Губы сами сложились в улыбку.
– Я бы с удовольствием. Но вообще-то мне всё-таки надо попасть на работу, и желательно вовремя.
– Не занудствуй, а? – хмыкнула девчонка. – Надо иногда позволять себе всякие хулиганства. А то рутина может свести с ума, честное слово.
Лента реки вдали ярко блеснула на солнце – маленький отрезок, где не было ни ив, ни чёрных дубов; между лопаток опять засвербело, как в предвкушении удара.
– Есть вещи похуже опостылевшего быта.
– Ну да, – легко согласилась Уиллоу, но тут же добавила: – Только вот куда выше вероятность порезаться тупой бритвой, чем острой, как говорил один поэт в пятнадцатом веке. Или в шестнадцатом.
– А ты это не в рекламе по телевизору подцепила? – недоверчиво переспросила Тина, силясь вспомнить, где уже слышала нечто подобное.
Девчонка пожала плечами:
– Даже если и в рекламе, это не значит, что ничего подобного не мог сказать какой-нибудь древний поэт. Или вообще Шекспир: «Клинок опасен острый – для врага. Для фехтовальщика – тупой вдвойне опасней… Точить иль не точить?»
Ветер колыхал сирень и гортензии – лиловая ароматная пена, белая, голубая, малиновая. Таращились из травы облезлые гномы и зайцы. Из открытых окон доносились звуки утренних телепередач, обрывки радиоэфира и запахи, запахи: тосты, омлет, чай с бергамотом, какао, апельсины, гречневые оладьи… Безмятежный мир, сладостная обыденность.
Грубый каменный мост над чёрной рекой казался фрагментом иного мира – фантасмагорического, сюрреалистического, опасного.
Тина замерла, не в силах сделать ни шагу больше.
– Как ты думаешь… Только не смейся, пожалуйста… Я не могла случайно рассердить какую-нибудь злопамятную утопленницу?
Уиллоу уже вкатила на мост переднее колесо велосипеда. Она наклонилась вперёд, почти укладываясь на расхлябанный руль, и негромко сказала:
– Мне кажется, что утопленницам обычно нет дела до живых. Они ведь прыгают в воду именно затем, чтобы оборвать все связи с этим дурацким миром. Не могу больше терпеть, да пошло оно к чёрту и всё такое… Хотя если бы меня спихнули с моста против воли, я бы постаралась утянуть кого-нибудь с собой, – закончила она парадоксально и, не глядя, протянула руку.
Облизнув пересохшие до трещин губы, Тина молча вложила пальцы в её ладонь – холодную, жёсткую и влажную.
«Дежавю».
По спине прокатилась волна мурашек. На какую-то долю секунды промелькнула абсурдная мысль, что Уиллоу – невзрослеющая, вечно с синяками под глазами, рассекающая по городу на стареньком велосипеде с самого рассвета – и есть одна из утопленниц Кёнвальда.
Мост они так и перешли вместе. Велосипед дребезжал, подпрыгивая на колдобинах. Река внизу катила свои воды беззвучно – ни шелеста, ни плеска. На другой стороне Уиллоу разжала хватку и машинально обтёрла ладонь о рубашку.
– Вообще я почти не сплю. И уже привыкла к этому, если честно, – лежишь себе, читаешь, сколько влезет, пока весь город дрыхнет. Но сегодня мне приснилась какая-то муть: будто ты стоишь в реке по колено, такая белая-белая. Я испугалась жутко, особенно когда утром тебя не увидела. Но ведь человек не может утонуть, если зайдёт в реку на пару шагов, да? Даже если это Кёнвальд?
От сердца отлегло.
– Разумеется, нет. Всё будет хорошо.
– Тогда мне колу за беспокойство. И пончик от Кирков, – скорчила рожу Уиллоу и, вскочив на велосипед, погнала вперёд.
Термос с кофе опустел ещё на полпути к библиотеке – на трибунах стадиона, где мальчишки в красных и чёрных футболках пинали мяч, в парке под огромной липой с расколотым стволом, на качелях у заброшенной игровой площадки? В памяти это не отложилось. Потом было мороженое перед детским театром и ещё одно – у неработающей карусели. Отключённый мобильник болтался где-то на дне рюкзака, и кто звонил, когда и звонил ли вообще, разыскивая потерю, знали только всесильные духи сотовой сети и операторы связи.
Сейчас безмятежно-бездумный город казался благословением.
Библиотека не рухнула без бдительного ока Мэйнардов – ни в девять часов, ни в десять. Пирс благополучно открыл двери и запустил несколько озадаченных Фогга и Корнуолла, а затем так же невозмутимо набрал номер Аманды и попросил её разок явиться вовремя. Она не обрадовалась, но прилетела на работу через двадцать минут, ненакрашенная и с куцым хвостиком вместо романтического начёса.
– Не похоже на тебя, Тин-Тин, – заявила Аманда с порога, подозрительно сощурившись. И добавила, явно оценив платье и легинсы: – На свидании была, что ли?
Тина не выдержала и расхохоталась.
«Ну да, и мой бравый кавалер только что оседлал железного коня и уехал в школу».
– В восемь утра? Проспала, – соврала она весело.
– А кто у тебя трубку снял?
– Уиллоу Саммерс.
Похоже, девчонка пользовалась успехом не только у копов, потому что Аманду полностью устроило это объяснение.
– А, та оторва… Так, погоди, а с глазами у тебя что? Ты что, плакала?
