Я тогда расплакалась. Почему мы измеряем любовь утратой?
Глава 4
Беда с книгами в том...
В нашем доме было всего шесть книг.
Одной была Библия, две других – комментарии к ней. В маме погиб писатель памфлетов, поэтому она твердо знала, что крамола и противоречия распространяются с помощью печатной продукции. Наш дом жил не по светским законам, и мама была убеждена, что внешний суетный мир не должен на меня влиять.
Я спрашивала у нее, почему нам нельзя заводить книги, и она отвечала: "Вся беда с книгами в том, что ты в жизни не поймешь, что в них... пока не станет слишком поздно".
"Для чего поздно?" – думала я про себя.
Я начала читать книги тайком – по-другому никак не получалось – и всякий раз, когда я раскрывала страницы, то задавалась вопросом, будет ли это тот самый раз, когда станет слишком поздно, и последний глоток преобразит меня навсегда, словно питье из Алисиной бутылочки, или волшебное зелье доктора Джекила и мистера Хайда, или таинственная жидкость, навек связавшая судьбы Тристана и Изольды.
В мифах, легендах, сказках и во всех производных от них историях как форма, так и размер являются приблизительными и могут быть изменены. Это касается формы и размера сердца, в котором возлюбленный может стать презираемым, либо наоборот – ненавистный сделаться любимым. Поглядите, что происходит в шекспировском "Сне в летнюю ночь", когда Пак закапывает волшебное зелье в глаза Лизандру и тем самым превращает его из беспринципного бабника в преданного супруга. В шекспировском мире магическое зелье изменяет не объект желания – женщины какими были, такими и остаются – а вот мужчина принужден увидеть их другими глазами.
В той же пьесе Титания кратковременно влюбляется в мужлана-ткача с ослиной головой на плечах – забавный результат использования оборотного зелья, и это ставит под сомнение саму реальность: а действительно ли мы видим то, что полагаем, что мы видим? Вправду ли любим то, что как мы верим, мы любим?
Расти всегда трудно. Странным образом, даже когда мы прекращаем расти физически, нам приходится продолжать расти эмоционально, и это одновременно и расширение, и сжатие, поскольку некоторые аспекты нашей личности развиваются, а некоторым нужно дать возможность исчезнуть... Косность никогда не срабатывает – иначе в итоге окажется, что мы неподходящего размера для собственного мира.
Раньше я гневалась так, что гнев мой мог заполнить собой любой дом. Я ощущала такую безнадегу, словно Мальчик-с-пальчик, который вынужден был прятаться под стулом, чтобы его не затоптали.
Помните, как Синдбад одурачил джинна? Синдбад открывает бутылку, и оттуда вылетает джинн ростом в триста футов, который грозится убить его на месте. И тогда Синдбад, пользуясь его тщеславием, заключает пари, что джинн не сможет влезть обратно в бутылку. А как только тот это проделывает, Синдбад затыкает бутылку пробкой, и джинн остается в заточении до тех пор, пока не научится хорошим манерам.
Юнг, в отличие от Фрейда, любил сказки за то, что они рассказывают о природе человека. Иногда, даже часто – о той нашей части, которая одновременно и переменчива, и сильна – о растущем, клубящемся гневе, который может погубить и нас, и не только нас, который угрожает разрушить все вокруг. Мы не можем вступать в переговоры с этой мощной, но неистовой частью самих себя до тех пор, пока не обучим ее хорошим манерам – что означает загнать ее обратно в бутылку и показать, кто здесь на самом деле у руля. И это не означает подавить, это означает отыскать вместилище. В психотерапии врач служит вместилищем для того, что мы не осмеливались выпустить наружу, потому что это очень страшно или же для того, что вырывается наружу слишком часто и превращает нашу жизнь в руины.
Сказки учат нас тому, что такой вещи, как стандартный размер, не существует – это иллюзия жизни в объятиях машин, иллюзия, с которой фермеры до сих пор сражаются, пытаясь поставить в супермаркеты унифицированного вида овощи... нет, размер – штука точная, и в то же время подверженная изменениям.
Легенды о богах, являвшихся в человеческом обличье – втиснувшихся в него, и из-за этого частично утратившими божественную мощь – это еще и рассказы о том, что нельзя судить по внешности, что вещи не такие, какими кажутся.
Мне кажется, что быть правильного размера по отношению к своему миру и осознавать, что и вы, и ваш мир никоим образом не фиксированные величины – это ценный ключ к пониманию того, как следует жить.
Миссис Уинтерсон была слишком большой для собственного мира, но с угрюмым остервенением и неловкостью втискивалась под его низкие потолки, время от времени взрываясь – и возвышаясь над нами во все свои три сотни футов. А затем – поскольку это было бессмысленно, никому не нужно и разрушительно – ну, или так казалось – она снова поверженно съеживалась к прежнему состоянию.
