, внес свои поправки в учение о логике Аристотеля. В Средние века умозаключения Боэция были основным источником, на который опирались христианские мыслители. Переосмысление этих идей сделало их запутанными и сложными для понимания. Спустя сто лет после Боэция Исидор Севильский сосредоточился на систематизации позднеантичных знаний в соответствии с христианскими представлениями. Этот талантливый церковный писатель известен как основатель средневекового энциклопедизма. На территориях Римской империи, завоеванных мусульманами, классическая культура чуть было не прекратила свое существование. Но мусульманские лидеры быстро осознали пользу, которую таили в себе знания древних греков и римлян. Многие тщательно отобранные и таким образом сохраненные тексты из ислама проникли и в христианство. Подобный обмен между христианством и исламом был особенно активным на Западе в XII–XIII вв., в эпоху Возрождения. Возобновление связей и налаживание торговых путей по морю и суше в значительной степени способствовали развитию общественной мысли в 1-м тысячелетии до н. э.

Некоторые христианские и мусульманские мыслители этого периода уже были довольно хорошо знакомы с античной наукой и логикой и рассматривали светские и религиозные формы образования как вполне совместимые и тесно связанные между собой. В качестве иллюстрации можно привести два примера. Средневековый французский философ, теолог, поэт и музыкант Пьер Абеляр более всего известен романтическими отношениями со своей ученицей Элоизой. Их любовные письма друг другу – классический образец нежности и страсти. В письмах девушки чувствуется отчаяние и боль. Искреннее страдание «возвышает» эти отношения и позволяет преодолеть осуждение с точки зрения основ традиционной морали. Но конец истории был довольно предсказуем. Разгневанный дядя Элоизы сослал племянницу в монастырь и подослал к Абеляру разбойников, которые оскопили его. Эта история обнаружила конфликт между логикой и религией довольно неожиданным образом, сделав очевидным несовершенство традиций, казавшихся раньше такими безупречными. Современник Абеляра святой Ансельм также формулировал свои мысли о Боге, опираясь лишь на логику – не ссылаясь на Писание, традиции или авторитет церкви. Он известен своими «доказательствами бытия Бога». Ансельм поддерживал позицию католической церкви в том, что сила логики и жажда познания позволяют открывать Бога. Он отталкивался от высказываний Аристотеля, согласно которым идеи рождаются в процессе чувственного восприятия окружающей действительности (данные утверждения вызывали массу споров, но при этом стимулировали развитие мысли): если идея не подкреплена эмпирическим опытом, тогда откуда она взялась? Аргумент философа заключался в том, что абсолютная истина, если ее можно представить, обязательно существует, ведь в противном случае придется признать существование чего-то еще более идеального и абсолютного, а этого быть не может. В большинстве своих работ Ансельм говорил о том, что Бог, если он и правда существует, именно таков, каким он предстает в христианском учении: милосердный, любящий и страдающий. Ведь если Бог не милосердный и не страдающий, почему тогда человечество обречено на муки, а мир такой враждебный?

Были и другие мыслители в христианстве, которым удавалось представить концепцию христианства с научной точки зрения. Спустя полтора века после Ансельма и Абеляра в Западной Европе наступило время научного и технологического прогресса. К концу этого периода святой Фома Аквинский систематизировал оформившиеся на тот момент идеи. Среди принадлежавших ему логически обоснованных гипотез относительно бытия Бога наибольший резонанс вызвало утверждение о том, что сотворение мира есть наилучшее объяснение существования естественного бытия. Критики слишком упростили данное положение, довели его почти до абсурда: по их мнению, автор идеи полагал, будто у всего сущего должна быть причина. Фома Аквинский имел в виду несколько иное: если бы все сущее должно было быть случайным, ничего бы не существовало и наше пребывание в этом мире было возможно лишь благодаря родителям, которые дали нам жизнь. Это своего рода «несотворенная реальность», или сама Вселенная, – ее существование одновременно и предопределено, и случайно. Назовем эту реальность Богом.

Как и Ансельма, Фому Аквинского заботил вопрос о том, что есть Бог, если мы и правда признаем его существование. Он пытался понять, в какой степени при решении данной проблемы стоит обращаться к законам науки и логики. Под законы логики подвел он и вопрос о всемогуществе Бога, когда пришел к мысли о том, что ему подвластно не все, поскольку существование некоторых вещей противоречит божьей воле. Например, Бог не может сделать нелогичное логичным, а непоследовательное последовательным. Он не может управлять злом, не может изменить правила арифметики так, чтобы дважды три было равно чему-нибудь другому, а не шести. Бог не может уничтожить сам себя. Если же теоретически он и способен на все это, то все равно не стал бы ничего подобного делать, поскольку хочет дать нам возможность воспользоваться логикой и наукой. Бог никогда не введет нас в заблуждение и не станет подвергать сомнению ту истину, которую сам же и сотворил. Фома Аквинский настаивал на этом: «То, что мы постигли благодаря нашей вере, не может противоречить тому, что мы познали от природы:…поскольку и то и другое пришло к нам от Бога, значит, в нем была бы причина нашего ошибочного мнения, а это невозможно».

Фома Аквинский был частью того, что можно назвать научным движением, охватившим средневековую Европу. Он следовал заветам своего наставника, теолога и ученого Альберта Великого, памятник которому возвышается над парадным входом научного корпуса моего университета. Альберт Великий утверждал, что Бог придерживался в первую очередь законов науки, или «законов природы», говоря языком того времени. Эмпиризм был в моде, возможно, из-за того, что интенсивный культурный обмен с исламом представил в новом свете работы Аристотеля и других античных ученых. Возможно, сказалось также возобновление контактов с Китаем на фоне благоприятной обстановки, сложившейся в Центральной Азии. Таким образом, на Западе началось возрождение традиций эмпиризма, которые существовали в середине 1-го тысячелетия до н. э., когда, как мы уже говорили ранее, по территории Евразии активно перемещались торговцы, путешественники и воины. Вера в эксперименты в середине XIII в. была абсолютной, как показывает правление Фридриха II, короля Германии и Сицилии. Он был ярым приверженцем науки и самым неутомимым и безжалостным экспериментатором своего времени. Чтобы объяснить феномен сна и понять, как работает пищеварительный тракт, он буквально выпотрошил двух человек. Заинтересовавшись вопросом происхождения человеческого языка, Фридрих приказывал вообще не разговаривать с детьми. Однако эксперимент провалился, «поскольку все эти дети умерли».

