Кузнецова ДарьяЗадача с яйцом
Глава 1. То — не знаю что
Яблочко заводное упрямо отказывалось кататься по тарелочке с магнитной каёмочкой. Тарелочка работала исправно, это Северина проверила первым делом, а вот яблочко — не катилось, хоть ты тресни. Ни по этой, ни по другой, имевшейся в хозяйстве. Заводилось, но лишь медленно крутилось на месте, тихонько тикая.
Дело, значит, не в механизме, а в паутинке, которую яблочко должно было развёртывать. Чинить чужую паутинку — дело неблагодарное и бесполезное, значит, надо вскрыть, вычистить и сплести всё заново. Северина прекрасно знала, как это делается, не первый раз, но лентяйничала. В железках ковыряться — это дело, а паутинки… Рукоделие, тьфу! Рукоблудие.
И день сегодня такой, что не до нежеланной работы. Птицы надрываются, солнышко улыбается во всю ширь, всё кругом цветёт, листвой зеленеет, а на речке — красотища! Вода уже тёплая, песочек меленький…
Да только шиш ей с маслом, а не речка сейчас. Яблочко починить надо сегодня — кровь из носу, боярин Кузовкин слёзно упрашивал. Дела Северине нет до его слёз, но плату посулил двойную, да и с боярышней Марьяной Кузовкиной вредно ссориться.
Девица была не злой и не бестолковой, рукодельница хорошая, хозяйка, но нравом больно крута и статью — полянѝца1, а не скромная боярская дочь. В кого такая уродилась! Ещё она обладала влиянием на других боярышень и имела долгую память: кто обидел — прощения потом искал и не находил, зато и добро не забывала. В общем, полезное знакомство.
Всё бы ничего, но на вечер Марьяна пригласила подружек, тарелочку смотреть. В столице Тридюжинного царства будут показывать развязку нашумевшей истории про Варвару-красу и богатыря Светлогора, билеты на представление загодя раскуплены, по тарелочке только и посмотришь. А она не фурычит.
Повздыхав на заоконную благодать, Северина повторно начала разбирать яблочко, на этот раз — целиком, чтобы добраться до розового кварцевого сердечка, рождающего паутину.
Яблочко устроено просто. Заводной механизм с часовой пружиной, колёсико да молоточек, который постукивает по кристаллу и выбивает из него узелки паутины, а та затягивает тарелку — и показывает то, что велел человек, заводивший яблоко. И механизм простой, и паутинка — несложная, только муторно всё это. Потому что скучно.
Северина упрямо закусила губу, насупилась. Пинцетом достала маленький, с ноготь, камень, подкрутила опущенное на глаз увеличительное стекло и внимательно осмотрела кристалл в поисках узелка. Сюрприза не было, неизвестный мастер закрепил всё как положено, на вершине камня. Подцепить да вытянуть аккуратно, чтобы не оборвалась — невелика наука.
А вот паутинка оказалась неуклюжей, неровной, с провисами и прорехами, да и уложена кое-как. Раздосадовано прицокнув языком на того, кто устроил это безобразие, Северина стряхнула его с пинцета на пол, где паутинка развеялась дымом, и принялась выплетать новую.
Во множестве бытовых устройств использовались подобные схемы — для каждого, конечно, своего типа, — и дело с ними иметь приходилось постоянно. Чтобы не тратить лишнее время, Северина ещё во время учёбы обзавелась основами под самые распространённые. Размеченные дощечки с набитыми в строгом порядке гвоздями — куда уж проще! Это под что-то новое и трудное надо кумекать и на макетной доске расчерчивать, а тут — ширпотреб.
Нитку Северина брала льняную, хорошую, тонкую. Для дела неважно какую, а ей нравилось работать с чистым льном — рукам приятно. Ловкие пальцы двигались сноровисто, узелок ложился к узелку, ниточка к ниточке под тихое, напевное, бездумное: «Покажи мне поле, покажи мне лес, покажи побольше всяческих чудес»… Неважна складность, мотив неважен, важно — заговорить на правильное дело. Ученики пользовались затверженными наизусть присказками, а Северине никогда не давалась зубрёжка — но нравилось её дело.
Каждый круг паутинки, замыкаясь, начинал блёкло светиться, делался прозрачным и невесомым — дюжина кругов на дюжине ниток. Когда затянулся последний узелок, нити сверкнули — и паутинка ослабла, соскользнув с гвоздей и повиснув над дощечкой. А дальше уже и вовсе дело техники: подцепить за серединку, по одной прижать основные нити к камню…
— Сенька! Бросай свои шурешки, к царю зовут!
— Подождёт твой царь, — отмахнулась Северина, даже не вздрогнув. Братец ступал легко и тихо, но не ему к ней подкрадываться незаметно: приближение родной крови девушка почуяла ещё тогда, когда он на двор шагнул. — Царь твой мне сам повелел сгинуть с глаз долой, вот пусть и расхлёбывает.
Северьян осторожно присел на свободный стул в стороне, у двери светёлки. Знал, что сунешься не вовремя под руку — можно и клещами по голове огрести, если что вдруг сорвётся. Проверено. Увернуться-то он увернётся, но зачем сестру расстраивать?
— Сень, ну ты что! Царь же. И он с тобой мириться хочет.
— За Елисея не пойду! — отрезала она, не прерывая возни с паутинкой, и бросила на брата сердитый взгляд.
