В 1957 году мать Шурика на своей работе получила наконец отдельную трёхкомнатную квартиру. К этому времени дом у реки, в котором жил Шурик, был почти полностью расселён: по крайней мере все руководящие работники получили жильё в новых домах города.
Его мать на самом деле была отличным работником, очень хорошо справлялась со своими обязанностями, работая старшим инспектором в управлении трудовыми резервами области. Недаром окончила Московский институт стали и сплавов в 1940 году и работала по распределению вместе с мужем на Ижорском заводе под Ленинградом. Она проработала всю войну, будучи в эвакуации с ижорского завода, на челябинском танковом заводе контролёром качества броневых башен танков. А это была расстрельная должность: работая на заводе, надо было иметь и мужество, и силу воли, чтобы отстаивать своё мнение по качеству башен, за которое она лично отвечала: ведь план завода всегда «горел»! И от её личного мнения и личного клейма, которым она должна была клеймить пропускаемую ею продукцию, зависело выполнение плана огромного военного завода. А значит и жизни танкистов на фронте. А также и премии, и пайки, и благополучие руководства завода. А это не малого стоило.
Шурик однажды спросил мать, почему, проработав на военном танковом заводе всю войну, она не была награждена ни одной медалью или орденом, только получала благодарности в приказах по заводу?
— Потому, что честно выполняла свои обязанности! Не шла на сговор со своей совестью, не кривила душой, делала всё зависящее от меня, чтобы танки выходили с нашего завода сделанные точно по ГОСТу.
— Но разве именно за это и не должны были тебя наградить медалью или орденом?
— Ты ещё очень мал, чтобы понять ситуацию в нашей стране. Мне совершенно не хочется продолжать этот разговор, но кое-что я тебе скажу: не всегда человек прав потому, что всё делает правильно, как предписано законом. Очень часто он прав потому, что у него больше прав и он может нарушать закон, подменяя его своим хотением. И частенько от этого оказывается в выигрыше.
Очень прошу тебя, запомни эти мои слова, но никогда и никому их не говори. Я не знаю, что будет дальше в нашей стране. Хочу, чтобы всё изменилось к лучшему. Но — не уверена! Поэтому стараюсь никогда не лезть вперёд, отказываюсь от предлагаемых мне на работе больших должностей, не хочу вступать в партию и т. п. Да и тебе не советую.
Я давно поняла, что лучше прожить жизнь тихо и мирно, не высовываясь, чем в какой-то момент оказаться где-нибудь за полярным кругом, выплавляя сталь или какие-нибудь цветные металлы для народного хозяйства под конвоем троечников, с трудом умеющих читать и писать на русском языке и гордящихся тем, что могут безнаказанно издеваться над более образованными людьми.
— А почему моего отца «поощрили» и перевели из промышленного отдела горкома партии на должность директора строящегося техникума? Ведь он тоже окончил Московский институт стали и сплавов? Он инженер, провоевал всю блокаду Ленинграда в городе в должности начальника штаба ижорского истребительного батальона? Имеет боевые награды!
— Потому, что он не захотел «бодаться с дубом»! И правильно сделал! Кроме шишек и других неприятностей он бы ничего не получил! Ты ещё мал и не можешь правильно оценивать события, но поверь, мы с отцом делаем всё возможное, чтобы наша семья жила достойной жизнью в тех условиях, в которых живёт большинство россиян.
Много позже Шурик прекрасно понял, что имела в виду мать, говоря ему эти слова.
Глава третья
Седьмой и восьмой класс в школе Шурик проучился в некотором стрессовом состоянии. Во-первых, умерла бабушка. Она уже давно болела и скончалась тихо во сне на восемьдесят третьем году жизни. Во-вторых, в школе начались разговоры о переходе на обязательное восьми и одиннадцатилетнее образование. Умники в Правительстве во главе с Хрущёвым решили, что надо готовить подрастающее поколение к работе на производстве, для чего ввели с 1961 года дополнительный год обучения — одиннадцатый класс. Причём каждую неделю по два дня в девятом, десятом и одиннадцатом классах школьники должны работать на производстве и к окончанию школы получить рабочую профессию. Правда до людей доходили слухи, что после десятилетки в стране в эти годы не хватало рабочих мест для трудоустройства бывших школьников, не поступивших в ВУЗы, поэтому-то и были введены эти весьма странные меры. Но так ли это, или просто слухи, мне не известно.
Просиживать лишний год в школе Шурику, например, совершенно не хотелось. Учился он хорошо: всего две четвёрки получил за шестой класс, остальные — пятёрки. А тем более узнав, что учащихся в его школе будут обучать профессии электромехаников по ремонту телефонных аппаратов, и это — в течение трёх лет! А по окончании школы они получат только второй разряд — ему стало просто грустно. Уже в шестом классе он мог отлично отремонтировать телефонный аппарат, да и собрать хорошо работающий радиоприёмник.