Парижские учителя в третьей четверти XIII в. разработали своего рода научную теологию. Природа есть творение Бога; задача науки – раскрыть суть этого творения и тем подтвердить существование Бога. Возникает вопрос, являются ли наука и логика лучшим способом познать намерения Бога, чем писания, традиции или авторитет церкви. Сигер Брабантский и Боэций Дакийский, профессора Парижского университета, выдвинули предположение о том, что учение церкви относительно сотворения мира и природы души противоречит положениям классической философии и эмпирическим данным. «Каждое утверждение должно быть подкреплено рациональными доказательствами», – говорили они. Данное суждение было одновременно и убедительным, и спорным. Некоторые мыслители нашли выход, заявив о существовании «двойственной истины», согласно которой нечто может быть истинным с точки зрения веры, но ложным с позиции философии, и наоборот. В 1277 г. епископ Парижа резко осудил такой подход (наряду с магией, предрассудками и некоторыми выдержками из работ мусульманских и языческих авторов).

Между тем другой профессор Парижского университета, Роджер Бэкон, защищал позицию науки, а чрезмерное обращение к народной мудрости и традициям считал проявлением невежества. Он был францисканским монахом, его интерес к науке был основан на учении о природе, принадлежащем святому Франциску: мир стоит изучать, поскольку он «есть творение Всевышнего». Бэкон утверждал, что наука может подтвердить слова Писания или помочь лучше понять их смысл, а медицинские эксперименты дают возможность детально разобраться в строении человеческого организма. По мнению Бэкона, наука способна внушить страх и наставить неверующих на путь истинный – он приводил в пример опыт Архимеда с линзами, с помощью которых тот поджег римские корабли во время битвы при Сиракузах.

Монахов можно считать первопроходцами – на заре становления науки они сделали множество открытий. Но самого святого Франциска вряд ли стоит приводить в пример. Легкомысленные фанаты поклоняются ему лишь как служителю веры, а логику и доказательства его учения предпочитают не замечать. Поведение Франциска было весьма необычным. Он превратил свой отказ от мирских благ в представление, выйдя на городскую площадь обнаженным. Он обращался с молитвой к воронам, выказывая таким образом свое пренебрежение к людям. Отрекся от своего состояния и принял обет бедности. Призывал к отказу от образования, объявив его прерогативой богатых и способом продемонстрировать свою гордыню. Этот человек вел себя как сумасшедший. По его мнению, для истинной веры земные знания были ни к чему. Но природу Франциск уважал. Он признавал, что мир есть божественное творение, даже в самом жестоком и неприглядном своем проявлении. Его вера в чувство сострадания помогала видеть чудесное, искреннее, светлое и прекрасное во всем: красота пейзажа, сила и грация животных, мощь солнца и тайна луны. Его видение природы было взято за основу в научных кругах того времени. Жажда познания характеризовала и его самого как истинного ученого. Основные положения учения Франциска можно проследить в искусстве: реализм фресок францисканских церквей, новый подход к изображению пейзажей, сцены из жизни святых на фоне природы.

Средневековые эксперименты и недоверие к непроверенным данным долгое время считались отправной точкой в развитии науки. Они подарили западной цивилизации новые, более продвинутые знания и технологии. Но и другие факторы оказали большее влияние. Начиная с XV в. мир все больше открывался европейцам как источник научных изобретений. Всевозможные вещества и препараты, изображения, карты и др. – все это стало большим подспорьем для дальнейшего развития мысли в XVI и XVII вв. Поиск магического источника силы и власти над природой оформился в науку. Жажда тайных знаний, доступных волхвам эпохи Возрождения, воплотилась в образе доктора Фауста – выдуманного персонажа, который продал душу дьяволу в обмен на знания. Среди европейской элиты наметилась очередная волна интереса к эмпиризму античного периода. «Военная революция» освободила аристократию от необходимости присутствовать на поле боя и позволила ей обратиться к занятиям наукой.

Однако идеи Роджера Бэкона и других ученых-мыслителей XIII в. вызвали определенный резонанс. «Как сверхъестественное соотносится с законами природы?» – спрашивали критики. Если творение Бога должно иметь научное объяснение, то как быть с чудесами? Данная перемена во взглядах привела к отрицанию логики и науки. Бытие Бога, если свести его к законам логики и разума, лишено откровений, приравнено к простому чувствованию. Получилось, что Бог не заслуживает того, чтобы в него верили, – он безучастный и абстрактный, лишен плоти и крови, не знает боли и страданий, которые приписывались Иисусу Христу. Логика и разум ограничивают представление о Боге и веру в него. Если в Боге все должно быть логичным, его всемогущество оказывается под вопросом.

Многие философы, не разделявшие точку зрения Фомы Аквинского, испытывали ненависть к так называемому греческому детерминизму – идее о том, что Бог подчиняется законам логики. Они чувствовали, что, объясняя христианство с позиции классической философии, Фома Аквинский лишь навредил религии. Францисканский монах Уильям Оккам представил миру свою точку зрения. Он обвинил логиков и поборников разума в том, что они пытаются ограничить волю Бога законами логики. Он сформулировал ряд парадоксальных утверждений: Бог может заставить тебя совершить преступление, если захочет, и в этом проявляется его всемогущество, и «Бог может возблагодарить добром за зло». Оккам не имел в виду все это буквально, но своими предположениями он продемонстрировал ограниченность законов логики. На какое-то время было поставлено под сомнение учение Аристотеля. Подрыв доверия к логике лишил людей возможности достигать соглашения друг с другом. Под угрозой оказалось убеждение в том, что религия должна быть рациональной. Это усложняло общение с радикально настроенными людьми, а также подпитывало иррациональный фундаментализм. Многие протестанты периода Реформации отрицали логику и авторитеты, опираясь в своей вере лишь на Писание. Экстремальной точки зрения в XVIII в. придерживалась секта магглетонианцев, – они думали, что логика есть дьявольская уловка с целью ввести человечество в заблуждение: запретный плод, противостоять соблазну перед которым наказывал Бог.

