Антон Павлович начнет свою учебу в греческом частном пансионе, куда его отправит отец, надеясь, что сын после сможет устроиться клерком или бухгалтером к какому-нибудь греческому негоцианту. Но из этого никакого толка не выйдет – обучение велось на греческом языке, которого мальчик не знал, а отец посчитал это не важным, но некоторое время спустя все же понял, что зря тратит деньги и перевел юного Антониуса Тсехова в русскую школу. («У греков нет звуков “ж”, “ч”, “ш” и “щ”. Поэтому Антон Павлович Чехов превратился, как уже сказано, в Тсехофа и так и ходил под этим прозвищем до самого выхода из школы», – вспоминает старший брат Александр Павлович).
Другие встречи с греками оказались приятнее, старший брат Антона вспоминает: «Раз в году, на первый день Троицы, Антон Павлович и его братья принимали участие в монастырском празднике. Это был престольный праздник главного придела, и, после торжественной греческой службы, в покоях архимандрита собирались почетные прихожане-греки с поздравлениями. В качестве почетного гостя ходил и Павел Егорович с детьми. Поздравление заключалось в четырехголосном пении тропаря: “Благословен еси, Христе боже наш, иже премудры ловцы явлей…” После обычных монастырских официальностей открывалась дверь в соседний большой покой, и почетные гости приглашались туда к торжественной трапезе, состоявшей из водок, сантуринских вин и разных греческих соленых закусок и национальных блюд. Эти-то редкие греческие соленые рыбки, маслины, иностранная снедь и сласти и составляли главную приманку для певчих. В этот день греки – и духовные, и светские – кутили изрядно и добросовестно и, вперемежку с духовным греческим пением, вспоминали свою далекую Элладу и целый лабиринт окружающих ее островов».
«Солеными рыбками» могли быть сардинки в виноградных листьях – популярная греческая закуска, кефтедес – жареные в оливковом масле тефтели, долмадес – голубцы в виноградных листьях.
В конце жизни А.П. Чехов снова оказался в окружении греков. Рассказывает учитель приходской школы в Ялте С.Н. Щукин: «К нашей школе А. П. относился очень тепло. С удовольствием о ней слушал, расспрашивал и смеялся разным маленьким анекдотам, которые у нас нередко случались. Ученицы школы были большею частью дети тех же аутских греков и жили на той же улице, что и он. Почти все это были бедные дети. <…>
Иной раз надо было послать А. П. книги, опросишь снести их одну девочку, идут непременно две или три. Они любили бегать на Белую дачу, как в Аутке скоро прозвали чеховскую дачу, иногда ссорились из-за того, кому идти. Он давал им иногда гостинцы, присылал для них некоторые детские книжки. Раз предложил: “Напишите, какие книжки вам хотелось бы иметь в школе, я привезу их”. И действительно, возвратившись из Москвы, он привез все книжки, которые были записаны».
Еще в Средние века в генуэзских колониях Крыма армянские крестьяне познакомились с яровой твердой пшеницей. Генуэзцы выращивали ее и вывозили в свою страну, где готовили из нее поленту и макароны. Эта пшеница хорошо прижилась и на донских целинных землях, пышно росла и давала хороший урожай. Как отмечал в отчетах градоначальник Таганрога, при вывозе хлеба из Черноморских портов за границу предпочтение отдавалось высококачественному армянскому зерну. Его экспортировали не только в Италию, но и во Францию.
Позже в конце XIX века «чалтырка» (армянская пшеница) будет получать награды на сельскохозяйственных выставках в Москве, а в 1908 году на Международной выставке в Милане она получила две золотые медали.
Таганрогский порт основан еще при Петре I для торговли с Азией и юго-востоком Европы. После Прутского похода эти земли отошли к Турции и вернулись в состав России в ходе Русско-Турецкой войны 1735–1739 годов. При Екатерине II и Потемкине вновь построили военную и торговую гавани и охраняющую ее крепость. Здесь торговали чугунными изделиями и полосовым железом, парусным полотном, канатами, веревками, холстом, юфтью легкою[18], икрой мешочною и зернистою, вязигой[19], коровьим маслом, сальными свечами, барсучьими, заячьими и лисьими шкурками, а также шкурками сибирских белок, песцов, рысей, горностаев, рогами сайги и… конскими хвостами. На Таганрогской купеческой бирже торговали сицилийскими, греческими, французскими винами, шампанским, «деревянным» (оливковым) маслом, турецким табаком.
Продавали местную рыбу – от осетров, сазанов, севрюги, сомов – до тарани, но главным предметом экспорта был хлеб.
В начале XIX века построили магазины для иностранных товаров и большое количество каботажных судов для того, чтобы перегружать на них товары с морских судов с высокой осадкой. Навигация обычно длилась с начала апреля по конец ноября, затем залив до весны покрывался льдом. К началу XIX века в городе работало три ярмарки: Никольская, Успенская и Михайловская.
