В середине 1920-х годов Л. Зборовский, тяготившийся зависимостью от Й. Неттера, стал стремиться к большей самостоятельности. Он, в частности, заключил соглашение о сотрудничестве с художником Эженом Эбишем (Eugene Ébiche, 1896–1987), и имя Неттера в этом соглашении не упоминается, хотя последний также коллекционировал работы уроженца Люблина Э. Эбиша (на выставке их было представлено три, причем во всех случаях указано, что они созданы около 1930 года). Й. Неттер все меньше доверял партнеру, вследствие чего разрыв их отношений был лишь вопросом времени.
Последним художником, которого поддерживали Л. Зборовский и Й. Неттер, стал уроженец Бессарабии Исаак Израилевич Анчер (Isaac Antcher, 1899–1992). Сотрудничество между спонсорами и живописцем началось в 1928 году. По условиям соглашения, каждый из спонсоров должен был выплачивать И. Анчеру по тысяче франков ежемесячно. При этом полотна должны были сначала доставляться Й. Неттеру, а затем уже распределяться между ним и Л. Зборовским. Однако Зборовский, со своей стороны, выплачивал Анчеру только двести франков в месяц, при этом требуя от него предоставлять еще две работы для себя, сверх тех, что предназначались для раздела между коллекционерами. Когда Неттер узнал об этом, то потребовал от Зборовского возмещения всех невыплаченных сумм. На этом отношения между ними прекратились. Уже после этого Неттер в конце 1931 года перечислил Анчеру единовременный платеж в размере трех тысяч франков — насколько можно судить, это был последний раз, когда кто-либо из художников получил финансовую помощь от него. В первой половине 1930-х годов между художниками «Парижской школы» уже существовали очевидные статусные различия: работы Модильяни, Шагала и Сутина приобретали все большее число поклонников, вследствие чего стали восприниматься как объекты для выгодных инвестиций. На смену людям, не стремившимся к наживе, помогавшим художникам и ценившим их поиски, приходили собиратели совсем иного толка. Остальные живописцы и скульпторы пусть и не нищенствовали, но жили в целом трудно, а выставлялись нечасто. «Передовыми новаторами» считались в 1930-е годы уже другие люди, поэтому те, кто искал возможность патронировать талантливой молодежи, поддерживали других художников.
Экспозиция работ из коллекции Йонаса Неттера, представленная в 2012–2013 годах в Париже, Милане и Риме, при всей ее неоспоримой значительности, не давала ответа на три важнейших вопроса.
Во-первых, какие еще произведения входили в нее, но были проданы самим Й. Неттером при жизни, когда и кому и где сейчас эти работы — исходя из сохранившихся писем и договоров можно предположить, что у коллекционера было значительно больше картин А. Модильяни и Х. Сутина, чем представлено в залах парижской Пинакотеки в 2012 году. Так, на рубеже 2013 и 2014 годов в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина прошла выставка собрания Вячеслава Кантора, на которой, как указывалось выше, представлен «Портрет девушки в черном платье», созданный Амедео Модильяни в 1918 году. Как следовало из информации, включенной в скрупулезно подготовленный Ириной Дуксиной каталог, первыми владельцами этого полотна были Леопольд Зборовский и Йонас Неттер, однако уже в 1920-е годы картина оказалась в другом собрании, у Жоржа Бонера174 — неизвестно, вследствие продажи или акта дарения. Едва ли этот пример единичен.
Во-вторых, какие из сохраненных Й. Неттером произведений живописи и графики были проданы его наследниками? Достоверно известно о реализованной в феврале 2009 года на аукционе Christie’s картине Амедео Модильяни «Две девочки» и о проданной там же в июне того же года картине Мориса Утрилло «Затерявшийся тупик», а также о трех произведениях Михаила Кикоина, «Автопортрете» и «Городском пейзаже» Анри Хайдена, проданных этим же аукционным домом в феврале и июне 2012 года. Все они происходят из коллекции Йонаса Неттера — единственные ли это случаи? Как произошло, что один из двух известных портретов самого Й. Неттера, созданный в 1915 году Анри Хайденом, не находится в настоящее время в представленной коллекции, когда и кому он был продан или подарен?
В-третьих, какие еще работы хранятся у наследников, но не включены в экспозицию (о том, что выставлены не все работы, а только «большая часть» собрания, обмолвился сам куратор Марк Рестеллини). Возможность увидеть 122 работы, оригиналы которых были скрыты от любителей искусства на протяжении более чем полувека, крайне важна сама по себе, но все же важно оценить масштабы собрания Й. Неттера и того, что сохранилось от него к настоящему времени, а этого выставка и ее каталог сделать не позволяют. Хочется верить, что эта коллекция не будет продана по частям, а станет основой постоянно действующего музея, в который попадут и другие работы, разбросанные ныне по миру, и который, в свою очередь, будет вести научные и архивные изыскания, посвященные уникальному миру «золотого века» «Парижской школы».
