Симона вздохнула и погасила сигарету.
— Вернемся к плантации и покончим с ней, — сказала она. — Давайте посмотрим. Действие происходит на фоне джунглей. Конец сезона дождей. Жарко. Я брожу по дому. Мне не по себе. Ищу сначала одного слугу, потом другого, но не нахожу их. Интуиция подсказывает мне: что-то не так. Верно?
Я кивнула:
— Да, атмосфера смутного беспокойства. Фон поможет нам создать ее. Откуда-то издалека доносится рев зверя. Недавно прошел ливень, с листьев еще капает вода, но дождь прекратился. Вы ощущаете влажность. Скорее это, чем интуиция, заставляет вас ощущать беспокойство. Вы ни о чем не подозреваете. Вы кроткая женщина, уверенная в любви мужа. Вам кажется странным, что слуг нет на своих местах. Но вы отчасти объясняете себе их отсутствие. Один ушел в деревню, двое других взяли джип и поехали на рынок… Вы подходите к задней двери в поисках других слуг и, открыв ее, видите, что там стоит Рахман, малаец — управляющий мужа. Вы изумлены, но спрашиваете у него о слугах, и он отвечает, где они. Так?
— Да…
— Тогда вы направляетесь к кабинету мужа, тихо стучите в дверь, вы не любите беспокоить его без крайней необходимости. Вы тихо окликаете его по имени, но его нет. Вы подходите и смотрите на его стол. Там лежит какая-то незаконченная работа, а стеклянная дверь, ведущая на веранду, открыта, так что вы предполагаете, что его, наверное, позвал управляющий по каким-то делам, связанным с поместьем. Верно?
— Да.
— Вы возвращаетесь в спальню и садитесь перед зеркалом. Вы знаете, что чувствуете себя и выглядите не лучшим образом. Все дело в жаре и влажности. Вы вглядываетесь в свое отражение и видите себя впервые с тех пор, как начался сезон дождей. Ваши волосы влажны, капли пота выступили на лбу и верхней губе. Вы кажетесь бледной и измученной. Вы стали безразличны к своей одежде. Но, глядя на себя, вы осознаете еще нечто — на вас смотрит женщина. Женщина, под воздействием зноя джунглей сбросившая внешний слой цивилизации. Женщина с горящей в ней неутоленной страстью. Женщина, нуждающаяся в любви, жаждущая любви, и эта жажда обостряется влажной жарой, разлитой в воздухе, и наступившим в последнее время странным равнодушием мужа. Вы приносите косметику, берете щетку, словно собираясь причесаться, но отбрасываете ее. Вы подходите к двери, открываете ее и выходите на веранду, зовете мужа. Неужели вам это кажется… неправдоподобным, Симона? Надуманным?
— Нет, — медленно произнесла она. — Нет, Маделин. Это совсем неплохо. Я ощущала нечто подобное в джунглях. Что-то первобытное. Необходимость быть любимой. Нечто подобное испытывают все женщины.
— Хорошо. Мартин не отвечает. Вы выходите во двор. Жилье работников, контора, гаражи и конюшни. Рахман наблюдает за вами, стоя в тени у двери конюшни. Вы невольно сворачиваете и направляетесь к летнему домику и слышите тихий смех Рахмана, но, когда оборачиваетесь, его уже нет. Ваши ноги бесшумно ступают по траве. Вы открываете дверь домика и видите своего мужа с Рани. Для вас это словно пощечина. Вы никогда не подозревали его и не ожидали ничего подобного. Вы любите его. Вы смотрите, испытывая потрясение, ужас, неуверенность. Бесшумно закрываете дверь, отступаете и снова слышите смех Рахмана; он преследует вас, возбужденный вашим душевным волнением, когда вы поворачиваетесь и бежите назад к дому. Вы подбегаете к спальне, запираете дверь, прислоняетесь к ней спиной и разражаетесь рыданиями…
Она покачала головой:
— Нет.
— Извините, Симона?
— Все это неверно. Я имею в виду реакцию. Я потрясена, да, но такого рода потрясение проходит быстро. В том, как я смотрю на них, не будет никакой неуверенности. Они не видят меня. Они не знают, что я здесь. Они абсолютно беспечны — занимаются любовью и полностью поглощены друг другом. Они совершенно не подозревают о моем присутствии. В подобной ситуации, Маделин, нет необходимости прятаться, уж я-то знаю. Сначала потрясение, да. Но вслед за ним сразу же приходят чувства обиды, отвращения, ненависти. Если бы я хотела заполучить мужчину, то смогла бы убить женщину. И я позже сделаю это по сценарию. Но именно отсюда начинается моя ненависть к Рани. С этого момента. Это сильное всепоглощающее чувство, так что я не могу сдерживать его, глядя на нее. Позже я стану скрывать его, лелеять, оно станет моей тайной и неумолимо повлечет к развязке.
— Разве это соответствует характеру героини, Симона? Стелла нежная женщина, хорошая жена…
— Только до этого момента. Только тонкая нить существует между любовью и ненавистью, Маделин. Между женской нежностью и яростью. Все мы такие. Неужели вы еще этого не поняли?
— Ну, я…
Именно к этому я и стремилась.