Церковь, ранее покровительствовавшая науке, также стала относиться к ней с долей недоверия. Интерес к науке утратили и в старорежимных университетах (за исключением медицинских школ). Хотя некоторые религиозные ордены (особенно иезуиты в XVII–XVIII вв.) продолжали спонсировать важные научные эксперименты, все же инновации принимали с большой неохотой. Преподобный Теодор Хесберг, легендарный президент моего университета, известный своим участием в разработке вопроса об использовании атомной энергии в мирных целях и множеством премий за разные заслуги, говорил: если наука и религия находятся в конфликте друг с другом, значит, что-то не то либо с наукой, либо с религией, либо с тем и другим. Утверждение, что наука и религия враждебны друг другу, ошибочно, но его не так-то просто преодолеть.

Границы мистицизма

Отрицая логику и науку, другие средневековые мыслители старались отыскать иные подходы к познанию истины. Этот поиск привел их к мистицизму, то есть к убеждению в том, что, войдя в состояние расширенного сознания (экстаз, транс), можно пережить чувство единения с Богом и впустить в свою душу божественную милость и любовь. Получается, что постичь Бога можно без посредников и в любой момент. Однако подобные мистические переживания дано представить, а уж тем более испытать далеко не всем. Но можно обойтись и без этого: Аврелий Августин уважал логику, получил классическое образование и считался одним из самых пытливых и проницательных мыслителей, но он же внес значительный вклад и в развитие христианского мистицизма. Насколько известно, у него самого не было никакого мистического опыта. Как-то раз он, правда, пережил нечто похожее на видение, но по описанию это больше напоминает сон: мудрец размышлял о догмате Святой Троицы и в этот самый момент увидел маленького мальчика, который черпал воду из моря ложкой и переливал ее в выкопанную в песке ямку, как бы желая вместить в это углубление море целиком. Августин заметил, что это занятие абсолютно бессмысленно и бесполезно и противоречит законам физики. «Оно бесполезно ровно в той же мере, что и твое желание постичь тайну Троицы», – ответил ребенок. На основании одного такого опыта Аврелия Августина, конечно, нельзя считать провидцем. Его позиция формировалась в ходе всей жизни, и данный единичный случай вряд ли мог кардинально на нее повлиять. В «Исповеди» он описывал свой жизненный путь и становление – начиная с признания вины за детский эгоизм и метаний подросткового возраста вплоть до обретения веры в Бога.

Пожалуй, самый значительный вклад Августина – это его так называемая доктрина просвещения, утверждающая, что некоторые истины можно постичь лишь через познание Бога. Августин считал, что аксиомы в математике, например, а также идея о красоте и, может даже, о самом бытие Бога – те самые истины, которые не поддаются законам логики и чувственному восприятию. Это то, что нельзя просто осознать или вспомнить. Аврелий пришел к выводу, что подобные знания рождаются «под ворохом мыслей» и «без единого произнесенного звука». Форма повествования, которую он использовал, раскрывает глубину этой идеи: именно чтение про себя позволило прийти к вершинам осознания. Свою роль, конечно, сыграли и особенности личности. Смирение, являющееся отличительной чертой многих одаренных людей, заставило философа сомневаться в своей способности увидеть все темные и загадочные стороны жизни без помощи дарованного свыше божественного просвещения. Подобные размышления можно сравнить с выводами древних греков о том, что знание уже заложено в каждом из нас, то есть не поступает к нам извне. В греческом языке слово aletheia буквально означает «то, что нельзя забыть». Знание рождается в нас и вместе с нами, как говорил Платон. Образование позволяет нам это понять. Воспоминания помогают извлечь эти знания из глубин нашей сущности. Аврелий Августин сетовал на то, что люди склонны слишком полагаться на впечатления, поступающие из внешнего мира. Мистицизм наблюдался среди христиан со времен апостолов: святой Павел дважды упоминал о чем-то похожем на мистические переживания. Первоначально у мистиков не было прочной базы или теории, на которую они могли бы опираться. Философ помог им в этом: согласно его учению, испытать восторг или впасть в экстаз означало приобщиться к божественному откровению. Августин открыл христианам новый способ постижения истины и получения знаний: он связал мистицизм с логикой, опытом, Писанием и традициями. Последствия были довольно серьезными: западный мистицизм принял форму медитативных практик. Но без внимания остался другой вариант: созерцательное отношение к миру в ожидании мистических озарений. Мистицизм стал стимулом к распространению еретических воззрений. Мистики нарушали законы логики, игнорировали науку, пренебрегали Писанием и презирали церковь.

Концепция просвещения Аврелия Августина перекликается с одним из направлений буддизма – дзен-буддизмом. Как мы уже говорили ранее, понятие иллюзорности восприятия часто встречалось в учениях Индии и Китая в 1-м тысячелетии до н. э. Нагарджуна, выдающийся индийский мыслитель, который жил приблизительно во IIIII вв. н. э., считается основоположником концепции, позже оформившейся в учение. «Все вокруг неопределенно, как сон, и быстротечно, подобно вспышке молнии», – говорил он. На протяжении следующих двухсот лет последователи Нагарджуны старались следовать его наставлениям, подвергая сомнению даже собственные сомнения, что (как позже утверждал Декарт) невозможно с точки зрения логики. В учении о дзен, однако, таких парадоксов много. Чтобы достигнуть просветления в буддизме, необходимо обуздать свои мысли, забыть язык и утратить связь с реальностью. Если «стереть» сознание, то нет опасности впасть в субъективизм. Если отбросить язык, можно овладеть способностью выражать невыразимое. Когда учитель Бодхидхарма прибыл в Китай в начале VI в., он объявил, что состояние просветления не поддается объяснению. В одном японском тексте XII в. данная концепция определяется при помощи формулы, напоминающей идеи Аврелия Августина: просветление есть «состояние особого рода, о котором не говорится в писаниях, которое нельзя выразить словом; оно позволяет проникнуть в суть вещей и расширить границы сознания».

