В этот день в Фессалониках была большая ярмарка. Из окружающих деревень в город съехалось много народа. По этому случаю и святой Перпер отправился в Македонию, чтобы сообщить там Благую Весть. Когда императорский гонец проезжал мимо небольшой толпы, окружавшей епископа, его конь остановился. Ни вонзенные в бока шпоры, ни натянутые поводья не сдвинули его с места, и всаднику поневоле пришлось спешиться.
И тогда Перпер, по подсказке Святого Духа, воскликнул:
— Ты, прибывший сюда из Рима с мечом, что ты сделал своему сыну?
Глубокое волнение внезапно охватило всадника. Он подошел к епископу и опустился перед ним на колени.
— Отче,— сказал он с грустью в голосе,— я получил приказ императора убить одного ребенка.
— Ты никого не убьешь,— отвечал ему святой Перпер и, вынув меч из ножен всадника, тут же его окрестил.
Епископ дал новообращенному имя Павел, поскольку он крестился так же, как Савл из Тарса, спешившись с коня. Позже традиция назовет его Павлом Вынутого-из-Ножен-Меча в память об обстоятельствах его обращения.
После этого святой Перпер и Павел немедля отправились во Фессалию и стали думать, как им спасти Базофона от императорского гнева. И вот что они сделали. В первую же безлунную ночь Павел проник в дом Марциона. Его сопровождал ангел, усыплявший всех, кто ему встречался: стражей, слуг и кормилиц. Войдя таким образом в спальню ребенка, Павел взял люльку и вышел так же, как и вошел. После чего ангел исчез.
Мальчика сразу же отвели в лес — кони мчались галопом. Там его поручили заботам старухи, которая пасла коз. Святой Перпер и Павел Вынутого-из-Ножен-Меча окрестили Базофона речной водой и дали ему имя Сильвестр, потому что он обрел свою вторую жизнь в лесу[19]. Коза по кличке Айга отныне стала его кормилицей.
На следующее утро, когда обнаружили, что Базофон исчез, дом наместника переворошили снизу доверху, потом закрыли городские ворота и с особой тщательностью обыскали весь город. Марцион отправился в башню к жене и сказал ей:
— Это ты виновата, что исчез наш обожаемый сын. Я не сомневаюсь, именно ты поручила своим сообщникам по секте выкрасть мальчика, чтобы подвергнуть его вашим гнусным обрядам.
И напрасно несчастная Сабинелла клялась бессмертием своей души, что не принимала участия в исчезновении сына, которое встревожило ее не меньше, чем мужа. Марцион (которому дьявол непрерывно нашептывал свои советы) решил вырвать у жены признание, куда девался ребенок,— о чем она понятия не имела — пытками и отдал ее в руки палача.
Таким образом Сабинелла по приказу мужа претерпела ужасные муки. Ее раздели догола и высекли кнутом из воловьих жил, потом разбередили ее раны, одев на нее грубую власяницу, и бросили, всю окровавленную, в глубокое и смрадное тюремное подземелье. Там она молилась за сына, боясь, не случилось ли с ним несчастье. Молилась она также за Марциона и палача — просила Бога открыть им глаза, ослепленные дьяволом.
И тогда Сабинелле в ее подземелье явился ангел — он коснулся ее и вмиг исцелил все раны.
— Ничего не бойся,— сказал он ей.— Твой сын в лесу, в безопасности, и там его крестили.
Услышав эти слова, молодая женщина упала на колени и возблагодарила Бога за Его доброту, прибавив:
— Теперь, Господи, я могу умереть. Мой сын станет светочем Фессалии.
Ангел улетел.
На следующий день, увидев, что Сабинелла здорова телом и духом, Марцион ей сказал:
— Боги, которых ты осмелилась презреть, поклоняясь этому распятому рабу, проявили великодушие, исцелив тебя в течение ночи. Отрекись от Христа и сообщи нам, где спрятали нашего сына.
Она ответила:
— Меня исцелил Христос, и Он же указал мне, где прячется наш сын. Теперь он в мире и свете среди крещенных и для тебя недосягаем.
Услышав эти слова, Марцион потерял самообладание, ударил жену в лицо, потом отдал ее палачу.. Палач приказал разодрать ей тело раскаленным гребнем, велел припекать раны факелами и заклеймить ей лицо раскаленным свинцом. И так как она все время воздавала хвалу Господу Иисусу, он распорядился щипцами вырвать у нее перси и в таком виде вывести на площадь. Но Бог укрыл тело Сабинеллы облаком, сиявшим так ослепительно, что все, кто пришел посмотреть на муки святой, потеряли зрение.
Тогда Марцион схватил топор, за волосы втащил жену на плаху и, объятый безумным гневом, сам отсек ей голову. Отрубленная голова скатилась на землю и трижды подскочила во славу Святой Троицы. В тех местах, где она ударялась, возникли три источника, почитаемые по сей день, так как их вода излечивает от падучей, которую называют также худшей из болезней.
В тот самый день, когда Марцион опустил топор на шею Сабинеллы, молния расколола небо и поразила наместника Фессалии, заплатившего таким образом за свое упрямство и гнев. Увидев это, палач быт так напуган, что бросился в реку и утонул.