* * *
Леопольд Зборовский скончался в 1932 году в бедности. Он был погребен в общей могиле, а работы из его галереи разошлись в различных направлениях. Йонас Неттер прожил еще почти пятнадцать лет, при этом мы, к сожалению, ничего не знаем о том, какую роль занимало коллекционирование произведений искусства в его жизни в те годы. Самые поздние работы, представленные в экспозиции и ее каталоге, датированы, точно или приблизительно, 1930 годом. Й. Неттер пережил нацистскую оккупацию Парижа, ведя в годы войны полуподпольный образ жизни с фальшивыми документами. Все ли картины художников, большинство из которых относились по нацистской классификации к «дегенеративному искусству», ему удалось сохранить и как — этого мы тоже не знаем. События столь недавней истории почти неизвестны нам, хотя, к счастью, главное, что могло остаться от художников, с которыми сотрудничал Й. Неттер — их картины — не только сохранились, но и недавно стали, наконец, доступными ценителям их искусства.
Леопольд Зборовский всепоглощающе любил искусство, но у него всю жизнь не было денег. У Йонаса Неттера деньги были, он покупал картины, которые, однако, долгие десятилетия оставались известными лишь ему самому, а потом его наследникам, не будучи выставляемыми в музеях и галереях и изучаемыми специалистами. Начиная с 1905 года в Париже была одна семья, которая не только располагала средствами и имела желание вкладывать их в картины художников-новаторов, но и прикладывала усилия к тому, чтобы об этих произведениях и их авторах стало максимально широко известно. Это была семья Стайнов — американских евреев, оказавших огромную помощь художникам, прокладывавшим в Париже в начале XX века новые дороги для развития изобразительного искусства.
ГЛАВА 8
ПЕРВЫЕ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОКУПАТЕЛИ: ЛЕО, САРА, МАЙКЛ И ГЕРТРУДА СТАЙНЫ И СЕСТРЫ ЭТТА И КЛАРИБЕЛ КОН
Для тех, кого привлекало современное искусство, наша коллекция надолго стала одной из главных достопримечательностей Парижа.
Лео Стайн175
I
Историю семьи Стайн в США можно начать с 1841 года, когда девятилетний Дэниель Стайн вместе с родителями прибыл в Балтимор из Баварии. Став взрослым, он при поддержке братьев продолжил дело отца, возглавив основанную им фирму по производству одежды — Stein Brothers, которая достигла вершины успеха в 1861 году, во время Гражданской войны, благодаря продаже военной формы. В 1864 году Дэниель Стайн женился на Амелии Кайзер. У супругов было пятеро детей, причем все они родились в Питтсбурге: Майкл, Саймон, Берта, Лео и, в 1874 году, Гертруда.
В 1875 году Дэниель Стайн, продав свое успешное предприятие брату, вместе с супругой и детьми уехал в Вену. В старой Европе семья вела светский образ жизни, мальчиков воспитывал гувернер-венгр, Берта брала уроки фортепиано. В 1878 году Стайны перебрались в Париж, где девочек отправили в пансион, а мальчики завершили классическое образование обучением игре на скрипке и верховой езде.
Семейство Стайнов, безусловно, было религиозным. Гертруда (Gertrude Stein, 1874–1946) упоминала о деде с материнской стороны как о набожном человеке из династии знаменитых раввинов. Мать описывала в дневнике еврейские праздники, посещение детьми еврейской школы по субботам. Однако воспитатели и наставники в семье Дэниеля религии не касались. Вспоминая детство, ни Лео (Leo Stein, 1872–1947), ни Гертруда не упоминали о каком бы то ни было религиозном образовании или соблюдении традиций иудаизма. Живя в Вене, родители интересовались культурной жизнью местной еврейской общины, слушали пение кантора в синагоге, делали покупки в магазинах, торговавших кошерными продуктами. Однако дети ни в США, ни в Европе не получали образования, которое принято считать традиционно еврейским176.
Через год, в 1879 году, Дэниель решил вернуться в Америку, и в итоге семья осела в Окленде, в особняке на Old Stratton Place — именно его Гертруда впоследствии всю жизнь считала своим домом детства. Через некоторое время Дэниель принял активное участие в создании трамвайной компании Car Cable Company в городе Сан-Франциско, став ее вице-президентом. Старший сын Майкл вскоре присоединился к отцу, и новый бизнес, постепенно набиравший обороты, обеспечил Стайнам благополучную и обеспеченную жизнь.
Однако смерть Амелии (в 1888 году), а потом и Дэниеля (в 1891 году) возложила на Майкла ответственность за распоряжение всем наследством, доставшимся ему, его братьям и сестрам. Майкл, будучи умелым администратором, способствовал слиянию своей фирмы с другими компаниями, управлявшими трамвайными путями. Стремясь сохранить и приумножить оставшееся после смерти отца состояние, он приобрел несколько доходных домов в районе Lion Street, который стремительно развивался и строился. Это имущество позволило семье иметь постоянный доход в виде арендной платы, что сослужило им хорошую службу впоследствии, во время их жизни в Париже.
Гертруда и Берта переехали в Балтимор, где жили их тетя и двоюродные сестры. Лео продолжил обучение в Калифорнийском университете в Беркли, а затем отправился на восточный берег, где в качестве вольного слушателя стал посещать занятия в Гарвардском университете. Брат и сестра встретились и подружились с сестрами Эттой и Кларибел Кон, которые впоследствии в Париже разделили любовь Стайнов к новому искусству (о чем будет подробно рассказано ниже). Саймон и Берта начали постепенно отдаляться от остальных членов семьи. Лео и Гертруда — самые младшие из детей — напротив, становились все ближе между собой. «Нас в семье было пятеро, и все мы были совершенно разными — ни один не был похож на другого», — написала Гертруда Стай