Здесь нет линии фронта. Здесь — шоссе между Ростовым и Баку, на нем вперемежку стоят то блокпосты федеральных войск, то посты войск, состоящих из людей, старых и молодых, которые совсем еще недавно прошли ту же самую, что и их враги, школу Советской Армии.
Да, итак, воскресенье…
— Давай, покажи свое депутатское удостоверение, покажи наши полномочия, — говорит Надыр Хачилаев, председатель Союза мусульман России, который, как и Багаутдин Магомедов, депутат Народного собрания Дагестана, входит в нашу делегацию по переговорам о судьбе пленных. — Давай, давай…
Перед нами — армейский блокпост. А за нашими машинами — еще машины, большей частью грузовики, на которых едут люди, собирающиеся на митинг в Грозный.
— Назад! Буду стрелять! Назад! — кричит солдат, когда я пытаюсь ему объяснить, что мы не на митинг, мы — в Новогрозненское, где намечена встреча с Асланом Масхадовым.
— Кому говорю! Назад! Все — назад!
И я вижу в его глазах только ненависть измученного мальчишки, кому судьбой досталось играть в войну, но не в детской песочнице.
Еле-еле находим офицера. Долго ждем, когда же он соединится с еще одним офицером, а тот еще с одним, и еще, еще, еще…
Сзади кричат чеченцы, как стая растревоженных птиц. Оглядываюсь — море зеленых флагов: именно эти люди с флагами, как узнаю позже, уже перед отлетом, из дневных «Вестей», устраивали митинг в Грозном.
Все, все… Они — наши, но они теперь другие. Не знаю, кто стал взрослее, кто — моложе, но уже никто не заставит этих людей, наших сограждан — бывших, сегодняшних, завтрашних, — перестать кричать «Аллах акбар!» и бороться за свою независимость.
— Только скажите там, в Москве, что мы не звери. Чеченцы — не звери! — подходит ко мне старик. — Вы живете так, а мы — так. А потом снова полюбим друг друга.
Ну все, переговоры закончились. Уже позади вкопанный в землю танк. И солдат с нацеленным автоматом. И — война.
У въезда в Новогрозненское — рынок. Бегают дети. Толпа, женщины. В киосках — почти московских — сникерсы и пепси. Здесь — мир. Всего в полукилометре от войны.
Новогрозненское — селение между двумя блокпостами, где еще за несколько дней до нашего приезда, до того, как их перевезли в горы, находились новосибирские омоновцы, плененные под Первомайском.
Обычный поселок, в котором ничто не напоминает о войне. Кроме одного: именно здесь намечена встреча и переговоры о судьбе пленных с Асланом Масхадовым.
Я думал увидеть окопы, посты, вооруженных до зубов боевиков, услышать: «Стой, руки вверх! Буду стрелять!», рассчитывал испытать наконец-то чувство опасности от прикосновения к происходящему. Да ничего подобного! Поселок как поселок, люди как люди, дороги как дороги, машины как машины, жизнь как жизнь. Только встречи неожиданные.
Бывший зоотехник, а ныне полевой командир Насир Хаджи представляет парня:
— Это Ибрагим. Он провел операцию по разблокированию Первомайского. Расскажи, Ибрагим… — И тут же мне: — Он у нас парень скромный. Не любит говорить.
Здесь есть свои Матросовы и Зои Космодемьянские, свои Рокоссовские и Жуковы. Здесь те, кто борется с федеральными войсками. То есть с нами. С нами, с нами. С кем «с нами»?..
— Когда ваши окружали Первомайку, а их там было семнадцать с лишним тысяч человек, а наши… — говорит Ибрагим, знаменитый полевой командир… И тут же: — Наши, ваши… Все были одними, а тут вдруг…
И дальше о том, как они уже планировали взять еще один поселок, чтобы обменять группу Радуева на очередных заложников, как лихо бились его ребята, как прорвали они кольцо окружения. В его голосе уже слышен азарт победителя над мощной барсуковской армией, как вдруг — опять о том же: как же так случилось, что мы стали врагами — я, русский, и он, чеченец?
— Когда погибает один наш боец, у нас трагедия, а у вас целый батальон гибнет — и все спят спокойно. Ребят ваших жалко. С контрактниками мы беспощадны, а этих пацанов…
Верить ему? Не верить?
Верить ли в то, как заботливо относятся к нашим пленным, или списать все на обычную пропагандистскую игру? Не знаю, не готов ответить… Но животное и человеческое всегда уживается в людях. И здесь уже не до их национальности.
Армейский майор всего в полукилометре от Новогрозненского, где гуляют, перекидываются новостями знаменитые дудаевские боевики, рассказал мне, что день назад задержали пятнадцатилетнего чеченского пацана, который продавал солдату водку, разбавленную клофелином. «Задержали — и что? Думали обменять, а потом решили — черт с ним, пусть идет на все четыре стороны».
Есть и это. Есть и то, и другое. Кровь и зверства, герои и подонки. Но над всем этим — деньги.
Позже, возвращаясь в Москву, услышал от своего коллеги, депутата Госдумы Гамида Гамидова:
— Радуев сказал мне: «Кажется, что у Барсукова и Дудаева один хозяин. И он сидит в Москве».
