— Есть просит!
Марк дал ему червяка, малыш проглотил его без труда и снова распахнул клюв.
— Обжора, — констатировал Васька.
Птенец нетерпеливо запищал, и с макушки елки плюхнулась вниз маленькая птичка. Упав в траву, заковыляла между деревьев, трепеща крыльями. Мы бросились к ней, птица, быстро-быстро семеня тонкими ножками, отбежала в сторону, забилась в кусты. Коля едва не накрыл птичку кепкой, но она неожиданно вспорхнула и, отлетев подальше, опустилась на куст.
— Заманивает, — пояснил Марк. — Отвлекает от птенца.
— Нужен он нам, — буркнул Васька и заорал: — Ящерица, ящерица! Хватайте ее!
— Погодьте, мальцы, погодьте! — К нам подошел старый пастух, волоча по траве длинный кнут. — В болотину не лезьте. Ненароком на змею наступите.
Мы остановились в нерешительности.
— Змей тут много, — продолжал пастух. — Не зазря это болото Змеиным зовется. И все, промежду прочим, медянки…
Мы переглянулись, ясно представив несимпатичный клубок змей с металлическим отливом. Змеи извивались и угрожающе шипели.
— И гадюки здесь имеются, — добавил белобрысый конопатый подпасок. — Вчера обхожу болотину стороной, а навстречу она. Здоровущая, по спине загиз проходит.
— Зигзаг, — поправил Васька. — Эх ты, грамотей.
— Я и говорю, — недовольно продолжал мальчик. — Иду, значит, козу подгоняю. Она увидела меня и за мной…
— Коза?!
— Гадюка! Так припустила, насилу убег. Да все прыжками, прыжками.
Старик усмехнулся в прокуренные усы, щелкнул кнутом, и стадо побрело дальше. Подпасок, затягиваясь дымком самокрутки, прощаясь, предостерег:
— Оберегайтесь на всякий случай…
Коля поскреб затылок, мы с Марком тоже не спешили лезть в болото — сообщение пастухов породило неясную тревогу, однако Васька раздумывать не привык:
— Братцы, за мной!
— Осторожнее, — сказал Марк. — Внимательно смотрите под ноги.
Совет оказался нелишним — возле трухлявого пня была замечена пара змей. Мы собрались было задать стрекача, но Марк сказал, что это ужи, а они, как известно, безвредные. Мы запрыгали по кочкам, медленно уходившим в бурую жижу, поймали пресмыкающихся, посадили в корзинку с плотно подогнанной крышкой. Ужи тихо шипели, пытаясь высунуть наружу плоские, украшенные желтыми пятнами головки.
Успех вдохновил — мы устремились вперед с твердым намерением переловить всех окрестных ужей и наткнулись на толстую змею с трехугольной тупоносой головой. При нашем появлении змея свернулась кольцом.
— Чур, мой уж! Чур, мой! Я первый его увидел! — Васька подскочил к змее, которая в ту же секунду развернулась словно стальная пружина, прошмыгнула у ловца между ног и исчезла в высокой траве.
— Ой! — завопил Васька. — Ой, мамонька!
Мы подбежали к нему, Васька сидел на пеньке и, поддернув штанину, с удивлением разглядывал собственную ногу.
— Ты чего?
— Уколола! — Васька испуганно моргал. — Как иголкой.
Марк опустился на колени: на худой Васькиной голени темнели два пятнышка — следы укуса. Мы побледнели, вспомнив предостережение пастухов, Васька захныкал, Марк держался невозмутимо:
— Дайте платок. Быстро!
Мы с Колей, вывернув карманы, таковых не обнаружили.
— Может, у тебя есть, Василий?
— Зачем он мне? Лишний груз таскать… А ты, профессор, как без платка обходишься?
Проигнорировав насмешку, Марк повернулся к Коле:
— Снимай ремень!
— Зачем?! Штаны свалятся…
— Ну и что? Человека спасать надо, а ты о штанах беспокоишься. Снимай!
Узким ремешком мы стянули Ваське ногу повыше колена, Марк вынул из кармана перочинный нож, Васька всполошился:
— Это еще зачем? Ты что удумал?
— Помалкивай!
Марк сделал на коже небольшой разрез. Васька побелел, на лбу и щеках разом выступили все его конопушки.
— Кровь, — укоризненно сказал Васька. — Кровь пошла. Видишь?
— Естественно. Я же в очках. И не трясись, так и должно быть. Терпи…
Марк высосал из ранки яд. Васька неделю провалялся в районной больнице, а выписавшись, отправился прямиком на Змеиное болото. На вопрос, что ему там понадобилось, ухмыльнулся:
— Этих понаблюдаю. Кусачих. Занятные твари. В школу бы их принести да на уроке выпустить…
Мы с Марком жили в одном доме и постоянно пропадали друг у друга, благо в гости было идти недалеко. Васька и Коля заходили к нам ежедневно, потому и заслужили мы у окружающих прозвище Четверка Неразлучных, а сокращенно просто Четверка. Все чаще и чаще наше увлечение животными становилось предметом всеобщего внимания, вызывало бурные кухонные дискуссии. Взрослые то и дело давали нам понять, что наших исследований не одобряют, а наши эксперименты, даже самые невинные, порицают и осуждают.
