Бег увлек меня главным образом потому, что его природа не может быть выведена из чьей-то пользы, из места в иерархии, из хитрого плана. Бег честен и объективно измерим. Есть определенные уровни совершенства, которые каждый, кто избирает этот путь, может легко распознать, к которым может стремиться, вероятно, когда-нибудь даже преодолеть. Есть правила игры, и число, которого можно достичь – будь то время, отведенное на прохождение определенной дистанции, место в итоговой таблице или рекорд, – не может быть оспорено. Его не вычеркнешь, не сфальсифицируешь, не присвоишь. Забег – испытание, где слова ничего не значат в отличие от показателей.
Я бегаю с 10 лет. В 40 я внезапно задумался над одой Пиндара к олимпийскому победителю («В малый срок возвеличивается отрада смертных»[10]) – а также над тем, что, по мнению физиолога Дэвида Костилла, эксперта мирового уровня, «без сомнения, бегун на дистанции пребывает в лучшей форме между 27 и 32 годами». Когда весной 1981 года мне исполнилось 41, я совершенно четко увидел свой дальнейший жизненный путь. С новой дикой надеждой я ухватился за мечту длиною в жизнь, которая наполнила мое нутро огнем, а разум – упрямой верой и оптимизмом. Это еще было возможно. Я решил пробежать и – возможно – победить в Национальном чемпионате в беге на 100 км, который проходил в Чикаго той осенью.
Тогда мой разум сказал мне: иди по этой дороге сейчас или жалей дальше всю жизнь. Этот волевой поступок не был моим последним шансом остаться в живых, но ощущался он именно так. Бег был не самой значительной частью моей жизни. Но каждая часть важна, если она действительно часть чего-то большего.
Чикагский ультрамарафон рекламировался как королевская битва между двумя знаменитыми стайерами – Барни Клекером из Миннесоты и Доном Полом из Сан-Франциско. Клекер, которому было 29, только что установил невероятный мировой рекорд. Он пробежал 50 км меньше чем за 5 часов – если точнее, за 4 часа 51 минуту 25 секунд. Пол обладал сопоставимыми данными и тоже был честолюбив. Клекер и Пол казались мне непобедимыми. Это были «люди-антилопы» – быстрые, непревзойденные бегуны с мускулистыми бедрами, худыми голенями и мощной грудью.
Что случится, если Клекер и Пол – или кто угодно еще – пробегут расстояние 100 км (62,137 мили)? Каждый из нас столкнется со своими индивидуальными пределами, но поскольку Клекер – лучший из всех, то это также коснется и вопроса пределов скорости и выносливости всего рода человеческого.
Моя новая невеста, Маргарет, полетела со мной в Чикаго в ночь накануне гонки, но мы не поехали на традиционный мастер-класс перед гонкой, где выступали почетные гости и именитые спортсмены и где Дон Пол предсказывал «захватывающую гонку». Вместо этого я проверил стартовую линию, пробежал по тротуару вдоль озера Мичиган, вернулся в наш отель и принял горячую ванну. Все лето мы прожили в лесах штата Мэн в крошечной лачуге из рубероида без электричества и водопровода, изучали насекомых и ручную большую ушастую сову, готовясь к этому старту. Горячая ванна была удовольствием, которое я не мог пропустить.
Когда я проснулся следующим утром, я съел столько булочек из дрожжевого теста, сколько в меня влезло, выпил большую кружку кофе из термоса, и с рассветом мы поспешили на стартовую линию.
Люди мелькали в сумерках, растягивались и разминались, чтобы согреться. Шел легкий дождь, с озера доносились порывы ветра. Я бродил в своем хлопчатобумажном тренировочном костюме, дрожа и нервничая. Мне не терпелось побежать. Я не мог дождаться облегчения, которое должно было наступить через считаные часы – после месяцев непрерывной ежедневной тренировки в темпе, превышающем гоночный. Мне кажется, за все лето и начало осени я пробежал больше 1,5 тысячи километров – и еще десятки тысяч за пару десятков лет до того. По приблизительным подсчетам, я уже четыре раза обогнул земной шар. Осталась всего-то сотня километров.
Напряжение выросло, когда мы выстроились рядами позади жирной белой линии, прочерченной мелом по черному асфальту. Интересно, кто еще из всей толпы бегунов со всех уголков США и Канады так долго ждал этого момента, так упорно тренировался и был так же вдохновлен, как я.
Как я впоследствии узнал, кроме Клекера и Пола были и другие опытные спортсмены. Например, Парк Барнер, легенда ультрамарафона. На тренировках он регулярно пробегал внушительные расстояния – 200 км в неделю. Вернулся Дан Хелфер (Мортон, Иллинойс). Он прибежал вторым после Клекера на том рекордном 50-мильном забеге в прошлом году. На старте был и Роже Рулье – ветеран 63 марафонов и обладатель рекорда в American Masters’ (в категории старше 40 лет) на дистанции 50 миль. Среди женщин была Сью Эллен Трапп, американская рекордсменка тех же 50 миль. Будучи полным новичком, я слышал только о Клекере и Поле – в моем воображении они были гигантами. Вот так совершенно неожиданно я оказался на состязании лучших североамериканских бегунов.