— Да все ещё в прошлый раз поняли, — рассмеялся он.
— Сказки мне не рассказывай! — скривилась Северина и аккуратно закрепила наконец паутинку, после чего распрямилась и сняла со лба кожаный ремень, к которому крепились на суставчатых лапках разные лупы. — Кто-то, может, и понял, а Елисей — дурак. Утром вот только являлся.
— Чего хотел? — Брат усмехнулся, но в глазах мелькнула насторожённость.
— На ярмарку звал. Спаси меня Леля от этого ухажёра, — проворчала она.
Северьян только головой качнул, но спорить не стал. При всём уважении к царю Владимиру, младший сын его Елисей вышел — ни нашим ни вашим. Не то чтобы негодяй, но на сказочного дурака не тянул ни смекалкой, ни добротой, на витязя и толкового царевича — ни лицом, ни статью, ни умом. Девицы к нему липли из властолюбивых и на деньги падких, а Елисей, не будь дурак, за Сенькой волочился. Царь поначалу обрадовался и благословил, да только невеста упёрлась.
Полгода уже минуло с тех пор, как они с царём вдрызг разругались. Давно бы помирились, да на беду и Елисей удила закусил: хочу, говорит, жениться на Горюновой, другие не любы.
Так и жили.
— Чего там у царя? — спросила Северина с показным равнодушием, шустро собирая яблочко.
— Задачка есть, как раз по тебе.
— Ишь ты! А ведь незаменимых нет, у него таких пучок на пятачок в базарный день, — расплылась сестра в самодовольной улыбке.
— Не справились они, — подлил Северьян елея, посмеиваясь в усы. — На тебя вся надежда.
— А тебя сюда как сотника или как брата послали?
— Как обоих, — ухмыльнулся он. — Не мытьём, так катаньем велено тебя умаслить, так что ты уж не наглей, не подведи брата.
Северина довольно промолчала, на пол-оборота завела собранное яблочко — и то, пощёлкивая, покатилось по тарелочке.
— Тарелочка, покажи царя Владимира! — бросив полный превосходства взгляд на брата, скомандовала она.
Злые языки болтали, что девица Горюнова от царевича нос воротила только потому, что на отца его глаз положила. Брат за всю эту занимательную анатомию свернул пару челюстей — он-то отлично знал, что Сенька в царицы не метила и во Владимира влюблена не была. Да и во что там влюбляться, по совести? Елисей в него наружностью пошёл, такой же мелкий и щуплый, а тут ещё и старик. Голова плешивая, борода паршивая… Разве что умом боги царя-батюшку не обделили, это верно. Но ты пойди да объясни каждому, что это у них дружба такая странная!
Тарелочка, подумав, послушалась, а Северина — недовольно ругнулась и обиженно надула губы, разглядывая парадный царский портрет. Забыла совсем, что яблочко-то не её, а обыкновенное.
Паутинки отказывались подглядывать за людьми, показывали только общественные места. Отчего так получалось — никто толком не знал, но обойти запрет, насколько Северьян знал, пока сумела только его сестра. Из чистого упорства. Сейчас таких вот особенных пар из тарелочки и яблочка, которые могли показать что угодно, имелось три штуки во всём Тридевятом царстве: одно у Сеньки и два у царя для государственной надобности.
— Ну и ладно, леший с ним, — проворчала Северина, а тарелочка, мигнув портретом, отобразила живописный лесной пейзаж с залитой солнцем поляной. — Пойдём, что с ним сделать! Пропадёт же без меня. Погоди только, переоденусь, и на вот, держи, зайдём по дороге к боярину Кузовкину.
Северьян не стал пенять на то, что царь ждёт, а то сестра из вредности станет возиться ещё дольше. Это она по работе — Премудрая, а по жизни… Двадцать пять лет — а ума нет. Впрочем, нет, не ума, этого даже с избытком, а чего-то такого, чему брат никак названия не мог подобрать. Женской мудрости, что ли?
Дома Северина возилась в полотняной рубахе с подвёрнутыми рукавами и юбке едва ниже колен — в таком на улицу, конечно, не сунешься. Пока убежала к себе, брат спустился в горницу, где осторожно положил яблочко и тарелочку на стол. В его привычных к мечу руках девичья безделица выглядела особенно хрупкой, боязно было что-нибудь испортить. Это в детстве брат с сестрой были так похожи, что не отличишь, а теперь… У него ручища — как две её, рост на полголовы выше. Разве что масть общая, рыжая, да и то Северьян почти всё время на улице, отчего кожа темнеет и дубеет да волосы выгорают, а сестра — в мастерской возится, бледная, веснушек мало.
Освободив руки, Север — вот же выдумали родители имена рыжим детям! — зачерпнул из бочки ковш воды. Напился, борясь с желанием полить на голову — макушка лета, жара.
Сестра пришла неожиданно быстро. Волосы в косу собрала, синей лентой повязала под цвет сарафана — не стыдно в государевых палатах появиться.
Пока шли через город сначала к Кузовкину, чтобы работу отдать, а после — к царю, говорили об отвлечённом. Северине, конечно, хотелось расспросить, что за задачка появилась у царя, что тот плюнул на обиды и послал за ней, но упрямство мешало расспрашивать, а брат, конечно, понимал её интерес, но облегчать жизнь не собирался. Захочет — спросит прямо.