Святой Перпер с помощью Павла Вынутого-из-Ножен-Меча собрал драгоценные останки мученицы и перенес их в подземелье своего дома, где уже были захоронены все жители этой местности, которые скончались в вере Христовой. Позже это место было названо “катакомбами Перпера”, в честь епископа. После погребения святой произнесли молитвы, и Сабинелла обрела вечный покой в Царстве Небесном”.
Здесь профессор Стэндап умолк.
— Чудеса, да и только! — воскликнул апостольский нунций.— Вы переводите со скоростью... С чем бы это сравнить?
— Во всяком случае,— вмешался Сальва своим ворчливым голосом,— я пока что не вижу во всем этом ничего необычного. Перед нами детство, мало чем отличающееся от детства многих святых угодников. Те же чудеса, то же сопротивление императорскому Риму. Однако, желая быть осмотрительным, я сказал бы, что с точки зрения традиции в этой главе есть нечто настораживающее.
— Настораживающее? — повторил каноник Тортелли, сражаясь с магнитофоном, который ему никак не удавалось выключить.
— Действительно, это “Житие” очень похоже на множество других христианских легенд,— согласился Караколли.— Но ведь они все одинаковы, если рассматривать лишь элементы, составляющие легенду,— ангелы, бесы... Считаю необходимым отметить, что я в эти существа верю... Это, так сказать, одна из статей кодекса веры. Однако мне кажется, что они далеко не всегда являются людям с такой необыкновенной легкостью, как в этом “Житии святого Сильвестра”.
— Но ведь в те благословенные времена, когда только распускался прекрасный весенний цветок нашей святой религии,— позволил себе вмешаться в разговор каноник Тортелли,— все происходило совсем иначе, нежели сегодня. Чувства первых христиан были намного больше подготовлены к восприятию невидимого, чем наши.
Сальва предпочел не продолжать дискуссию на эту скользкую тему и спросил, можно ли считать наместника Марциона реальным историческим лицом или речь идет о персонаже вымышленном.
— Вымышленном? — взвизгнул каноник, перестав манипулировать кнопками своего строптивого аппарата.— Да как вы смеете? Легенда — это не роман, какие — увы! — сочиняются в наше грустное время. “Легенда” в переводе с латыни — это “нечто такое, что следует прочитать”. Таким образом, это произведение нравоучительное. Разве не чудесна Сабинелла, вся исполненная глубокой любви к нашему Спасителю? А как жестоки были эти язычники, упорствующие в своих заблуждениях! Как вы можете, мсье, говорить о вымысле!
— Будем осторожны,— заметил Сальва.— Под этим чудным ароматом святости кроется, вне всякого сомнения, какое-то темное дно. Разве “Житие Сильвестра” не получило номер шестьсот шестьдесят шесть как печать позора?
— Конечно! Конечно! — поторопился согласиться каноник.— Но надо, во всяком случае, признать, что в этой главе легко почувствовать силу характера наших первых мучеников. Даже если надо было сжечь все остальное, этот отрывок — и только этот — могли сохранить как яркое свидетельство той эпохи.
— Какой эпохи? — с притворной непонятливостью спросил Сальва.— Второго столетия или одиннадцатого?
Монсеньор Караколли решил, что пора прийти на помощь канонику.
— В одиннадцатом столетии христианское повествование еще хранило свою изначальную свежесть. Но наивность не равноценна лжи. Чудесное — это источник истины.
Адриан Сальва вытащил из внутреннего кармана своей куртки коробку с сигарами, и это сразу же вызвало тревогу среди присутствующих. Воистину надо было упасть на самое дно порока, чтобы травить себя и окружающих этой смесью табака, которая издает запах паленой индейской ваты, смешанный с дымом ладана и испарениями нефти! Только индейцы купачо, населяющие регион Сан Кристобаль де лас Касас, на границе Гватемалы и Мексики, способны потреблять это ужасное курево, приготовленное в виде трубочек, похожих на изогнутые черные корни.
— Я выразил сомнение в том, что Марцион — лицо историческое,— снова вступил в разговор Сальва.— Дело в том, что оно часто встречается в других легендах, где рассказывается о святых мучениках. И это почти всегда злой муж супруги-христианки. Упрямый до безумия, он скатывается к садизму и в конце концов сам становится жертвой своих жестоких козней. Итак, этот Марцион — тип язычника, закоренелого, беспощадного, косвенно способствующего тому, что его жертва поднимается к еще большей святости. В “Золотой легенде” Джакомо ди Вораджине постоянно упоминаются подобные козни, которые подстраивает Сатана, как это и должно быть, потому что там речь идет идет только о двух противниках: Иисусе и дьяволе. Все остальные — только сообщники.
— Конечно,— согласился Караколли, пересев на другое место, чтобы спастись от дыма,— но именно святость всегда побеждает.
— К вящей славе нашей матери Церкви,— добавил каноник.
Сальва выбрал сигару и прикурил ее от зажигалки с печатью Foreign Office[20], которую подарил ему коммандер[21] Бэтем, когда они вдвоем распутывали дело Блумингтона. Тотчас же едкий дым стал расползаться по залу святого Пия V к отчаянью Стэндапа, который, сидя на своем стуле, прямой, как палка, вскоре почувствовал себя не лучше несчастной Сабинеллы. Он кашлянул несколько раз, пытаясь донести до сознания курящего, что дым ему неприятен, но Сальва, погруженный в свои размышления,- каз