[15], – думал Ганнон. – В память о твоих заслугах Совет приказал воздвигнуть тебе статую. Но на твое имущество покушаются шакалы-ростовщики. Городской дом и загородное поместье – вот и все, что осталось от твоих владений!.. Да, жизнь бессмысленна, как эта опорожненная амфора». Ганнон с силой ударил по сосуду ногой. Амфора разлетелась на куски. Ганнон подбежал к окну. Он услышал далекий будоражащий шум города. Его потянуло к людям.
И вот он уже на главном базаре, у торговой гавани. Пестрая, разноязычная толпа бурлит на площади, переливаясь на соседние улицы.
Кричали разносчики:
– Ай, лепешки! Что за лепешки! Отведай их – проглотишь язык!
Слышались пронзительные голоса:
– Вот угли! Кому угли!
Продавцы тканей развертывали куски окрашенной пурпуром материи, и ткань надувалась ветром, как парус сказочного корабля. Менялы бесцеремонно останавливали прохожих и что-то им доверительно шептали. Нет, Ганнону не нужно ни углей, ни тканей, ни сицилийских серебряных монет. В городском шуме, в базарной сутолоке он хочет найти покой, как в вине ищут забвения.
Покинув Большой базар, Ганнон направился к Кузнечным воротам. В городской стене – двенадцать ворот, и у каждых ворот живут ремесленники: гончары, мукомолы, валяльщики. Отсюда ворота и получили свои названия.
У Кузнечных ворот шумно. Полуобнаженные кузнецы бьют огромными молотами по раскаленному металлу, и голубые искры, как брызги, разлетаются во все стороны. По неровным камням мостовой громыхают повозки. Стражник, преградив дорогу ослику, нагруженному какими-то мешками, кричит землепашцу:
– Не пущу! Плати пошлину!
Четверо чернокожих с блестящими от пота спинами тащат носилки, в них восседает человек. Его щеки трясутся, как студень, а на голове прыгает красный колпак. Впереди носилок бегут сухопарые смуглые нумидийцы.
Они неистово вопят:
– Прочь!
На площади молчаливая толпа горожан окружила какого-то изможденного человека в черном волосяном плаще и с железными цепями на шее. Глаза его сверкают. Он исступленно кричит:
– Кайся! Оскудеет земля ваша, иссякнут ручьи и реки, высохнут сады! Луга и нивы покроются сыпучими песками! Кайся! Враги придут с моря и суши. Они разрушат дома, где поселилась неправда. Огонь поглотит сокровища и богатства. Кайся! Будут поруганы храмы. В них поселятся шакалы и змеи. Море поглотит ваши корабли, и даже имя ваше будет стерто без остатка. Кайся!
– Кто это? – спрашивает Ганнон.
– Эшмуин, благочестивый пророк, – шепчет сосед Ганнона. – Днем и ночью он бродит по городу.
С протянутыми вперед руками пророк двинулся по площади, и толпа хлынула за ним.
Ганнон один со своими мыслями. Как по пурпурному закату судят о ветреном дне, так появление пророков предвещает мятеж народный. Садовник весной срезает верхние ветви яблони, чтобы укрепить ее ствол. Чтобы возвысить Карфаген, надо удалить излишние ростки, пересадить их в новое место, основать новые города. Мысль, случайно брошенная пиратом, пустила в душе Ганнона глубокие корни, и с каждым днем он находил все новые доводы в ее пользу.
По узкой, застроенной высокими домами улице Ганнон двинулся к храму Танит. Вот и святилище. Ганнон долго вглядывался в колонны из серого камня и деревянные карнизы, на которых гнездились стаи белых голубей. Голуби стонали. Их плач наполнил сердце Ганнона печалью.
Вдруг кто-то его окликнул. Немолодой человек в грубой, стянутой войлочным поясом тунике держал за руку мальчика лет двенадцати с кроткими и печальными глазами.
– Господин! Ты не купишь моего мальчика? Можешь его отдать в храм. Скоро праздник Танит.
Смысл этих слов не сразу стал понятен Ганнону, и незнакомцу пришлось повторить свой вопрос.
Ганнон вздрогнул. «Значит, есть люди еще более несчастные, чем я, – подумал он. – У меня отняли Синту, а этот человек продает своего сына, продаст его каждому, кто хочет принести Танит кровавую жертву!»
– Зачем ты продаешь своего ребенка? – ужаснулся Ганнон.
Незнакомец уловил во взгляде Ганнона сочувствие.
– Я одолжил зерно у богатого соседа, но новая жатва даже не вернула мне семена. Если завтра не возвращу долга, у меня отберут участок. Я и пришел в город. Хотел отдать сына своего Гискона в обучение кузнецу и получить плату вперед. Кузнец обругал меня: «Ты думаешь, я кую деньги?» Горшечник Мисдесс, чья лавка у Горшечных ворот, сказал нам: «Зачем людям горшки, когда в них нечего класть?» Вот мы и пришли сюда.
Рассказ землепашца взволновал Ганнона. Он увидел что-то общее в судьбе этого мальчугана и Синты. Мальчик должен стать жертвой Магарбала. Нет, он этого не допустит.
Ганнон достал мешочек и отсчитал десять кожаных монет.
– Возьми! – сказал он, протягивая деньги. – Отдай долг.
