Джанетт Уинтерсон
Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?
Посвящения
Моим трем мамам:
Констанции Уинтерсон
Рут Ренделл
Энн С.
С любовью и благодарностями Сьюзи Орбах
Отдельное спасибо Полу Шереру, который составил мое семейное древо.
Бибан Кидрон – ты просто телефон доверия.
Вики Ликориш и детям: моей семье.
Всем моим друзьям, кто был рядом со мной.
Кэролайн Майкл – фантастическому агенту и сказочному другу.
Всем из "Грув пресс" – за поддержку этой книги: Моргану Энтрекину, Элизабет Шмитц, Деб Сигар и Джоди Хокенсмит.
И Хизер Шредер из ICM, а также AM Homes.
Глава 1
Не та колыбель
Когда моя мать сердилась на меня, а это бывало часто, она говорила: "Дьявол привел нас не к той колыбели".
Я так и вижу, как Сатана отвлекается от своих насущных дел – Холодной войны и маккартизма, чтобы навестить Манчестер в 1960 году. Цель визита – обмануть миссис Уинтерсон – несет на себе яркий налет театральности. Эта женщина показательно страдает от депрессии; она хранит револьвер в ящике с тряпками и щетками, а патроны держит в жестяной коробке. Женщина, которая ночи напролет печет пироги, чтобы не ложиться спать в одну постель с моим отцом. Еще у нее грыжа, больная щитовидка, увеличенное сердце, незаживающие язвы на ноге и два набора зубных протезов – матовый на каждый день и блестящий, с перламутровым отливом на "лучшие времена".
Я так и не знаю, почему у нее не было или не могло быть детей. Я знаю, что она удочерила меня, потому что хотела, чтобы у нее появился друг (у нее не было ни одного), а еще потому, что я была как бы сигнальной ракетой, запущенной в мир, способом провозгласить, что она существовала – своего рода крестиком, отмечающим место, где зарыто сокровище.
Она из себя выходила при мысли о том, что она – никто; и как все дети – приемные или нет – я должна была прожить за нее ту часть жизни, которую у нее самой прожить не вышло. Мы все делаем это для наших родителей – в сущности, у нас и выбора никакого нет.
Она была еще жива, когда моя первая повесть, "Не апельсинами едиными", вышла из печати в 1985-м. Это полуавтобиографическая книга, и в ней рассказывается история молодой девушки, которую совсем маленькой удочерили родители-пятидесятники. Девочка должна была вырасти и стать миссионеркой. Вместо этого она влюбляется в женщину. Катастрофа. Она уходит из дома, сама поступает в Оксфордский университет, а когда возвращается домой, то выясняется, что ее мать собрала радиостанцию и транслирует Евангелие язычникам. У матери все схвачено – она выбрала себе позывной "Добрый свет".
Повесть начинается так: "Как и большинство людей, долгое время я жила с мамой и папой. Отец любил смотреть по телевизору борьбу, а мама просто предпочитала бороться – и неважно, с чем именно".
Я сама почти всю жизнь готова была размахивать кулаками. Выигрывает тот, кто сильнее ударит. В детстве меня били, и я рано выучилась не показывать слез. Если ночью меня выгоняли из дома на улицу и запирали дверь, я сидела на крыльце, дожидалась молочника, выпивала обе пинты молока, оставляла пустые бутылки, чтобы позлить маму, и шла в школу.
[2 пинты – 1,12л]
Мы постоянно ходили пешком. У нас не было ни автомобиля, ни денег на автобус. За день я в среднем наматывала пять миль – две мили на круг в школу, три мили – чтобы сходить в церковь и вернуться назад.
В церковь мы ходили каждый вечер, и только по четвергам оставались дома.
Я кое-что написала об этом в "Апельсинах", а когда книгу опубликовали, мама прислала мне гневное послание, написанное безупречным каллиграфическим почерком. Она требовала, чтобы я ей позвонила.
К тому времени мы не виделись несколько лет. Я ушла из Оксфорда, с трудом пыталась наладить собственную жизнь и написала "Апельсины" совсем молодой – мне было двадцать пять, когда книга вышла в свет.
Я пошла к телефону-автомату – домашнего телефона у меня не было. И она пошла к телефону-автомату – у нее тоже не было домашнего телефона.
Я набрала код Аккрингтона и номер, строго следуя инструкции – и вот, пожалуйста, мама на проводе. И кому, спрашивается, нужен скайп? Сквозь ее голос я видела, как она возникает передо мной и обретает форму, а она тем временем говорила и говорила...
[Аккрингтон (англ. Accrington, местное англ. Accy) — город в английском графстве Ланкашир. Бывший центр хлопкоперерабатывающей и текстильной промышленности.]
Она была дородной, довольно высокой женщиной и весила около двадцати стоунов.
[20 стоунов – примерно 127 кг]
Ортопедические чулки, шлепанцы, кримпленовое платье и нейлоновый платок. Она пользовалась пудрой (за собой нужно следить), но никогда – помадой (потому что это суетно и вообще обман).
