— Я не могу сделать этого! Об этом не может быть и речи! — воскликнул мистер Мэнли. — Я успел так возненавидеть этого скота, что скоро я просто не смогу его выносить. Меня и так иногда охватывает сильнейшее желание сломать ему шею. А уж теперь, когда я узнал, как низко он поступил с тобой, это желание будет сильно как никогда. К тому же, нам нужна квартира в городе. Это просто необходимо для моей работы! Конечно, я и здесь совсем неплохо пишу, но для меня очень важно встречаться с полезными людьми, с людьми, которые действительно вдохновляют. Кроме того, я компанейский человек, мне нравится общаться с людьми.
— Да, ты прав. Нам нужна квартира в городе. Значит, я должна заставить Свина сдержать данное слово, и я этого добьюсь, — уверенно заявила Хелена.
— Я верю, что тебе это по силам, — ответил мистер Мэнли, с восхищением глядя на ее решительное лицо.
Наступило молчание. Затем она беспечно сказала:
— Когда же мы объявим о нашей помолвке?
— Подождем еще какое-то время, — быстро ответил секретарь. — По крайней мере, я не хочу, чтобы местные жители знали об этом. Подумай, учитывая положение вещей, Лаудуотер может стать еще более невыносимым по отношению ко мне, чем сейчас. Он не только попытается отыграться на мне, чтобы досадить тебе, но также, вполне вероятно, воспримет нашу помолвку как браконьерство в его заповеднике… Чертов наглец. Он самый безнадежный эгоист и бешеный мерзавец на всех британских островах.
— Я не удивлюсь, если он так и поступит. Он всегда был как собака на сене, — задумчиво отозвалась Хелена. — И есть еще кое-что: мне только что пришло в голову, что если сейчас он пытается урезать выплаты вдвое просто из прихоти, то, если я выйду замуж, он может попытаться вообще их прекратить. Нет, я должна уладить этот вопрос раз и навсегда. Я как можно скорее поговорю с ним об этом.
— Если ты сможешь добиться этого разговора, — усомнился мистер Мэнли.
— Я его добьюсь, — уверенно ответила Хелена. — Ты должен помнить, что, прожив здесь около двух лет, я знаю все о его привычках. Я застану его врасплох. Но довольно говорить о скучных вещах, давай поговорим о чем-нибудь интересном. Как продвигается написание пьесы?
Они перевели разговор на пьесу, которую писал мистер Мэнли, а потом поговорили друг о друге. Наконец, вскоре после четырех пополудни они выпили чаю — секретарь должен был вернуться в замок, чтобы разобрать письма, которые могли прийти с пятичасовой почтой.
Без двадцати пять мистер Мэнли покинул дом миссис Траслоу и направился обратно в замок. Он действительно любил Хелену. Она была умна и привлекательна, к тому же из той же среды, что и он, у нее был тот же практичный взгляд на жизнь. Она родилась в семье среднего класса — дочь местного архитектора — и довольствовалась средним достатком, как и он сам. Он нигде не мог бы найти себе более подходящую жену. Мистер Мэнли вздохнул с облегчением, узнав причину, по которой она получала пособие от лорда Лаудуотера. Однако он не чувствовал полного облегчения, потому что это пособие могло быть урезано вдвое. Семьсот фунтов в год стали бы отличным доходом для жены пробивающегося драматурга. Эта сумма обеспечила бы ему полноценную общественную жизнь, в рамках которой его талант смог бы очень быстро развиваться. Он с радостью предвкушал, что у него будет этот доход. С тех пор как лорд Лаудуотер велел ему сообщить миссис Траслоу о своем намерении вдвое сократить ее пособие, мистер Мэнли был крайне возмущен этой бессовестной попыткой ограбить Хелену, а стало быть, и ее будущего мужа. В свете истории, которую она ему рассказала, эта попытка выглядела еще более бесчестной, и он был возмущен ею еще сильнее, чем прежде.
Мистер Мэнли понимал реальную, даже неизбежную угрозу того, что лорд Лаудуотер может и вовсе прекратить выплаты, если Хелена выйдет замуж, но это не слишком его беспокоило. Он был преисполнен негодования, а не страха. Он чувствовал, что ненавидит своего работодателя сильнее, чем когда-либо, и с полным на то основанием.
Когда мистер Мэнли вернулся в замок, Холлоуэй принес корреспонденцию и ждал рассортировки писем, чтобы отнести те, что были адресованы леди Лаудуотер, в ее покои, а письма, адресованные слугам — в комнату экономки.
Когда мистер Мэнли вытащил почту из пакета и положил письма на стол, лакей сказал:
— Хатчингс уже отбыл, сэр.
— Мы должны держаться, — безучастно отозвался секретарь, ничуть не сочувствуя Хатчингсу в его несчастье.
— Он был так разъярен, — потрясенно продолжил лакей. — Таких угроз наговорил его светлости!
— Кто предупрежден, тот вооружен, — небрежно заметил мистер Мэнли.
Глава III
В девятнадцатом веке знатоки живописи приписывали портрет девушки из коллекции графа Элсмира кисти Леонардо да Винчи. Впрочем, в двадцатом веке знатоки живописи стали приписывать его Луини[3]. А судя по оттенку волос девушки, это мог бы быть портрет леди Лаудуотер, хоть и блеклый. Собственно, это с большой вероятностью мог быть портрет одной из ее предков по женской линии, так как ее бабкой была леди, происходившая из старинной тосканской семьи.