Широко раскрыв глаза, бедняк смотрел на Ганнона. Десять кожаных монет! Их хватит не только на уплату долга с процентами, но и на покупку зерна для нового урожая.
– Так это мои деньги? – недоверчиво спросил землепашец.
– Ну да, твои! – Ганнон положил монеты в его руку.
Повернувшись, Ганнон хотел было идти, но землепашец поспешно тронул его за плечо.
– А мальчик? Почему ты не берешь мальчика?
– Мне ничего не нужно от Танит, – ответил Ганнон. – Я уже принес на ее алтарь дар, самую дорогую жертву.
– Может быть, тебе нужен слуга?
– Мне не надобны слуги, – молвил Ганнон. – К тому же я не кузнец и не горшечник, – добавил он, прочитав недоумение на лице землепашца. – Какому ремеслу я могу обучить твоего сына? Я ведь моряк.
Услышав слово «моряк», мальчик, все время безучастно слушавший разговор отца с незнакомцем, встрепенулся:
– О господин, – взмолился он, – научи меня морскому делу! Возьми меня к себе!
Ганнон взглянул на святилище. В глазах его блеснул огонек. «Не сами ли боги посылают мне этого мальчика?» – подумал он и положил руку на худенькое детское плечико:
– Ну что ж, Гискон, идем! Я сделаю из тебя моряка!
Таинственная табличка
Ганнон стоял в углу, спиной к двери, и перебирал щиты. Под Гимерой Ганнон потерял все свое оружие, и вот теперь он отправился в оружейную лавку, чтобы купить меч и щит.
Ганнону понравился меч лидийской работы со слегка изогнутой рукояткой. А вот щит по своему вкусу он никак не может найти.
– А нет ли у тебя какого-нибудь металлического щита? – обратился он к оружейнику, услужливо державшему перед ним светильник.
– Есть один, – как-то нерешительно отозвался оружейник и, чуть помедлив, удалился в заднюю комнату, служившую ему жилищем.
Он вынес оттуда продолговатый щит, завернутый в кусок холста. В бронзу, позеленевшую от времени, были искусно вставлены кусочки серебра, золота и слоновой кости. Мозаика из металла! Ганнон подошел к двери, поставил щит на ребро, так, что на его поверхность упали солнечные лучи, и его взору открылось море, покрытое мелкими чешуйками волн. Из воды поднимались две скалы. Между ними, в самой середине щита, проходил корабль. Его борт был выложен из маленьких кусочков серебра, а квадратный парус – из олова. На палубе можно было разглядеть крошечные фигурки моряков. На изогнутом, как лебединая шея, носу – женщина. Она вдвое больше человечков. Ее длинные волосы развеваются на ветру. В обнаженных руках женщина держит двух змей. В верхней части щита, у самого обода, – золотой солнечный диск, наполовину затонувший в волнах.
– Откуда у тебя этот щит? – воскликнул в восхищении Ганнон.
– Мне оставил его в залог незнакомый греческий моряк, – отвечал оружейник. – Это было года два назад. Он просил год не продавать щит. Обещал не только вернуть залог, но и дать столько серебра, сколько весит этот щит.
– Моряку нелегко держать свое слово, – заметил Ганнон, – под его ногами не твердая земля, а колеблющиеся волны. На долю моряка выпадает столько опасностей! Против него и бури, и подводные камни, и морские чудовища.
– Да, – согласился оружейник. – Я тоже думаю, что этого грека давно уже сожрали рыбы. Чего же лежать щиту? Купи его, если он тебе нравится.
Рассчитавшись с оружейником, Ганнон взял свои покупки и отправился домой. Повесив меч на стену над своей постелью, он позвал Гискона. Мальчик уже более недели жил в его доме.
– Вот тебе и занятие, – обратился к Гискону Ганнон, передавая щит. – Почисть его, чтобы блестел. Только смотри не поломай. Это древний щит и очень дорогой.
– Хорошо, господин! – радостно отозвался мальчик.
Ему было приятно хоть чем-нибудь быть полезным Ганнону.
Ганнон прилег и сразу же сомкнул глаза. Его разбудил крик:
– Господин! Господин!
Лицо мальчика выражало огорчение. Ганнон встревоженно поднял голову:
– Что случилось?
– Господин! – Мальчуган смотрел на него глазами, полными слез. – Я не виноват. В задней стенке щита прогнила дощечка. Выпало вот это. – Гискон протянул белую пластинку.
Одна сторона этой костяной пластинки была гладкой, а на другой в две строки были нацарапаны какие-то значки. Под ними стояло по-гречески: «Атлантида». Эти знаки ни о чем не говорили Ганнону. Буквы ли это какого-то неизвестного письма, или просто забавные рисунки? Ганнон разглядел человечков, животных и птиц. «А что означает слово “Атлантида”? Может быть, это женское имя или название какой-нибудь страны? Один Мидаклит может раскрыть смысл этого слова», – подумал Ганнон, накидывая на плечи плащ.
Мидаклит
За столом сидит пожилой человек. Седые волосы ниспадают на высокий лоб. Человек настолько углублен в чтение, что не замечает вошедшего в комнату Ганнона.
Мидаклит – учитель Ганнона, и живет он в Карфагене с того дня, как его родной город Милет был разрушен персами[16].
Он поселился в предместье, заселенном греческими купцами и ремесленниками. Бабушка Ганнона, гречанка из Мессаны[17]