Тем не менее интерес к живому у нас не остывал. Марк выпросил у знакомого старшеклассника учебник зоологии, и мы его тайком почитывали. Кое-что, однако, не понимали. Однажды Марк спросил мою бабушку (почему не свою — понятия не имею), что такое гермафродит. Старушка, закончившая в допотопные времена церковноприходскую школу, как она сама впоследствии рассказывала, «шибко осерчала»:
— И не совестно тебе такие слова говорить? Ах ты, охальник едакий!
— Почему, бабушка?! Так в учебнике написано: «Дождевой червь гермафродит».
— Червяк, что ль? Нашел, о чем спрашивать! На шута он тебе сдался?
В столь сложном вопросе мы так и не разобрались…
Террариум мы соорудили во дворе. Здесь жили лягушки, черепахи, ужи, улитки. В сарае обитали кролики, чердак был предоставлен в полновластное владение голубям. В саду мы развесили скворечни, их немедленно заселили воробьи. Весной прилетали законные хозяева и без промедления решали непростую жилищную проблему. Длинным клювом иссиня-черный скворец хватал нахала за шиворот и вышвыривал вон. Короткая возня, обиженный протестующий писк, и, роняя пестрые перышки, воробушки убирались восвояси. Вслед им скворцы брезгливо выбрасывали немудрящий воробьиный скарб и долго возились в гнезде, наводя чистоту и порядок.
В комнатах под потолком висели клетки с канарейками, на подоконнике стояли аквариумы, на высокой тумбочке в большой клетке целыми днями крутилась в колесе белка. Белогрудая, с пепельными кисточками на ушах, она без устали неслась наперегонки со стремительно мчащимся временем.
Все живое, пойманное в лесу и на речке, приносимое домой, иногда разбегалось, разлеталось, расползалось, неожиданно возникая в самых неподходящих местах, к великому неудовольствию жильцов. Им и впрямь порой приходилось несладко. Кого-то сильно покусали вырвавшиеся из банки бурые болотные муравьи, невоспитанный ежик Федька ночами плодотворно трудился над оставленной в коридоре обувью, беспощадно обгрызая то, без чего людям, увы, обойтись невозможно. Выпорхнувшая из клетки синица разбила старинную вазочку, пойманный накануне вороненок с перебитым крылом в полночь страшно заорал, переполошив весь дом.
Весной Васька с Колей натрясли с берез целую наволочку майских жуков. Возиться с ними было недосуг, и мы с Марком запихнули мешок под кровать одной из бабушек. Едва стемнело, жуки вырвались из заточения, всю ночь сердито гудели под потолком, натыкались на стены, горохом сыпались вниз. Разъяренная бабка призывала на наши головы Божью кару. Всевышний внял мольбам старушки, и нам задали основательную взбучку.
— Ничего, — утешал утром Марк, держась за обожженный крапивой зад. — Наука требует жертв.
И «жертвы» были. Вскоре произошло событие, вызвавшее долговременную устойчивую неприязнь к нам у всей женской половины дома. Повинны в случившемся были ужи, которые почему-то не захотели жить в террариуме и изловчились из него удрать. Мы с Марком расстроились, зато обе наши бабки радовались и веселились, как дети.
— Вот и молодцы, что уползли! Скорей бы весь ваш зверинец разбежался, житья никакого нет…
Впрочем, торжествовали бабки недолго. Вечером в кухне что-то грохнуло, с треском разлетелась тарелка — и раздался истошный крик. Сбежавшимся жильцам одна из бабушек поведала, как из дырки в полу выползла черная змея и едва не уволокла ее в подпол.
— Большущая! Встала и качается. Ох, страсти!
Мы с Марком довольно искусно разыграли недоумение, старушки ахали, скорбно поджимали сухие губы — что же теперь будет?
— Ничего. — Марк поставил в угол блюдечко с молоком. — Они смирные…
Ужи выползали ночью, выпивали молоко, бесшумно скользили по крашеному полу, повергая в панику злющего одноглазого кота, ранее безраздельно властвовавшего в доме. Кот выгибал спину дугой, ерошил облезлый хвост и, подвывая от страха, опрометью мчался прочь.
Постепенно все жильцы к ужам привыкли и больше не пугались, замечая их порой на рассвете: днем «новоселы» предпочитали на глаза не показываться. Тем не менее «ползучие» изредка о себе напоминали, так сказать уже в масштабах поселка. Летом сосед приподнял вилами копну прелого сена и отпрянул назад — в разворошенном гнездовье копошились десятки змеенышей. Змеи поселились вблизи домов! Жителей данное обстоятельство, естественно, не обрадовало, запахло новыми нареканиями — додумались, такие-сякие, змей развели! Впрочем, проблема разрешилась просто — обосновавшаяся в саду ежиная семья извела ползучее племя начисто.
Сказочно красив зимний лес! Снеговые шапки на мохнатых лапах хвойника, отлакированные изморозью стволы мачтовых сосен, розовеющие под утренним солнцем. На полянах разбросаны гигантские снежки — бугрятся укутанные толстым снежным покрывалом кусты. Клубится стылый воздух, потрескивают от мороза деревья.
Морозец приличный, но лес полон жизни — стрекочут сороки, покачиваются на кустах шиповника пепельные, багряногрудые снегири, перекликаются в чаще невидимые птахи. Лыжи скользят легко и бесшумно. Метель замела тропы, и идти приходится целиной. Снег испещрен загадочными знаками. Дед легко читает мудреные письмена, хотя за всю свою жизнь не прочел ни одной книги: дедка неграмотный, темный.
— Эвот сорочья стежка. Парой шли. А здеся, — дед указал на прерывистую, еле заметную цепочку следов, — мышь шел.