Как бы то ни было, у леди Лаудуотер были такие же мечтательные, черные, довольно широко посаженные глаза с мягким взглядом, прямой тонкий нос, соблазнительные, подающие надежду на поцелуй губы, красивый лоб и тонкие, точеные брови — все, как у девушки на картине. Кроме того, когда лорд Лаудуотер отсутствовал, с ее лица почти не сходила таинственная, очаровательная и томная улыбка, которая, возможно, составляет главную прелесть женщин, изображенных на картинах Луини. Но если у девушки с картины были волосы тусклого темно-рыжего оттенка, то у Оливии были насыщенно-каштановые волосы с золотым отливом. Да и вообще цвет лица и прочего у леди были теплее, чем у девушки на картине, а ее очарование и шарм — живее.
Без четверти три в этот день леди Лаудуотер вышла на Восточную лужайку в зеленом шелковом платье и мрачноватой для летнего дня зеленой шляпке. Вообще-то модная гадалка запретила ей носить зеленое, потому что этот цвет приносил ей несчастье. Но леди не обратила внимания на ее предостережение — ведь шляпка этого оттенка прекрасно оттеняла ее цвет лица и темные, глубокие глаза с поволокой. Сейчас в этих глазах пылал огонь ожидания, а на устах застыла манящая улыбка.
Она быстро пересекла лужайку с легкостью и грациозностью опытной гольфистки, какой она и являлась. Пройдя через кустарник на противоположной стороне лужайки, леди Лаудуотер вышла на тропинку, но тут же резко оглянулась через плечо. В окнах Восточного крыла, выходящих на лужайку и заросли кустарника, она никого не заметила, но ее взгляд уловил какое-то движение на лужайке. Оказалось, что за ней шел кот Мелхиседек. Оливия не замедлила шаг, но на мгновение улыбка на ее лице потускнела при воспоминании о том, как разъярился за завтраком ее муж. Затем улыбка вернулась — таинственная и предвкушающая.
Она не стала ждать, пока Мелхиседек поспеет за ней, так как знала, что он притворяется, будто следует за ней, подобно собаке. Также она понимала, что если не станет обращать на него внимания и даже не покажет, что знает о его присутствии, то, скорее всего, он не пойдет за ней дальше. Все тем же быстрым шагом она вышла через калитку, ведущую к Восточному лесу. Осторожно закрыв ее, она вновь бегло осмотрелась — дорожка, по которой она прошла, была пуста. Оливия повернулась, быстро пошла по узкой тропинке через лес и добралась до длинной, заросшей дерном прогалины, уходящей в сторону.
Центр прогалины был глубоко изрыт колесами телег, вывозивших бревна после весеннего прореживания леса. Оливия свернула налево и медленно побрела по также заросшему дерном краю прогалины; ее глаза еще сильнее засветились ожиданием, а заманчивая улыбка стала еще более загадочной и притягательной.
Не успела она пройти и пятидесяти ярдов, как навстречу ей вышел прихрамывающий полковник Грей, сразу ускоривший шаг.
Она остановилась неподвижно и слегка покраснела, смотря на полковника с разомкнутыми от восхищения губами. Он выглядел слишком молодым для звания лейтенант-полковника[4] и слишком хрупким для героя войны, награжденного крестом Виктории[5]. В любом случае, он выглядел болезненным и был бледнее из-за того, что временами все еще испытывал значительную боль от ранения. Но в его благородном лице с тонкими чертами чувствовалась сила. Его чувствительные губы могли быть плотно сжаты, подбородок был квадратным, переносица — массивной, а взгляд серых глаз обычно был холодным и очень острым. Он производил впечатление человека, выкованного из закаленной стали.
В этот момент его глаза сияли так ярко, что утратили и холодность, и остроту. Он с радостью заметил румянец на лице Оливии, но не осознал, что и сам покраснел.
Шагах в пяти от нее он остановился, не отрываясь, восхищенно смотря на девушку, и с пылкой убежденностью произнес:
— Боже мой, Оливия! До чего же ты прекрасна и очаровательна!
Улыбнувшись, она покраснела еще сильнее. Он шагнул вперед, взял девушку за руку и крепко ее сжал.
— Я никак не мог дождаться, когда ты придешь! — воскликнул Грей.
— Я не опоздала, — тихо, нежным и тягучим тоном ответила Оливия.
Полковник отпустил ее руку и сказал:
— Не знаю почему, но сегодня я все утро не мог найти себе места. Я никогда не уверен в том, сможешь ли ты прийти, и эта неопределенность мучает меня.
— Но ты же виделся со мной вчера целых три часа, — сказала она, шагнув вперед.
— Вчера? — переспросил он, также шагнув ей навстречу. — Вчера — все равно, что тысячу лет назад. Я не был уверен, придешь ли ты сегодня.
— И отчего же мне не прийти?
— Лаудуотер мог об этом узнать и остановить тебя.
— К счастью, он не проявляет достаточного интереса к моим делам, чтобы это сделать. Конечно, если бы я не появилась за столом, он устроил бы скандал, хотя я никак не могу понять, почему для него так важно, чтобы мы питались вместе. Безусловно, я получила бы куда больше удовольствия от трапезы, если бы могла принимать пищу в своей гостиной, — бесстрастно сказала Оливия — так бесстрастно, будто бы она обсуждала дела какого-то постороннего человека.