В повествованиях о дзен-учителях, включая Бодхидхарму, говорится о том, что они сбивали с толку своих учеников, желающих достичь просветления, давая запутанные ответы на вопросы, создавая шум или жестикулируя неопределенным образом. Они могли одинаково отвечать на абсолютно разные вопросы, или давать взаимоисключающие ответы, или же вообще молчать. Сейчас это учение довольно популярно на Западе среди «прожигателей жизни», поскольку они считают, что будущее неопределенно и бессмысленно. Эта позиция выглядит более привлекательной, чем концепции древнегреческих и древнеримских скептиков, которые подвергали сомнению любые истины. В противоположность этому «безмолвность неба и безразличие ветра» в дзен есть то, к чему необходимо стремиться в своем отношении к реальности. Избавиться от желаний, впасть в состояние небытия, освободиться от мыслей и забыть свой язык, стать подобным камню или комку грязи. «Никакие желания не бередят твою душу, – сказал Роберт Пирсиг, автор книги «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», – ты просто… живешь, ничего не желая».

Это учение сложно применить на практике, но определенные практические задачи оно все же предполагает: призывает к соблюдению дисциплины, самоотречению, следованию карме или обстоятельствам. Искусство дзен подтолкнуло людей к обустройству садов для медитации и сочинению мистических поэм, а в конце XX в. оно распространилось из Восточной и Южной Азии на Запад, оказав большое влияние на сознание людей и в этой части мира.

Вера и политика

Религиозные мыслители приложили много усилий для того, чтобы примирить логику и науку, но не вполне достигли успеха. Какие еще проблемы ждут людей, пытающихся приблизить религию «не от мира сего» к реальной жизни? Все идеи, возникшие в этой связи, можно разделить на две группы. Во-первых, это размышления по поводу государства: как возвести вокруг него ореол святости и придать власти священный статус; во-вторых, это попытки понять, как при помощи религии повлиять на поведение и образ жизни людей.

Поговорим сначала о политической стороне вопроса. Чуть ранее мы уже касались неоднозначного высказывания Иисуса Христа. Его наказ: «Оставьте кесарю кесарево, а богу богово», – был истолкован неверно не только в отношении налогов, но и в целом. Высказывание интерпретировали так: «Не нарушайте границы, разделяющие политику и религию». Но это ли имел в виду Иисус? Неудивительно, что его мысль была понята неправильно, ведь ирония – это один из самых сложных сатирических приемов.

Церковь всегда уделяла особое внимание второй части высказывания, утверждая, что «богово» неподвластно законам государства: в некоторых христианских сообществах духовенство было на особом положении и решало вопросы, опираясь на свои собственные взгляды; церковное имущество освобождалось от налогообложения полностью, либо налоги взимались на льготных условиях. По данному вопросу до сих пор ведутся споры, а началось все в конце IV в. в Милане, когда епископ Амвросий своим авторитетом защитил церковь от посягательств государства: «Я ответил, что если император возжелает получить то, что мое, я не стану ему перечить. Но то, что принадлежит Богу, неприкосновенно». Разгорелась борьба за власть. Папа Бонифаций VIII, яростно отстаивавший свои интересы, ближе к концу XIII в. сказал: «Светская власть всегда была враждебно настроена по отношению к церкви… Да осознают эти невежи, наконец, что не дано им управлять делами церковными».

Некоторые верующие были не готовы участвовать в подобных дрязгах и предпочли отдалиться от мира. В середине III в. Ориген, христианский теолог, философ и ученый, пришел к выводу, что в своем высказывании Иисус Христос призывал всех служителей Бога отстраниться от государства и не принимать участия в его делах; к такому же выводу пришли и многие другие мыслители. В начале V в. Аврелий Августин провел четкое разграничение между двумя мирами, или градами, как он их называл: градом Божиим и государством. Аскетично настроенные верующие отошли от мирской жизни, уйдя жить в пустыню или поселившись на удаленных островах: так зарождалось христианское монашество. Но церковь и государство всегда были тесно связаны. Церковным служителям не удавалось полностью оградиться от мира: люди приходили к ним со своими проблемами. Монахи были не только отшельниками, но и магистратами, администраторами, а папы занимались решением всевозможных вопросов не хуже императоров.

Итак, Иисус Христос все-таки старался отстраниться от политики (что вызвало недовольство некоторых его последователей); в некоторых частях мира, где христиане были в меньшинстве, а также в большей части православных сообществ церкви тоже не вмешивались в политические дела. В Западной Европе после распада Римской империи церковь взяла на себя значительную часть функций государства. Епископы заправляли административной стороной вопроса. Священнослужители выступали в качестве судей и профессиональных арбитров в период краха судебной системы. В Средние века в Европе папы выступали в роли верховных судей, они обладали большой властью и влиянием. Правительство нуждалось в церкви: именно среди ее приверженцев можно было найти множество образованных и беспристрастных служащих. Церковь хотела влиять на правительство, чтобы добиться принятия законов, ратующих за спасение души, соглашений о мире внутри христианских общин. Кроме того, церковь выступала за организацию крестовых походов против неверных.

Теоретики выдвинули свои аргументы в пользу политически ангажированной церкви и высказали идею о том, что именно она должна управлять миром. В V в. папа Геласий предложил теорию двух мечей: Иисус Христос сказал апостолу Петру вложить свой меч в ножны, но в случае необходимости меч всегда был под рукой. Церковь обладала остаточным правом на власть. В VIII в. авторы «Константинова дара» пошли еще дальше и заявили, что верховная власть перешла к папе во времена обращения в христианство первого римского императора. В XIII в. папа Иннокентий III предложил новый образ: церковь есть солнце, а государство – луна, которая светит лишь отраженным светом. В 1302 г. папа Бонифаций VIII сделал довольно резкое заявление на эту тему:

Истинно, тот, кто не признает, что светский меч находится в руках апостола Петра, неверно истолковывает слова Господа… Оба меча находятся во власти Церкви: и духовный, и материальный. Последний предназначен для королей и вождей, но пользоваться им должно с позволения духовенства… Светская власть должна подчиняться духовной.