Я прошу прощения у коллеги, что передаю наш личный разговор, но ведь то же самое я слышал от многих и многих во время этой командировки. Все — и федеральные офицеры, и дудаевские боевики — уверены, что за этой войной стоят колоссальные финансовые интересы. И даже тогда, когда одни говорят о независимости, а другие не могут понять, чего же хочет от них Кремль: разить всех чеченцев или уйти отсюда, — все вместе утверждают, что больше такой дикости и чуши, таких грязных игр допускать нельзя.
Ну ладно… Об этом и так все знают.
Итак, воскресенье.
Сидим у Аслана Масхадова. Сначала всей делегацией. Потом — один на один.
— Поезжайте в Москву. Скажите там, чтобы Москва отдала наших бойцов, — услышал я от Масхадова. Буквально за несколько минут до этого в тесной комнатке дома у въезда в Новогрозненское я увидел матерей и жен бойцов новосибирского ОМОНа и понял, что наша миссия — возвратить пленных — скорее всего сорвется.
Но мы ехали не только для того, чтобы возвратить нескольких. Нам хотелось освободить всех. И наших. И не наших. Бывших наших. Будущих наших, если они захотят снова быть вместе с Россией.
— Нет, — сказал мне Аслан Масхадов, — больше просто так отдавать никого не будем. Хватит. Мы и так уже много отдали. Наши условия — обмен всех на всех.
— Но ваши боевики, захваченные в Первомайском, являются террористами… По российским законам. И не только по российским.
— Для вас они террористы. Для меня — это мои бойцы.
— Скажите, — спросил я Аслана Масхадова, — действительно ли Радуева отдают под суд за нападение на Первомайск?
— Радуева мы будем судить за то, что он совершил.
— По законам шариата?
— По законам нашего военного трибунала.
Сейчас я не могу, да, наверное, и не имею права пересказать весь наш разговор. Могу только добавить, что, по словам Аслана Масхадова, он и сам не знает, кто взял в заложники православных священников, кто — энергетиков.
Масхадов предлагает вернуться к ситуации 30 июля прошлого года. Тогда была достигнута договоренность обменять всех на всех.
«Правда, — добавил Масхадов, — не повторяйте ваших шуток, когда под видом моих бойцов подсунули чеченских уголовников из Саратова. Оставляйте их себе. У нас таких хватает».
Вот, пожалуй и все, что я увидел и почувствовал во время этой командировки в Чечню.
Только еще одно: невозможно вести никакие переговоры, когда — словно специально для нашей встречи — снова начались удары с воздуха по чеченским селам.
По словам полевого командира Лече Юсупова, назначенного Дудаевым комендантом селения Новогрозненское, с 1 по 3 февраля в результате обстрела федеральными войсками населенных пунктов, расположенных вблизи главного штаба дудаевских формирований, разрушено 400 домов, 114 мирных жителей погибло. Речь идет о населенных пунктах Центорой, Ялхой-Мокх, Аллерой. В последнем селе разрушено 13 домов.
Об этом ни в одной телепрограмме не сообщалось.
Воскресенье. Я только что оттуда.
Все. Хватит.
Чтобы Россия выиграла, Россия должна проиграть эту войну.
Спустя две недели началось мощное наступление на Новогрозненское (этим, наверно, и объяснялась тогда нервозность наших военных). И в следующем номере газеты я написал вторую статью после этой командировки, может быть, в чем-то и повторяясь, но скорее — чтобы со всей ясностью еще раз объяснить, что же я там видел.
На наших руках умирали солдаты,
Мы честно свое под огнем отпахали.
Кто там, за спиной — мы за тех виноваты.
Они нашу честь, наши души продали.
Новогрозненское — селение на трассе Ростов-Баку километрах в двадцати от границы Чечни и Дагестана. Селение — по-российски большое село, напоминающее районный центр где-нибудь посредине России: несколько каменных зданий, оживленный придорожный рынок, дети, бегающие по улицам, женщины, стоящие возле магазинов, собаки, без любопытства наблюдающие то за людьми без оружия, то за людьми с оружием.
Старыми, молодыми, подростками… Новогрозненское — прифронтовое село, но две недели назад ничто там не напоминало о линиях укреплений, долговременных подземных коммуникациях (образ которых так полюбился нашему президенту), просто окопах, всем том, что отличает мир от войны, а фронт — от тыла.
Сворачиваешь с шоссе — и пожалуйста: можешь попить пепси-колы, можешь купить кусок курицы, можешь просто так проехаться по селению, и если что тебя и удивит, так это народ в камуфляже, а кое-кто с автоматами, которые носят, по врожденной привычке сельских жителей, на плечах, как грабли или лопаты.
А за километр до селения и в километре после него — окопы, землянки, бэтээры, блокпосты, грязь и смрад, все то, из-за чего не перепутаешь фронт с тылом, а мир с войной.
Но мир, который находится, вернее, находился между двумя фронтовыми позициями — селение Новогрозненское, — все долгие месяцы этой тяжелой и бессмысленной войны жил будто бы в совершенно другом измерении, в другой вселенной, в другом мироздании.
И потому я только изумленно развел руками, когда по программе «Время» услышал в воскресенье, что войсковая операция в Новогрозненском началась с целью «выдавить» проникших туда боевиков.