Я небольшого роста, поэтому люблю истории о малышах и слабаках – но только те, в которых размеры не противопоставляется друг другу напрямую. Вспомните, например, сказку "Джек и бобовый стебель" – вроде бы о глупом, большом уродливом великане и хитром малыше Джеке, который умеет быстро бегать. Ну хорошо, зато в этой сказке есть непостоянный элемент – бобовый стебель, выросший из боба в гигантское древоподобное нечто, по которому Джек вскарабкался и отыскал замок. Это мост между мирами, непредсказуемый и удивительный. А позже, когда великан гонится за Джеком и пытается спуститься по нему, бобовый стебель нужно срубить без промедления.
И это приводит меня к мысли, что стремление к счастью, которое мы с равным успехом можем именовать жизнью, наполнено удивительными, мимомолетными возможностями – мы оказываемся там, куда и думать не могли добраться, путешествие оказывается неожиданно выгодным, но мы не можем оставаться там, это не наш мир, и мы не должны допустить, чтобы этот мир столкнулся с тем, в котором мы можем обитать. Бобовый стебель нужно, должно срубить. Но значимые богатства из "того мира" можно пронести в наш, в точности так же, как Джек проделал с волшебной арфой и гусыней, несущей золотые яйца. И все эти "приобретения" подстроятся под наши форму и размер – в точности так же, как крохотные принцессы и принцы-лягушки принимают свою истинную форму, необходимую для того, чтобы жить здесь, с нами.
[В европейской традиции в сказке в облике лягушки скрывается заколдованный принц, спасти которого может принцесса – в современных версиях с помощью поцелуя, в оригинале – швырнув о стену, а то и казнив. Классический пример – "Сказка о Короле-лягушонке" братьев Гримм.]
Так что размер имеет значение.
В своем романе "Какого пола вишня" (1989) я вывела образ, который назвала Женщина-собака; это великанша, что живет на реке Темзе. Она испытывает страдания, потому что слишком огромна для своего мира. И это еще одно прочтение образа моей матери.
Шесть книг... моя мать не хотела, чтобы книги попали ко мне в руки. Ей никогда не приходило в голову, что это я попаду в объятия книг – что я погружусь в них, чтобы спастись.
Раз в неделю миссис Уинтерсон отправляла меня в публичную библиотеку Аккрингтона за пополнением ее тайной коллекции прочитанных детективов. Да, это нелогично, но кто когда замечал отсутствие логики в собственных поступках? Ей нравилось, как пишут Эллери Куин и Реймонд Чандлер, а когда я осмеливалась напомнить ей о том, что "Вся беда с книгами (рифмуется с "фигами") в том, что ты в жизни не поймешь, что в них... пока не станет слишком поздно", она отвечала, мол, если ты заранее знаешь, что в книге будет труп, то не очень пугаешься.
Мне разрешалось читать беллетристику о королях и королевах, исторические книги, но ни под каким видом – художественную литературу. Это были те самые книги, в которых крылась беда...
Аккрингтонская публичная библиотека обладала хорошо укомплектованным книжным фондом и находилась в каменном здании, долженствующем символизировать ценности века самопомощи и созидания.
Его достроили только в 1908-м на средства фонда Карнеги. Снаружи здание было украшено вырезанными в камне головами Шекспира и Мильтона, Чосера и Данте. Внутри помещение выложили плиткой в стиле модерн и установили огромные витражи, которые радовали глаз изречениями типа "Упорство и труд к успеху ведут".
В библиотеке было полно классической английской литературы и очень редко попадались сюрпризы – например, Гертруда Стайн. Я понятия не имела о том, что стоит читать и в каком порядке это следует делать, поэтому стала читать по алфавиту. И слава богу, что ее звали Джейн Остин.
[На английском фамилия Остин – Austen – начинается с первой буквы алфавита.]
Одной из шести книг, водившихся в нашем доме, на удивление оказалась "Смерть Артура" авторства Томаса Мэллори. Это было красивое издание с иллюстрациями, и раньше ею владел мамин дядюшка – светский и образованный человек, брат ее матери. Так что мама сохранила эту книгу, а я ее прочла.
["Смерть Артура" (среднефранц. Le Morte d'Arthur) — итоговое произведение артуровского цикла, свод рыцарских романов, сочинённых во второй трети XV века на позднем среднеанглийском языке Томасом Мэлори (бывшим рыцарем, который был осуждён на пожизненное заключение за грабёж, насилие и разбой). По некоторым версиям, первый в англоязычной традиции роман в прозе.]
Легенды об Артуре, о Ланселоте и Гиневре, о Мерлине, о Камелоте и Граале стали частью меня, подобно недостающей молекуле в химическом соединении.
С легендами о Граале я работаю всю свою жизнь. Это истории утраты, верности, краха, узнавания, истории о втором шансе. Сначала я откладывала книгу и пролистывала страницы, где рассказывалось о том, как Персивалю, отправившемуся на поиски Грааля, однажды является видение, но поскольку он не способен задать единственно верный вопрос, Грааль исчезает. И Персиваль проводит двадцать лет, странствуя по лесам, разыскивая то, что однажды уже нашел, то, что уже держал в руках, что, казалось, можно обрести с такой легкостью – но на деле вышло совсем не так.