Данная позиция не выдержала проверки практикой: государство лишь еще больше ополчилось на церковь. Но отношения христианства с политикой всегда имели большое значение. Папа исполнял обязанности третейского судьи при разрешении споров между государствами: добивался перемирия, организовывал крестовые походы и регулировал вопросы, касающиеся границ. В наши дни церкви продолжают принимать участие в политике, выступая на стороне определенных партий или движений, заключая торговые соглашения и публично заявляя о своей позиции в отношении конкретных действий власти и того, как эти действия согласуются с положениями Евангелия, интересами и убеждениями христиан.

Эта история еще не закончилась. «А сколько дивизий у папы Римского?» – как-то поинтересовался Иосиф Сталин. По сравнению с мощью великих диктаторов в период Второй мировой войны позиция церкви в политике была далеко не так крепка. Но в годы пребывания у власти папы Иоанна Павла II церковь вернулась на политическую арену в новом статусе. Частично это было результатом собственной инициативы папы: он был ярым противником коммунистического и капиталистического режимов, сосредоточился на восстановлении папской дипломатической службы и укреплении роли своей администрации в международной политике. Большое значение имели и действия сочувствующих церкви политических активистов (не все из которых получили одобрение папы). Например, в Латинской Америке революционеры, вдохновленные идеей «теологии освобождения», выступили в защиту прав обедневших крестьян и притесненных слоев населения. Кроме того, вовлечению церкви в политику способствовало движение в демократических странах, направленное на поиск «третьего пути» взамен дискредитировавшего себя коммунизма и бездушного капитализма – этим третьим вариантом оказался католицизм с его социальными традициями.

В ходе противостояния с церковью в Средние века светская власть столкнулась с рядом проблем. Правители полагались на нее в сфере образования, в решении административных вопросов, разработке агитационных программ и создании правовой платформы. «Вся власть должна принадлежать Господу», – говорил апостол Павел, но как он внедрял этот порядок? Распространял ли он «глас Божий» через помазанников божьих или его выбор был случайным? Каждому убежденному католику приходится постоянно слышать о том, как Господь низложил сильных с престолов, вознес смиренных и поверг королей в день гнева. Однако церковь обычно приписывала такие революционные заявления ересиархам и милленаристам и искала способы примирить бедных с жизнью в мире, где все привилегии находятся у власть имущих.

В XIII в. эту проблему помогла решить модель, заимствованная из античного периода: «смешанное» правительство, совмещающее в себе элементы монархии, аристократии и народного правления. Идея такого правительства изначально принадлежала Аристотелю. По его мнению, «государство больше преуспеет в том случае, если управление им будет строиться по принципу разнообразия». Средневековые монархи обычно советовались с «сообществом из своих подданных» в лице собрания представителей – входящие в его состав высокопоставленные вельможи были приближенными советниками короля. Они представляли королевскую волю при общении с духовенством и простым народом.

В начале XIV в., когда папский престол находился в противостоянии с королевским из-за власти и денег, схоласт Марсилий Падуанский начал агитацию против Рима. Он жил во времена городов-республик, похожих на те, о которых писал Аристотель: небольшие государства, в которых правил народ совместно с сенатом. Марсилий считал эту форму правления предпочтительной: Бог избрал людей, а люди выбрали своих представителей, которые могли войти в состав собрания или стать монархами. Марсилий применил модель смешанного правления также и к церкви. Он выступал за коллегиальность епископата – в заседании епископов папа участвует на общих правах либо просто является президентом собрания. Также Марсилий поднял вопрос о том, что епископы должны избираться путем общественного голосования. Данные рекомендации могли бы лечь в основу программы какой-нибудь партии, но они также были в духе демократических традиций христианства, основанных на учении Иисуса Христа: Сын Божий сошел призвать сборщиков податей и грешников к покаянию, а богатых к бедности, возрадовался послушанию рыбаков и падших женщин. Ибо каждый достоин Божьей любви.

Вопрос избрания нового папы обсуждался епископами коллегиально, и отмене это решение не подлежало ввиду того, что решения «вселенского» значения продиктованы божественной волей, пойти против которой невозможно. Традиция соборности жива и по сей день: она помогает вновь избранным папам разрабатывать и внедрять свои реформы. Доводы Марсилия пришлись по вкусу реформаторам, которые хотели усовершенствовать систему управления церковью и обособить ее от светской власти, хотя в период Реформации обнаружилось, что именно папа является гарантом независимости: там, где сбылись прогнозы Лютера, светские государства узурпировали традиционные папские функции. Соборность как модель принятия решений оказала влияние и на светское политическое мышление. Это началось в XV в. в Германской империи, где кайзеры обладали теми же полномочиями, что и епископы в церкви. Постепенно и в других европейских государствах появились представительские органы, ратующие за равные права с королями в вопросах, касающихся издания законов и увеличения налогов. В конце концов, подобные перемены способствовали оформлению идей, на базе которых строится современная политика: народный суверенитет и демократия.

В начале XV в. именно вокруг церкви выстраивалась политическая концепция Жана Жерсона. Он пытался доказать, что коллегиальная власть епископов, а не единоличная папская более полно представляет волю Божью на земле. В процессе сравнения светской и церковной систем правления теолог разработал теорию происхождения государства, которая оказывает влияние на западную политику до сих пор. По Жерсону, государство образовалось, чтобы противостоять прегрешениям: за пределами Эдема не было никаких законов и правил и остановить произвол можно было лишь путем введения определенных ограничений. В отличие от церкви, которая есть дар Божий, государство – это творение человека (в основе лежит свободная воля и нечто вроде исторического контракта). Когда речь о монархии, власть короля никак не зависит от Бога. Народ добровольно наделяет короля единоличным правом принимать решения от имени Господа.

