Хозяин кабинета продолжил:
– Буду с вами откровенен, товарищ Луков. Молодая советская республика сейчас очень нуждаемся в таких людях как вы. Ведь ваш отец является крупным востоковедом, не так ли? С третьего курса университета вы избрали предметом своего научного интереса, именно тот регион, который нас сейчас очень интересует. Всё верно?
Луков должен был также утвердительно кивнуть, когда козлебородый поинтересовался: действительно ли он свободно говорит на фарси и пенджабском языке.
– Да, ещё я немного владею урду, – скромно добавил Одиссей.
Козлебородый продолжал демонстрировать свою осведомлённость относительно биографии молодого учёного:
– Вы ведь окончили университет с дипломом 1-й степени за научную работу по истории Афганистана. Я очень внимательно прочёл ваши публикации в университетском вестнике за 1912, 1913 и 1914 годы, в них вы даёте очень толковые прогнозы относительно возможного развития событий в Центральной Азии, Афганистане и Индии. Одним словом, вы со своими знаниями и блестящим пониманием ситуации можете принести большую пользу нашему делу. Но прежде чем мы перейдём к сути вопроса, мне необходимо получить ваше принципиальное согласие встать под наши знамёна.
Луков опасливо глядел на козлебородого – тот стоял в полный рост над ним, в то время как Одиссей сидел на стуле, и от этого неравенства позиций, ощущение исходящей от чекиста опасности только усиливалось.
– Видите ли… – немного запинаясь от волнения и от этого злясь на себя, начал Одиссей после некоторого раздумья. – Я кабинетный учёный. Теоретик. А у вас, как я понимаю, организация, которая занимается сугубо практическими делами…
Вторую часть своего ответа арестант закончил уже более уверенно, полностью овладев собой:
– И вообще, я человек не военный. Меня даже в армию не взяли из-за плохого зрения.
Козлебородый язвительно парировал, по-прежнему демонстрируя удивительную осведомленность:
– И всё же в августе 1915 года плохое зрение не помешало вам записаться в кружок военной подготовки, организованный при университете кем-то из ваших патриотически-настроенных коллег. И исправно посещать его почти четыре месяца. Так что не говорите, Христа ради, что ни разу в жизни не держали в руках оружие. Ложь – есть грех.
Одиссей понял, что сам загнал себя в ловушку. Далее юлить и изворачиваться становилось смертельно опасно. Тем не менее, душа его протестовала против того, чтобы идти на службу к власти, чьи верные опричники без санкции прокурора хватают по ночам законопослушных граждан, держат их сколько им вздумается в подвалах своих тюрем, после чего десятками без суда и следствия расстреливают, предварительно по-бандитски заставив раздеться почти донага.
– Неужели из всех светил востоковедческой науки и многоопытных чиновников Министерства иностранных дел вы не нашли никого более опытного, кто согласился бы служить вам? – не удержавшись, съязвил Пётр, хотя и понимал, что жизнь его висит на волоске, и шутить подобным образом в его положении равносильно самоубийству.
Хозяин кабинета потемнел лицом. Он как-то странно посмотрел на молодого человека и, сутулясь, отошел к окну. Некоторое время молча простоял там, наблюдая за кружащей над заснеженными крышами стаей голубей. Было странно, как этих птах ещё не изловили и не съели в голодной Москве.
Луков не отрывал взгляда от немного сгорбленной узкой спины козлебородого. Чувствовалось что при своём надломленном суровыми жизненными испытаниями здоровье, этот человек обладает колоссальной внутренней духовной силой.
Между тем присутствующие в кабинете высокопоставленные чины ВЧК (а), которые до этого момента не вмешивались в разговор, стали давить на несговорчивого арестанта:
– Напрасно, вы отказываетесь служить нам. Лучше подумайте о себе и своей семье. Человеку вашего происхождения и ремесла сейчас очень не просто выжить в голодном и холодном городе. А у нас вы будете получать хороший паёк и ещё весьма недурственное денежное содержание. Вам и вашему отцу будет оставлена пятикомнатная квартира в бывшем доходном доме в Серебряном переулке, которую вы сейчас занимаете незаконно, ибо тысячи рабочих с семьями мёрзнут в своих жалких каморках.
Несмотря на вежливый тон, в словах некоторых подручных козлебородого чувствовалась плохо скрываемая угроза:
– Гражданин похоже не совсем понимает, зачем его сюда пригласили.
– Советская власть – справедливая власть, но и наше терпение не беспредельно.
– Может вам евангелие не позволяет? – вкрадчиво поинтересовался у Лукова чекист с чёрными матовыми, лишенными какого бы то ни было выражения глазами.
Но вот главный в этой компании человек развернулся от окна и снова заговорил с ним:
– Я ведь понимаю истинную причину вашего нежелания, товарищ Луков, служить нам. В вас сейчас говорит типичная интеллигентская брезгливость по отношению ко всякой власти, тем более к той, которая проливает людскую кровь.