[Кримплен — легко стирающаяся и немнущаяся ткань из синтетического волокна. Используется при шитье верхней одежды. Также кримпленом называют полиэфирные синтетические нити и полотна, созданные на их основе. Название произошло от названия долины Кримпл, в которой располагалась лаборатория компании ICI, в которой он был разработан.]
Она почти полностью заполняла собой телефонную будку. Она выбивалась из рамок, она была слишком большой для собственной жизни. Это как в сказке, где размер – вещь приблизительная и изменчивая. Она возвышалась. Она выпирала. И только позже, много позже – слишком поздно – я все-таки уразумела, насколько маленькой она была для самой себя. Ребенок, которого никто так и не взял на руки. Не знавшее заботы дитя все еще пребывало внутри нее.
Но в тот день она неслась впереди собственного гнева. Она сказала: "Это первый раз, когда мне пришлось заказывать книгу на вымышленное имя!"
Я попыталась объяснить, чего хотела достичь. Я амбициозная писательница – иначе вообще не вижу смысла писать; нет смысла вообще что-либо делать, если не хочешь достичь в этом успеха. 1985 год не располагал к написанию книги воспоминаний, да и в любом случае, я не воспоминания писала. Я пыталась избавиться от внушенной идеи, что женщины всегда пишут о "пережитом" – они, дескать, ограничены собственным опытом – в то время как мужчины пишут широко и твердо – на большом холсте, экспериментируя с формой. Генри Джеймс неверно истолковал фразу Джейн Остин о том, что она писала на маленьких кусочках слоновой кости, то есть о крохотных подмеченных мелочах. Почти то же самое говорили об Эмили Дикинсон и Вирджинии Вульф. Меня это злило. Да почему же нельзя объединить опыт с экспериментом? Разве невозможно одновременно наблюдать и воображать? Почему женщина непременно должна быть кем-то или чем-то загнана в рамки? Почему женщина не должна испытывать амбиций по отношению к литературе? По отношению к самой себе?
Миссис Уинтерсон категорически отказывалась это понимать. Она прекрасно знала, что писатели – это повернутые на сексе представители богемы, которым плевать на правила, а еще они не ходят на работу. В нашем доме книги были под запретом – я позже объясню, почему – и вот меня угораздило написать книгу, мало того – ее опубликовали и даже дали за нее премию... и теперь я стою в телефонной будке, читаю матери лекцию о литературе и спорю с ней о феминизме...
Короткие гудки – новые монетки в монетоприемнике – и я задумываюсь, а ее голос тем временем накатывает и отступает, как морская волна.
"Ты мной не гордишься? Почему?"
Короткие гудки – новые монетки в монетоприемнике – и меня снова выгнали наружу, и я снова на ступеньках крыльца. Жутко холодно, я подложила под попу газетку и сижу, съежившись в своем коротком пальтишке из шерстяной байки.
Мимо проходит знакомая женщина. Она дает мне пакетик жареной картошки. Она знает, что собой представляет моя мать.
Внутри, в доме горит свет. Папа на ночной смене, так что она может лечь спать, но она ни за что этого не сделает. Она будет всю ночь читать библию, а когда отец вернется, он впустит меня в дом и ничего не скажет, и она ничего не скажет, и мы будем вести себя так, будто это нормально – выгонять своего ребенка из дома на всю ночь, и никогда не спать с собственным мужем – тоже нормально. А еще вполне нормально иметь два набора вставных челюстей и держать револьвер в ящике с тряпками и щетками...
Мы все еще стоим в телефонных будках. Она говорит, что мой успех – от лукавого, от хозяина "не той колыбели". Она швыряет мне в лицо тот факт, что я использовала в повести собственное имя – если это все выдуманная история, то почему главную героиню зовут Джанетт?
Почему?
Я не помню времени, когда бы я не выдумывала своих историй назло ей. Это с самого начала стало моим способом выжить. Приемные дети любят присочинить о себе – нам просто приходится это делать; потому что в самом начале нашей жизни зияет провал, отсутствие, знак вопроса. Важнейшая часть нашей истории не просто отсутствует – она стерта насильно, как будто в утробе матери взорвалась бомба.
Ребенка вталкивают в полностью неизведанный мир, и познать его можно единственным способом – через некоего рода историю. Да, мы все так живем, наша жизнь и есть рассказ, но усыновление впихивает тебя в историю уже после того, как она началась. Это как читать книгу, в которой не хватает первых страниц, как угодить на представление, когда занавес уже поднят. Чего-то недостает – это чувство никогда, никогда не оставляет тебя – да оно и не может, не должно оставлять, потому что что-то все-таки отсутствует.
Изначально это не обязательно плохо. Недостающая часть, утраченное прошлое может стать открытием, а не провалом. Может оказаться как входом, так и выходом. Это древние окаменелости, отпечаток другой жизни, и хотя ты никогда не сможешь ее прожить, твои пальцы обводят пространство, где она должна была располагаться, и ты учишься нащупывать своего рода шрифт Брайля.
[Шрифт Брайля (англ. Braille) — рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения незрячими и плохо видящими людьми. Разработан в 1824 году французом Луи Брайлем.]