Правитель – это просто главный исполнитель исторического контракта, управляющий «по доверенности», и от своих обязанностей он не может отказаться или отстраниться. Суверенная власть остается в руках народа, правитель же лишь является ее исполнителем. Народ может лишить его исполнительной власти, если он нарушит договоренности, установленные по контракту, и злоупотребит властью. Правитель стоит не над народом, он – его часть. У него нет преимущественных прав в отношении общества, его членов или их имущества, кроме предоставленных ему на основании общего решения. «Абсолютный» правитель, который претендует на единоличное право принимать и изменять закон, вершить судьбы или распоряжаться частной собственностью людей по собственному усмотрению, не может считаться законным правителем: народ вправе его свергнуть.

Всем, кто ценит свободу или считает, что сотрудничество в цивилизованном обществе – это естественная потребность, государство представляется как нечто ограничивающее, а может казаться вообще обузой и проблемой. Объяснить и оправдать данную позицию пытается теория социального контракта. Идея общественного договора при создании государства лежит в основе конституционализма и демократии. Эта концепция оказалась весьма полезной в современном светском мире, поскольку освобождала от необходимости ссылаться на волю Бога. В версии, которую предложил Жерсон, все-таки есть слабые стороны: он объявил правителя одной из сторон контракта, оставив без внимания возможное возражение, что правитель на практике не связан никакими обязательствами. Также он высказал довольно спорное мнение об основных положениях контракта. Сторонники абсолютизма были не согласны с тем, что участники данного договора отказались от своих прав в пользу государства, вместо того чтобы оформить доверительное управление им.

Идея о том, что власть правителя абсолютна, имеет определенную логику: как может ответственный за принятие законов быть ими же и ограничен? Но для современного западного мира данный вопрос требовал переформулировки. Суверенная власть средневековых правителей теоретически была ограничена четырьмя разными способами: во-первых, ее основным предназначением было соблюдение правосудия. Законодательная деятельность, принятие и отмена законов, в чем, с нашей точки зрения, сейчас и состоит суть суверенитета, на самом деле не являлись свидетельством исключительного положения выполняющей эти обязанности стороны – раньше основную роль играли традиции, обычаи, закон Божий и законы природы, вокруг них и выстраивалась жизнь общества. Во-вторых, монархическая власть имела ограниченные полномочия с точки зрения христианских сообществ, для которых король страны не являлся непререкаемым авторитетом: полномочия папы были далеко не меньшими. В-третьих, есть мнение, что краха Римской империи на самом деле не было, а власть императора над христианами теперь осуществляет папа или избранный глава Германского рейха. И наконец, короли были «лордами среди лордов», то есть были обязаны советоваться с лицами благородного происхождения. В некоторых случаях знать действовала от имени короля, но в других – якобы по поручению самого Господа.

К концу Средних веков короли стали все чаще оспаривать эти ограничения. В XIV в. французские и кастильские короли, а в XVI в. король Англии объявили свои королевства империями, а себя – «императорами над своими подданными». Они окружали себя соответствующей атрибутикой и активно пользовались идеологической пропагандой. Владения французского короля отличались невиданной роскошью, «дарованной Богом за его добродетели и способность творить чудеса при жизни». Один из самых ранних из всех известных в истории портретов французского короля – портрет Иоанна Доброго. На нем правитель изображен в в образе римского императора. Король Англии Ричард II приказал нарисовать себя возвышающимся над полем из золота и принимающим в свои объятия младенца Иисуса из рук Девы Марии. Впрочем, идея не прошла проверку практикой. «У тебя есть власть поступать как тебе заблагорассудится, – сказал Гиляр, президент французского парламента, королю Франциску I в начале XVI в. – Но ты не должен хотеть этого делать». Однако несмотря на определенные трудности, в XIV–XVIII вв. королям в большинстве стран Европы все-таки удавалось удерживать власть в своих руках, оттеснив при этом церковь, аристократию и патрициат.

Социальные идеи в христианстве и исламе: вера, война и благородство происхождения

Причина, по которой философы уделяли столько внимания этической стороне политического вопроса, – в утверждении Аристотеля о том, что целью и задачей государства является создание условий, благоприятствующих проявлению добродетелей. Сильно преуспеть в этом вопросе не удалось. Средневековые мыслители пытались найти способы более эффективного воздействия на поведение людей, чтобы менять его в лучшую сторону. Деятельность Иисуса Христа была направлена на то, чтобы очистить мир от скверны и привести людей в Царствие Небесное. Но в учении Спасителя были свои недочеты: даже самые ярые его последователи находили чрезвычайно сложной для осуществления на практике концепцию всеобщей любви, смирения, покорности, безропотного страдания, супружеской верности и «жажды справедливости и праведности». Как считал Иисус, добродетельности в значительной степени мешает богатство, которое развращает душу и тело. В связи с этим проблема человеческого поведения в первую очередь касается обладающей властью элиты. Как заставить людей, которые находятся у власти, прекратить эксплуатировать людей, угнетать своих подданных и распоряжаться их жизнями по собственному усмотрению?

Отличным решением стало появление рыцарства. Согласно религиозной модели, мирская жизнь должна быть праведной (подобно монашеской) и подчиняться определенным правилам. Первый свод подобных законов, или кодекс рыцарства, появился в XII в. В его разработке участвовали три автора: святой Бернард – придерживающийся строгих взглядов аббат, осуждавший тягу к наживе и лень священнослужителей; папа Евгений II – он искал новые способы привлечения человеческих ресурсов; и шампанский рыцарь – первый великий магистр ордена тамплиеров Гуго де Пейн. Они подметили, что воины в пылу сражений склонны к проявлению чрезмерной жестокости под воздействием страха и эйфории от победы. Поведение рыцарей следует сделать более цивилизованным, необходима дисциплина. Самые первые правила опирались на религиозные обеты целомудрия, бедности и послушания, но и мирские добродетели также учитывались. Доблестный рыцарь должен был уметь противостоять искушениям и использовать свои силы для борьбы со смертными грехами: щедрость против жадности, невозмутимость против ярости, верность и преданность против лжи и похоти.