Она улыбнулась мне:
— Я знаю, что бы я почувствовала. Знаю, что эта влажная жара, капающая с листьев вода, трепещущая первобытная жизнь вокруг могут сделать с женщиной. Джунгли полны насилия, Маделин, переполнены похотью и убийством. В моем взгляде будет угроза, смертельная угроза. Я медленно отойду от закрытой двери, но то, что я испытываю, будет видно, это я вам обещаю! Я брошу взгляд на малайца Рахмана, только один взгляд — и он перестанет смеяться, уйдет и закроет за собой дверь. Так, и только так я сыграю эту сцену.
Я с сомнением посмотрела на нее. Если она действительно сможет сделать это, во будет сцена!
— Ну? — требовательно бросила она.
Она сможет сделать это, внезапно поняла я. Ее прошлое балерины и личные качества служили доказательством этого.
Меня внезапно охватил подъем, энтузиазм. Сценарий, который прежде казался слабым, фальшивым, мелодраматичным, внезапно обрел остроту и жизненную силу. Этот сценарий поможет создать новый образ большой драматической актрисы для когда-то знаменитой балерины Симоны Стантон.
И он пойдет на пользу Маделин Феррари, на которую была возложена неблагодарная задача — создать сценарий для властной, избалованной немолодой женщины, для женщины, которой, к несчастью, принадлежал контрольный пакет акций «Монтевидео, инкорпорейтед».
— Ну? — снова нетерпеливо спросила она.
— Да, я верю, что вы сможете так это сыграть, Симона. Я так и напишу. Надеюсь, нам удастся убедить Артура Шиллера поставить сцену таким образом.
— Мы убедим его, — заявила она. — Иначе у «Монтевидео» появится новый управляющий.
Я кивнула, встала и решительно сказала:
— На этом наша работа сегодня закончена, Симона. Хочу сразу же писать сцену, пока во мне еще свежо чувство, которое вы сейчас пробудили.
— Хорошо, — бросила она. — Харви ждет меня. Мы уедем на целый день. Надеюсь, вы хорошо проведете время…
Я решила, что это шутка, и улыбнулась, затем стала собирать свои бумаги и заметки. Я решила, что буду работать наверху в своем кабинете. Там мне никто не будет мешать.
Когда она вышла, я с любопытством огляделась, у меня впервые после нашего прихода появилась возможность как следует осмотреть библиотеку. Я увидела портреты на стенах и конечно же трофеи, но почти не смотрела на них, так как мои мысли были обращены к Симоне и сценарию.
Трофеи были вполне обычными — рога и головы, которые я всегда считала способными вселить ужас напоминанием об убийстве животных. Пара превосходных леопардовых шкур лежала на полу. Голова бенгальского тигра, мощного зверя с белыми сверкающими зубами, напомнила мне о Заиде… и это воспоминание заставило меня сжаться.
Видимо, Симона мужественнее, чем большинство женщин, если она действительно сама убила всех этих животных. Я не сомневалась, что умерла бы на месте, если бы передо мной появился кто-нибудь из обладателей выставленных шкур и голов.
Портреты заинтересовали меня больше. И я вдруг поняла, что имел в виду Брюс Монро, когда сказал, будто его голова находится здесь на стене. Я узнала его на портрете, неприметно висевшем в углу. Здесь он был моложе, красивее и более загорелым.
Рассмотрев подпись, я с изумлением обнаружила, что портреты написала сама Симона. Они, конечно, были лишены той живой жизни, которую Тони Ранд вложил в портрет своей жены, но были совсем неплохи.
Я виновато огляделась и, поддавшись внезапному импульсу, развернула портрет Брюса Монро, чтобы посмотреть на его обратную сторону. К ней была прикреплена отпечатанная карточка. Я прочитала: «Брюс Монро. Написан в 1953 г . в Найроби, Кения. Женился 28 июня 1953 г ., Дурбан, Южная Африка. Разведен в марте 1955 г ., Рино, Невада ».
Я в ужасе смотрела на прочитанное. Женщины так не поступают! Они не помещают списки своих мужчин на стене, словно охотничьи трофеи! Но может, напечатанное на карточке не относилось к Симоне. Здесь не говорилось, что он женился на Симоне. Возможно, была другая женщина…
Но если бы была другая, подсказал мне рассудок, зачем понадобилось углубляться в подобные детали?
Оригинал следующего портрета, вызывающе повешенного на залитой светом стороне, я тоже знала: красивый смуглый молодой человек, одетый для поло; явно латиноамериканец с густыми черными усами. Я перевернула портрет, поспешно посмотрела на заднюю стенку и вернула на место, потрясенная.
«Хуан Сальвадо. Написан в 1956 г . в Буэнос-Айресе, Аргентина. Женился 19 мая 1957 г ., Сан-Диего, Калиф. Погиб в результате несчастного случая 15 марта 1961 г .»
Я быстро переходила от портрета к портрету. Читая этикетки, я понимала, что вторгаюсь в то, что не было предназначено для моих глаз, но что-то побуждало меня все их рассмотреть. Всего было восемь портретов. Симона была восемнадцатилетней девушкой, когда сочеталась браком с первым мужем, сэром Уильямом Брауелом, баронетом, в апреле 1945 г . в Лондоне. Леди Брауел! Интересно, что привлекло ее — его богатство или титул? Плакала ли она, когда так внезапно и скоро наступил конец, о чем так сдержанно здесь сообщалось: «Погиб в бою. Убит под Берлином 1 мая 1945 г .»
Между этой датой и днем свадьбы с Брюсом Монро, если только она действительно вышла замуж за Брюса Монро, висело еще три портрета. Один из них, по-видимому, изображал итальянского шофера, которого упомянула Анна.