Дома Шурик заявил родителям, что после восьмого класса хочет пойти работать и одновременно учиться в школе рабочей молодёжи, чтобы окончить десять классов и пойти учиться в институт.
Родители давно собирались переменить место жительства и уехать в Ленинград, где жили до войны.
На семейном совете решили, что если уж менять жизнь, то одновременно всем и на всех направлениях. В общем, 1960 год был посвящён обмену жилья на Ленинград, поиску там работы для родителей и поступлению в школу для Шурика. Хорошо, что он успел окончить музыкальную школу-семилетку до отъезда в Ленинград. Худо-бедно, но всё сладилось.
Обменять трёхкомнатную квартиру удалось на двухкомнатную в Выборгском районе Ленинграда, куда семья Шурика и переехала летом 1960 года. Мать устроилась на работу инженером в объединение «Светлана», отец стал работать преподавателем в техникуме, Шурик — учиться в восьмом классе обычной школы. На 1961 год главным в планах семьи было трудоустройство Шурика на работу, так как летом 1961 года ему исполнялось пятнадцать лет, и он мог официально начать свою трудовую деятельность, и одновременно пойти учиться в девятый класс ШРМ.
С некоторыми закавыками и эти проблемы семья успешно решила. Шурик пошёл работать с августа 1961 года в цех, выпускающий полупроводниковые приборы, учеником наладчика оборудования на «Светлану» и одновременно учиться в девятый класс ШРМ, расположенной недалеко от дома.
В дневной школе Шурик учился хорошо. В аттестате за восьмой класс у него было всего две четвёрки: по английскому языку и литературе.
С иностранным языком у Шурика творилось что-то странное: при наличие очень большого словарного запаса и отличной памяти он говорить по-английски совершенно не мог. Когда надо было произнести фразу на английском языке, он впадал в ступор, начинал заикаться, терялся и в итоге — ему ставили четвёрку, хотя Шурик едва ли заслуживал даже тройку.
Литературу он не любил по другой причине: при разборе литературных образов главных действующих лиц изучаемых в школе литературных произведений, о каждом из них он имел собственное мнение, которое практически мало когда совпадало с тем, что было изложено в учебнике, и о чём рассказывал на уроке учитель. В итоге было заключено с учителем негласное соглашение: Шурик на уроках не говорит отсебятину, а учитель его не спрашивает, а ставит четвёрки.
Хорошо учиться Шурик продолжал и в ШРМ, окончив девятый класс только с одной четвёркой по английскому языку.
Поскольку техника ему всегда нравилась и ремонт её давался легко, Шурик сразу сумел сдать на третий разряд наладчика оборудования после трёхмесячного ученичества, а через полгода, когда закончился необходимый между сдачами на следующий разряд срок, получил и четвёртый разряд. После чего в августе ушёл в очередной отпуск сроком на тридцать рабочих дней и уехал на всё это время к своему дядьке в Краснодар «на фрукты и под солнце» — как говорила его мать, провожая на поезд. Паспорт Шурик получил в середине июля, так что считал себя вполне взрослым человеком.
Дядя Шурика — младший брат отца, работал водителем в краевом аптечном управлении и еженедельно отправлялся в поездки по здравницам Краснодарского края, развозя лекарства. Его семья: жена и дочь восьми лет, оставались в городе, а племянник вместе с дядей путешествовал по побережью Чёрного моря. Очень часто дядя оставлял Шурика одного жить в каком-нибудь санатории или доме отдыха на черноморском побережье, считая его уже взрослым человеком в шестнадцать лет, а сам ехал дальше по своему маршруту, забирая его в Краснодар на обратном пути.
Так что в Краснодаре Шурик бывал не более двух дней в неделю: в субботу и воскресенье. И это было очень удачное для него решение неожиданно возникшей перед ним после наступления шестнадцатилетия проблемы: попытаться приспособиться к просмотру весьма странных еженощных снов, посещавших его с завидной регулярностью. Они возникали в голове Шурика немедленно, стоило только ему уснуть, и продолжались всю ночь.
«Первый необычный сон приснился в следующую ночь после дня рождения, когда мне исполнилось шестнадцать лет, — позже вспоминал Шурик. — Мне приснился старец. В полном смысле этого слова: старец. Совершенно убелённый сединами человек. Коротко остриженные седые волосы на голове, совершенно белые бакенбарды, переходящие в такую же седую короткую бородку, сверху увенчанную довольно длинными усами, с кончиками, загнутыми вверх, седыми густыми подстриженными бровями.»
Старец сидел в высоком кожаном кресле опершись на суковатую палку, положив подбородок на кисти рук, удерживающие палку вертикально.
Одет он был непривычно глазу, воспитанному на современной моде. Светло коричневый кашемировый костюм, белая рубашка с золотыми запонками и ярко сверкающими бриллиантами на них, на шее — бабочка коричневого цвета с белыми «мушками». На ногах — коричневые кожаные туфли и бежевые носки.