Рыцарство стало характерной чертой нравственного облика того времени. Литературные герои позднего Средневековья, включая Александра, Артура, Перикла и Брута Троянского, стали примерами рыцарства. Нашлись такие образцы и в Библии: царь Давид и Иуда Маккавей. Последний изображался на картинах и фресках как участник рыцарских поединков. Турниры стали традицией при королевском дворе.

В рыцарстве был заложен мощный потенциал. Конечно, оно не смогло сделать всех людей хорошими. Однако новые традиции помогали побеждать в сражениях и налаживать политические отношения. Рыцарство является отличительной чертой западной культуры: благодаря ему христианство стало распространяться еще интенсивнее по сравнению с другими религиями. Рыцарский дух помог Христофору Колумбу и Генриху Мореплавателю совершить свои открытия. Следуя идеалам, можно добиться больших успехов в выстраивании поведения, чем руководствуясь идеологией. Именно в этом и заключалась задача рыцарства в средневековой Европе. На его основе формировались взгляды людей на мир, отношение к себе и окружающим. В XIX в. рыцари викторианской эпохи с достоинством носили доспехи как символ принадлежности к этому сословию. «Век рыцарства не закончится, пока на земле существует зло и несправедливость», – сказал английский писатель и проповедник Чарльз Кингсли. В XX в. «рыцарями неба» называли летчиков, участвовавших в Битве за Британию. Рыцарским поведением отличались персонажи фильмов золотого века Голливуда. Однако в современном мире смысл рыцарства как образа жизни и модели поведения практически утрачен.

Рыцарское поведение проявлялось именно в битвах: оно давало воинам возможность надеяться на прощение, когда придет час ответить пред Божьим судом. Получалось, что рыцари не переведутся на земле, лишь пока на ней происходят войны. Стоит оно того или нет, об этом нужно было поразмыслить отдельно.

Война была для древних евреев способом решать конфликты, возникавшие на религиозной почве, и их Бог, судя по всему, против этого не возражал. Как известно, в III в. до н. э. император Индии Ашока признавал справедливыми войны «в интересах буддизма». Но оправдывать войны необходимостью защитить свою религию гораздо проще, чем создать вокруг них ореол благородства и справедливости. В христианских и исламских традициях войны велись с таким размахом, что последствия этого ощущаются до сих пор.

Джихад в переводе с арабского означает «усилие». «Те, кто идут вслед за Пророком, готовы отдать ради него свою жизнь и благополучие. Аллах приготовил для них сады, где текут реки… В этом торжество веры». Мухаммед использовал данное понятие в двух контекстах: во-первых, джихад – это внутренняя борьба против зла и воспитание своего внутреннего духовного мира; во-вторых, этим словом пророк обозначал реальную войну против истинных врагов ислама. Но поскольку во времена пророка Мухаммеда войны случались постоянно, эти два варианта трактовки данного понятия дополняли друг друга. В главе 9 Корана священной признается война против политеизма и идолопоклонства. После смерти Пророка данная концепция стала использоваться для борьбы с вероотступничеством. Затем последовала целая серия войн против арабских государств, Римской и Персидской империй. В мусульманских сообществах часто манипулируют джихадом, чтобы оправдать войны друг против друга. Это происходит и в современном мире, например, в Афганистане в ходе конфликтов за обладание спорными территориями между силовыми группировкам или террористами и мирными жителями под руководством самопровозглашенных исламистских лидеров.

Термин «священная война» лучше всего передает суть понятия «джихад»: это демонстрация покорности и преданности учению Пророка, наградой за которое становится возведение в статус мученика. Согласно высказыванию, которое традиционно приписывают Мухаммеду, страдания в битве возвышают и возносят человека прямо на небеса, приводят в объятия Бога и дают возможность просить Всевышнего о спасении души тех, кто дорог сердцу. Стоит обратить внимание на то, что в исламской юридической практике существуют строгие законы, связанные с ведением войны, то есть джихада, включая неприкосновенность жизни и собственности тех, кто не подлежит мобилизации, женщин, детей, больных и др. Эти ограничения ставят терроризм и любое другое проявление насилия в положение вне закона.

Концепцию джихада можно рассматривать с двух основных точек зрения. Во-первых (и это особенно важно), она вселяла в воинов боевой дух, особенно на начальных этапах распространения ислама. На протяжении почти ста лет после смерти Мухаммеда только это и помогло этой религии достичь успеха, обратив в свои ряды в том числе большую часть Средиземноморья. Во-вторых, идея джихада в определенной степени была перенята христианством. Христиане организовывали крестовые походы, с одной стороны, чтобы освободить земли от мусульманских оккупантов, а с другой – во имя очищения души и искупления грехов. Пока крестовые походы не начали напоминать военные действия, аналогичные тем, что предпринимались в исламе (как сказано в «Песне о Роланде»: «Кровь сарацинов смывает все грехи»), не существовало понятия «священная война». Хотя целью этих походов и раньше было освобождение территорий, земли которых впитали в себя кровь и пот Иисуса Христа и святых мучеников.

К концу Средних веков на Западе, когда крестовых походов стало меньше, а политика и закон предоставили новые способы получить власть и богатство, стала оформляться идея благородства происхождения. Появление новых видов вооружения позволяло обходиться без помощи военной аристократии, на обучение и содержание которой тратились большие средства. Но новым возможностям сложно оформиться там, где у власти находятся представители старых традиций, – чтобы их сместить, нужно исключительное мастерство и особые способности. В этом смысле Китай опередил Запад, поскольку в ряды правящей элиты там избирали согласно тщательно разработанной схеме: представители кланов могли оплачивать по своему желанию обучение своих бедных, но талантливых родственников. На Западе, где такой системы не существовало, кардинальные перемены в области управления наступили в XIV–XV вв. в связи с началом использования бумаги и появлением печати. Указы правителей теперь гораздо быстрее достигали удаленных уголков государства. Связанная с этим бюрократизация внесла некоторые изменения в вопросы, касающиеся церкви, военных действий, торговли и путешествий. В ряду высокопоставленных чиновников появлялись новые лица. Чтобы не потерять свой статус, западные сторонники морали и нравственности предоставили новые критерии определения благородства происхождения.