В груди появился мерзкий ледяной ком.
– Нет.
Тина наклонила голову и попыталась проскользнуть за стойку, в подсобку. Пыль, потревоженная движением, закрутилась в солнечных полосах; мистер Фогг сделал удачный ход, громко шлёпнув фигуркой по доске, и расхохотался. Из кабинета Пирса доносилась тихая музыка. Пахло чаем и бергамотом, и тикали у кого-то невыносимо громко наручные часы.
– Нет, ты постой, я же не слепая! – зашептала Аманда, делая шаг в сторону и преграждая путь. – Это не из-за вчерашнего?
– О господи, конечно, нет! – У Тины вырвался смешок; она и думать уже забыла о дурацком кошельке. – Всё в порядке.
– Ничего не в порядке, – почти беззвучно прошипела Аманда, уперев руки в бока. Она оглянулась на Фогга с Корнуоллом, но они слишком были увлечены шахматами. – Я знаю, как выглядят люди, когда у них всё в порядке, и ты на них не похожа. И красивое платье ничего не скроет, не думай – наоборот, чем выше каблуки, тем, значит, хуже внутри!
Тина невольно улыбнулась: Аманда говорила так страстно, с таким неподдельным беспокойством…
«Неужели она правда волнуется?»
– У меня каблуков, считай, нет, так что бояться нечего.
– Ну да, – кивнула Аманда покладисто. – А такую физиономию, как у тебя, я видела пятнадцать лет назад, когда Джером меня бросил сразу после выкидыша. В блондинку я перекрасилась, кстати, именно тогда. И знаешь что? Помогло.
Стало неловко; некоторые откровения ложатся тяжёлым грузом на сердце, потому что всё случилось слишком давно, и поздно уже рваться помогать и сочувствовать, но и просто сухо кивнуть, принимая к сведению, невозможно. И одновременно – тепло на душе.
– Я… – Тина запнулась. Слова не шли с языка – все какие-то либо слишком пафосные, либо формальные. – Спасибо. Не переживай, я справлюсь.
– Ну, смотри, – качнула головой Аманда неопределённо. Сейчас, без слоя туши и желтоватого тонального крема, она выглядела моложе обычного – точнее, ровно на свой возраст, честные тридцать девять, когда вокруг глаз уже есть морщинки, но россыпь бледных веснушек на щеках пока ещё наводит на мысли о беззаботном детстве, а не о старческих пигментных пятнах. – Но если что, обращайся. А то ты совсем одна, сидишь в своём замке, как Рапунцель, косу отращиваешь. У меня хоть Дон есть, да и маленький не даёт заскучать.
Скулы свело.
Аманда не была бы Амандой, если бы не ввернула пару слов о своём семейном положении и один высокомерный намёк, даже искренне беспокоясь о ком-то.
– Я, наверное, пойду осматривать фонды, – улыбнулась Тина, стараясь хотя бы выглядеть благодарно; в конце концов, Аманда правда переживала, да и злонамеренной никогда не была, пусть и доводила временами до нервного тика даже снисходительного к женским слабостям Пирса.
– Иди, иди, а я пока подежурю на стойке. Ой, только мне в обед надо уйти пораньше, а то я примчалась как ужаленная, толком не позавтракала даже!
Самое смешное, что сегодня она имела все основания так говорить.
– Конечно. Скажи, когда тебя подменить.
Забросив рюкзак в подсобку, Тина забралась в глубь хранилища, в секцию детской и подростковой литературы. Что бы ни творилось во внешнем мире, о чём бы ни вещали политики, какие безумные моды ни навязывало бы телевидение, но из года в год чаще всего в реставраторской Пирса оказывались именно эти книги. Майн Рид и Купер, Льюис и Монтгомери, Олкотт и Бёрнетт, Даль и Кэрролл, Баум и Грэм… Вырастая, вчерашние мальчишки и девчонки вспоминали истории, которые вызывали когда-то трепет у них, и советовали теперь уже своим детям. Постепенно обложки приходили в негодность, страницы рвались, а некоторые даже и пропадали, но неизменным оставалось одно – аура волшебства, которая окружала старые полки, хранящие многие и многие миры. Работать здесь было приятно; сидеть на высокой шаткой стремянке, чихать от пыли, перелистывать книги. От прикосновений к вытертым корешкам и растрепавшимся уголкам затягивались кислотные чёрные дыры в душе…
Время от времени детский фонд приходилось перебирать, чтобы выявить наиболее пострадавшие экземпляры и отправить их к Пирсу. Тина всегда откладывала это про запас, как некоторые приберегают самую вкусную конфету из вазы, съедая сначала все остальные.
Но сегодня удовольствие оказалось изрядно подпорчено.
Стоило ей оказаться одной – и появилось назойливое ощущение взгляда в спину. Это не мог быть Пирс – он с утра засел в реставраторской, пытаясь реанимировать один чудесный, но весьма запущенный альбом по искусству. И не Аманда – она всё время оставалась в зоне слышимости, то терзая электрочайник, то болтая по служебному телефону прямо за стойкой. Из постоянных посетителей сегодня заявились только Фогг с Корнуоллом да мисс Рошетт, пожилая леди, которая перечитала уже всю библиотеку и зашла на второй круг.
А потом из «Тайны Лунной Долины» вдруг выпала лесная фиалка. Не засушенная, что было бы вполне объяснимо, а живая, не помятая даже и благоухающая, как целая цветочная поляна.
В глазах потемнело.