Свой звездный час Таганрог пережил в 1825 году, когда император Александр I привез сюда свою больную жену, кроткую императрицу Елизавету Алексеевну, ту о которой А.С. Пушкин когда-то писал:
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой Музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная Свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Выл эхо русского народа.
Для юного поэта и его сверстников императрица Елизавета стала воплощением Прекрасной Дамы, которой они готовы служить как верные рыцари.
В 1825 году у Елизаветы Алексеевны появились признаки чахотки. Врачи предписали ей поездку в Италию, но политическая ситуация была неподходящей, и больную императрицу отправили в Таганрог. Видимо, она искренне радовалась такому решению: тихая жизнь вдали от большого света манила ее больше, чем все красоты Европы. Но поездка оказалась роковой для России: Александр I, отправившийся вместе с женой в поездку, решил заодно навестить Крым, но простудился в дороге и умер, а Елизавета, сопровождавшая его в столицу, умерла в Белеве.
Смерть Александра вдали от столицы оказалась полной неожиданностью, что породила легенду о том, что император и императрица не умерли, а ушли в монастыри. Кроме того, она дала повод к восстанию декабристов. Подавление восстания младшим братом (будущий император Николай I) укрепило последнего в уверенности, что для спокойствия России нужна жесткая административная и полицейская система, и в этих рамках позже начнут искать свой путь – Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский и Чехов.
Дом, где жил и умер Александр I, сыграл свою роль в жизни маленького Антоши Чехова, причем весьма причудливым образом. Отец будущего писателя Павел Егорович, человек своенравный и, как отмечает другой его сын Александр, «не без артистической жилки», при этом весьма богобоязненный. Все это привело к тому, что он организовал в Таганроге маленький церковный хор, которым сам дирижировал и аккомпанировал на скрипке. Александр Чехов (всего в семье было пятеро братьев и одна сестра), старший брат Антона Павловича, публицист и также писатель, рассказывает: «В Таганроге существует дом, называемый Дворцом. Это большой, угловой, одноэтажный дом с садом, принадлежавший некогда – как гласит предание, – частному лицу, кажется, генералу Папкову. В этом доме жил и умер Александр I. С тех пор он и стал называться Дворцом, и по его панелям и днем и ночью расхаживают взад и вперед с шашками наголо часовые-казаки. Одна из комнат в этом доме обращена в домовую церковь императора. Церковь – замечательно скромна и проста. Иконостас в ней – полотняный и такой зыбкий, что когда отворяются царские врата, то он весь волнуется и дрожит. Он делит комнату на две части, в одной из которых помещается алтарь, а другая отведена для молящихся. Пол устлан старыми, потертыми коврами. Церковь эта очень долго стояла запертою, и ключ от нее хранился у смотрителя Дворца. Какими-то судьбами и ходатайствами ее приписали к собору и отдали в распоряжение соборного протоиерея. Последний отрядил туда одного из соборных же иереев и открыл в ней богослужение.
Службы происходили по большим праздникам и по постам. Особенно тяжелы они были в Великом посту, на страстной неделе. В дворцовую церковь ездила говеть городская знать во главе с градоначальником (Таганрог тогда был градоначальством). Публика была вся отборная, аристократическая, и Павлу Егоровичу очень хотелось прихвастнуть перед нею и своим хором, и умением дирижировать, а главное – умением воспитывать своих детей не как-нибудь, а в страхе божием. Поэтому он всячески старался выдвигать их и этим – сам того не подозревая – причинял им много огорчений. В великопостной службе есть красивое трио: “Да исправится молитва моя”. Поется эта молитва обыкновенно среди церкви, на виду у всех молящихся, и исполнение ее, чтобы оно было хоть сколько-нибудь сносно, требует непременно хороших голосов. Голосами своих чад Павел Егорович прихвастнуть не мог и знал это, но болезненное самолюбие и желание показать себя перед аристократией были в нем в этом случае непобедимы. Он заставил своих троих сыновей-гимназистов разучить это песнопение и неумолимо выводил их на середину церкви.
Понять психику Антона Павловича в эти мгновения не трудно. Неуверенность в своих силах, свойственные детскому возрасту робость и боязнь взять фальшивую ноту и осрамиться – все это переживалось им и действовало на него угнетающим образом. Само собою понятно, что при наличности таких ощущений голоса доморощенного трио дрожали, пение путалось и торжественное “Да исправится” не менее торжественно проваливалось. К тому же заключительный куплет приходилось исполнять обязательно на коленях, и строгий регент требовал этого, забывая, что на ногах детей сапоги страдают недочетами в подметках и каблуках. А выставлять напоказ, публично, протоптанную, дырявую грязную подошву – как хотите – обидно, особенно же для гимна