«Истинно благородна лишь добродетель», – гласит надпись на гербе одного венецианского посла. В 1306 г. профессор парижской академии заявил, что сила ума возвышает человека над всеми остальными. Спустя несколько лет немецкий мистик высказал мнение о том, что благородству души следует уделять больше внимания, чем благородству тела. Умение писать письма, по мнению испанского гуманиста, облагораживает в гораздо большей степени, нежели умение владеть оружием. Джана Галеаццо Висконти, захватившего власть в Милане в 1395 г., можно сравнить с решительным и уверенным в себе Цицероном, кумиром гуманистов. Антонио де Феррари, гуманист из Отранто, заявил, что ни богатства Креза, ни кровь Приама не являются гарантией благородства. «Затем, что доблесть – знатности источник, и лишь она дает права на трон», – говорит Тамерлан в пьесе Кристофера Марло.

Эта точка зрения не была принята в Восточной Европе. В Богемии благородство определялось именно происхождением. В Венгерском королевстве гражданами считались лишь дворяне; их привилегии были закреплены происхождением от гуннов и скифов, завоевавших свое право на власть в честном бою. Другие сословия считались недостойными, поскольку происходили от рабов. Но даже здесь наблюдается влияние гуманизма. В начале XVI в. канцлер и крупный землевладелец Иштван Вербовций высказал мнение о том, что благородство приобретается не только путем «соблюдения военной дисциплины», но также «посредством тренировки тела и духа», например через обучение. Но для него это было лишь критерием кастового отбора, а не возможностью преобразить общество в целом. Такое разделение Европы имело серьезные последствия. Термин «Восточная Европа» использовался в уничижительном контексте на Западе: под ним подразумевалось отсталое общество, так и не преодолевшее предрассудки феодализма и по-прежнему состоящее из обнищавшего крестьянства и абсолютно недоступной для проникновения посторонних элиты.

Успех духовных завоеваний

Поскольку священные войны перестали приносить нужные результаты (по крайней мере, это касается христианских проповедников, которых изгнали из Святых Земель), а ряды аристократии пополнились новыми членами, изменившими ее состав, на свет появилась новая концепция. Можно назвать ее идеей о духовных завоеваниях. Одним из наиболее значительных достижений современной истории является превращение христианства в самую популярную и успешную мировую религию. Привлекательность иудейского Бога могла бы сделать самой востребованной религией иудаизм, но евреи в большинстве своем не стремились обратить в свою веру других людей. Популярность ислама росла довольно медленно: Ричард Бульет, разработавший уникальную систему подсчета, определил, что в Иране 2,5 % населения было обращено в ислам к 695 г., 13,5 % в 695–762 гг., 34 % в 762–820 гг., 34 % в 820–875 гг., а остальная часть – в 875–1009 гг. Также ислам отличает и культурное своеобразие: эта религия особенно популярна в рамках так называемого исламского пояса, протянувшегося от Северного полушария через весь Старый Свет, выйти за границы которого она может лишь в ходе миграции населения. Буддизмом в наши дни интересуются по всему миру, но доверие к этой религии формировалось на протяжении довольно долгого времени. На заре своего становления христианство распространялось благодаря усердию миссионеров и проповедников, число которых стало уменьшаться лишь к XI в. Свою роль сыграли и крестовые походы.

Идея духовного соперничества способствовала возрождению евангелизации. Распространение Благой Вести об Иисусе Христе воодушевляло и вдохновляло людей. «Идите, научите все народы, крестя их», – таков был завет Христа своим ученикам согласно преданиям. В Средние века эти слова потребовали переосмысления в связи с формированием нового взгляда на миссию церкви. Появилась точка зрения, что божьи избранники обязаны быть настойчивыми, разнося слово Господа по городам и весям, в наиболее удаленные уголки, куда вера иначе просто не добралась бы.

Новая стратегия обращения была ориентирована на две группы. Первая – неверующие либо сомневающиеся массы людей внутри христианских общин: бедные, не имеющие устойчивого положения в обществе слои населения; народы, поселившиеся в лесах, на болотах и в горах, вдали от света церкви; а также насильственным образом отлученные от привычного образа жизни и переселенные в города крестьяне. Вторая – это неверующие народы, обнаруженные в ходе географических экспедиций. Здесь большую роль сыграли нищенствующие монахи, убежденные в своем предназначении нести Благую Весть бедным, лишенным веры и введенным в заблуждение. На этом фоне возрос интерес к апостольской деятельности во имя церкви. Эта деятельность стала особенно почитаемой с момента появления монашеских орденов вплоть до эпохи Реформации. В конце XIII – начале XIV в. эта тенденция выхода в народ приобрела новые формы благодаря идее, которую сформулировал житель Майорки блаженный Раймунд Луллий. Он понял, что в процессе прозелитизации[11] нужно учитывать культурные особенности, нужно разбираться в традициях народов и планировать свою деятельность в соответствии с ними. Кроме того, следует общаться с людьми на понятном для них языке. Это сподвигло Луллия на создание образовательной программы по подготовке миссионеров. В ходе просветительской агитации новообращенным позволялось сохранять за собой право придерживаться некоторых своих традиций, не препятствующих обретению новой веры. В истории уже был создан прецедент: апостол Павел решил, что язычники могут не делать обрезание, а апостол Петр разрешил им не соблюдать предписанные иудаизмом ограничения в еде. Как следствие, во вновь созданных христианских сообществах новые традиции сосуществовали с уже привычными, демонстрируя пример взаимного культурного обмена.

В этот период появилось множество проповедников, которые благословляли бедных на бунт против власть имущих. В конце концов, Бог устранит любую несправедливость. Для революционно настроенных членов общества это время сулило много надежд. Нищие и обездоленные могли взять контроль над ситуацией в свои руки и четко обозначить для себя желаемые, с точки зрения Бога, перспективы развития в мире. Но назревшие проблемы неравенства такими методами разрешить было невозможно. Новый век должен был помочь найти новые ответы на вопросы.

Глава 6