– Зря вы тратите своё время, Феликс Эдмундович! – неприязненно глядя на Лукова, заявил толстый чекист с бычьей шеей и совершенно голым, похожим на бильярдный шар черепом. – Господин толстовец наверняка исповедует такие поповские истины, как непротивление злу насилием, всепрощение, всеобщую любовь. Мы для него готы, варвары. По-моему здесь не о чем более говорить.
Но хозяин кабинета не согласился с соратником:
– Нет, Лев Яковлевич, товарищу надо объяснить принципиальную позицию нашей партии.
Козлебородый снова обратился к Лукову:
– Значит, вы видите в нас лишь кровавых убийц? Однако как культурный человек, тем паче профессиональный историк, вы должны понимать, что любая революция, которая выступает за кардинальное реформирование изжившей своё государственной системы, в первые годы своего существования вынуждена прибегать к жёстким, порой даже жестоким мерам, чтобы защитить свои завоевания. Иначе она обречена на гибель. И тут трагические ошибки, к сожалению, неизбежны.
Лукову вспомнился девичий голос стоявшей с ним рядом у расстрельной стены юной контрреволюционерки, которая перед смертью затянула Марсельезу. А козлебородый оратор продолжал:
– Что же, прикажете нам либеральничать со своими врагами – любить и прощать их? Подставлять на библейский манер другую щёку? А вам известно, господин хороший, что развернутый нашими врагами белый террор не менее кровав, чем пресловутый красный террор? Умеющие изъясняться по-французски и прекрасно воспитанные господа с аксельбантами бывшей царской академии Генерального штаба без всяких моральных терзаний отдают приказы о расстрелах и повешениях сотен и тысяч наших товарищей, а также тех, кого только подозревают в сочувствии к нам.
В изможденном лице, лихорадочно-блестящих глазах, заостренных чертах козлебородого теперь чувствовался фанатик идеи. Луков не мог не отдать должное красноречию и харизме собеседника, доводы которого не были лишены убедительности.
– Нет, дорогой наш товарищ учёный, – закончил свой пламенный спич козлебородый, – революция, которая не умеет защищаться, ничего не стоит! И грош цена такой революции!
– Тем не менее, я не согласен с вашими методами, – набравшись мужества, дерзко выпалил Луков. Одиссей также собрался просить за своих арестованных товарищей:
– Я хотел бы…
Но тут в кабинет в сопровождении секретаря вошёл невысокий, худощавый старик. Он шёл, опираясь на трость и немного припадая на левую ногу. Дыхание у него было порывистое, лающее, как у лёгочного больного. Время от времени его начинал душить кашель. В правой руке новый посетитель держал какой-то массивный справочник. Держался он, не смотря на хромоту и болезнь, с большим достоинством. Хотя на мундире пожилого господина отсутствовали погоны и вообще какие-либо знаки различия, своею выправкой, властным выражением благородного лица он был похож на бывшего офицера в высоком чине.
Свою последнюю фразу Одиссей начал произносить уже в присутствии новых людей.
Седой визитёр сердито взглянул на Лукова и строго, даже грубо оборвал:
– Бросьте вести себя, как институтка! Если вы истинный патриот Отечества, а не либеральный пустозвон, то должны понимать, что господа Деникин, Колчак, Юденич, которые так любят публично поразглагольствовать о великой и неделимой России на самом деле готовы распродать страну по кускам союзникам по Антанте, лишь бы с их помощью вернуть ускользнувшую от них власть.
«А как же позорный брестский мир, заключённый вашими „патриотами“ большевиками?!» – едва сдержался, чтобы не возразить задетый оскорбительными словами старика Луков.
Заключённая год назад большевиками в Брест-Литовске сепаратная сделка с немцами потрясла русскую общественность. Ведь согласно этому договору, а точнее преступному сговору, от России были отторгнуты лучшие губернии общей площадью 780 тысяч квадратных километров с населением 56 миллионов человек. То есть треть населения бывшей Российской империи – русские, украинцы, белорусы и другие народы отдавались под вражескую оккупацию. Большевики также обязались распустить на тот момент ещё противостоящие германцам на фронтах воинские части и передать в руки германцев корабли и базы флота. Выплатить победителям огромные репарации, и ещё выполнить множество других унизительных условий.
Все честные люди расценили это соглашение однозначно, как предательство или глупость. Ведь большевистские дипломаты не смогли оговорить интересы России даже в тех узких рамках, в которых немцы это допускали!
Да, Лукову было, что возразить строгому старику с генеральскими замашками, однако благоразумие всё же взяло в нём верх, и он снова, в который раз за этот день промолчал.
Но Старик, похоже, посчитал это молчание знаком согласия молодого человека с его доводами. Тон его смягчился. Бывший генерал раскрыл принесённую с собой книгу. Это был атлас генерального штаба Русской армии, изданный в 1912 году совместно с лучшими учёными Императорского географического общества. Форматом атлас был примерно полметра на полметра. В толстой обложке, обтянутой голубым муаром, с золотым тиснением.