Пол, Клекер и почти все остальные заняли позиции передо мной. Носки их беговых кроссовок почти касались белой линии. Я попятился и съежился, почти что спрятался в толпе. Лишь одно лицо было мне знакомо. Я стоял сразу за Рэем Кролевичем, приехавшим из родного Понтиака (Северная Каролина). Мы познакомились прошлым вечером, когда я проверял стартовую область. Тогда я этого еще не знал, но Кролевич тоже был ветераном, пробежавшим более 60 ультрамарафонов. Я же поучаствовал только в одном. Крепко сложенный, он казался несгибаемым и несокрушимым, словно верблюд. В прошлом году здесь же он пришел третьим.
Мы продолжали прогуливаться, беспокойно потягиваться, в очередной раз затягивая шнурки и поглядывая на часы. Когда до старта оставались минуты, мы столпились ближе к линии, в нетерпеливой тревоге ожидая начала забега. Многие из нас нервно сорвали с себя куртки. Их охлажденные мышцы медленнее избавлялись от кислорода в крови, снижая энергоэффективность. Изучая жуков-скакунов и работая в поле в Африке, я выяснил, что холодные жуки бегают куда медленнее горячих, так что я просто ждал.
Наконец кто-то, кажется, д-р Ноэл Неквин, распорядитель гонки, объявил в рупор о правилах забега. Остались считаные секунды. Мы напряглись. Я снял верхнюю одежду и отбросил ее в сторону. Раздался звук: «Ба-бах!» Линия ринулась вперед как тетива лука, освобожденная от натягивающих ее пальцев. Клекер, Пол и многие другие помчались с пугающей, как мне показалось, скоростью. Словно саванная антилопа, я стал частью громыхающего стада позади них.
Когда мы пробежали первые мили, я поравнялся с Кролевичем, который тараторил без умолку. Я не слышал его, потому что затерялся в потоках сознания, где рефлексия граничила с бессознательным: я достиг бегового транса. Временами я старался подзарядиться с помощью каких-то размышлений, мотивировать себя ободряющими речами, вспомнить слова песенки Кэта Стивенса, которую выучил специально, чтобы она сопровождала и утешала меня в беге. Но получалось вспомнить только ритм и обрывки слов: «Я бегу уже долго по этому пути… эпохи приходят и уходят». Затем слова обрывались, а я видел мерцающие образы того, что и в самом деле казалось приходящими и уходящими эпохами.
4Назад, в начало
Всякая разлука дает предвкушение смерти и всякое ожидание – предвкушение воскрешения из мертвых[11].
Вот как взрослый человек может тратить деньги и драгоценное время, чтобы загонять себя до полусмерти вдоль озера Мичиган в Чикаго? Сотни раз спрашивая себя об этом до забега, я задумался и во время гонки. Я пытался найти рациональный ответ. Теперь, оглядываясь назад, я знаю: отчасти дело в том, что мне просто нравится бегать. Возможно, эта любовь захватила меня еще в детстве, когда я бегал по песчаной лесной дороге, гоняясь за ярко-зелеными с металлическим отливом жуками-скакунами. Я многим обязан той тихой загородной жизни, в которой лес был моим детским манежем. Поэтому я должен взять вас с собой туда, обратно в мой лес.
Я помню свой приезд в то особое для меня место. Прилетев из Бостона на рассвете, я еще час или около того еду на автобусе в Триттау по равнинной сельской округе Северной Германии. Впервые я возвращаюсь сюда, чтобы увидеть мир, который на долгие годы стал (или остался) в моей памяти призрачной сказочной страной. Но Триттау существует – я вижу название на дорожном указателе, затем – несколько магазинов, липовые деревья, соломенные крыши, дома из ярко-красного кирпича, опрятные пшеничные поля. Проезжая вниз по небольшому холму, я узнаю изгиб дороги.
Автобус останавливается. Я в Триттау. Я стою, потрясенный, и пытаюсь сориентироваться. На углу, сразу через улицу от автобусной остановки, – китайский ресторан. Он стоит на месте начальной школы, в которой я учился. Помню ее сумрачные голые кабинеты и большой серый двор. Однажды мальчика, сидевшего на скамье рядом со мной, вызвали перед всем классом. Он вытянул руку, а учитель колотил по ней указкой. Мальчик не проронил ни звука.
Гостиница, которая стояла рядом со школой, все-таки сохранилась. Посетители за столиками уже в полдень заказывают пиво. Ряд каштановых деревьев вдоль ближайшей каменной стены тоже кажется мне знакомым. Я представляю тонкого, щуплого ребенка, который с 5 до 10 лет жил с семьей в однокомнатной лачуге прямо на краю леса. Обычный мальчик, такой же, как и все остальные. Каждый день он с сестрой Марианной, младше его на год, проходил или пробегал мимо этих деревьев, завершая утреннее двухмильное путешествие через лес в город. Однажды он с отцом отправился отсюда на поезде в ближайший город Гамбург. Всюду, куда ни упадет взгляд, – разбомбленные руины. Никакой зелени. Он слышал о людях, которые после бомбардировок и огненных смерчей были на годы заперты под землей, в кладовой, в которой не было ничего, кроме мешков муки. Умирая один за другим, они хоронили своих покойников в этой муке, чтобы подавить запах разложения плоти. Он слышал пугающий рев самолетов. С тех пор он считал города мишенями, которые нужно избегать всеми средствами. Он любил лес. Был ли этот ребенок действительно мной? Если да, то я бы помнил эти леса. Они не должны были измениться.