Конечно, автор неправильно истолковал идею Кибальчича. В этих строках нет и намека на принцип реактивного движения.
А вот еще один пример. В 1916 году в Лондоне вышла книга "Авиационная Россия". Ее автор, некий подполковник Рустам-Бек, пишет: "Зародыш русской авиации следует отнести к началу царствования императора Александра III, который наследовал в 1881 году своему убитому отцу. Говорят, что один из убийц Александра II, искусный инженер и математик Кибальчич, будучи заключен в Петропавловскую крепость, разрабатывал проект воздушного корабля. После казни Кибальчича этот проект был представлен на усмотрение военного министра генерала Ванновского, который сильно заинтересовался этим проектом".
Но на самом деле проект Кибальчича осел в архиве департамента полиции. Военные чиновники из Главного инженерного управления отрицательно относились к идее использовать реактивные двигатели для воздухоплавания. Вот мнение, представленное в Главный штаб 14 апреля 1883 года помощником начальника Главного инженерного управления генералом Ивановым и делопроизводителем генералом Вальбергом: "Невероятно предполагать, чтобы взрывчатые вещества получили применение к полету в воздухе, действуя непосредственно реакциею своего давления при вспышке, как, например, в ракетах или же в машинах для сообщения им движения, потому что всякое взрывчатое вещество, особенно же содержащее нитроглицерин, ранее раздробит помещение, в котором произойдет вспышка, нежели сообщит какое-либо поступательное движение этому помещению или его подвижной стенке".
Лишь в августе 1917 года проект Кибальчича" был найден в архиве царской охранки и впервые был опубликован в 1918 году в журнале "Былое" (номер 10–11, апрель-май). В послесловии к "Проекту" известный специалист по истории и теории авиации и космонавтики профессор Н. А. Рынин писал: "…насколько мне удалось разобраться в русских и иностранных источниках по воздухоплаванию, за Н. И. Кибальчичем должен быть установлен приоритет в идее применения реактивных двигателей к воздухоплаванию, в идее, правда, еще практически не осуществленной, но в основе правильной и дающей заманчивые перспективы в будущем, в особенности если мечтать о межпланетных путешествиях".
Свою последнюю речь в особом присутствии сената Кибальчич закончил такими словами: "По частному вопросу я имею сделать заявление насчет одной вещи, о которой уже говорил мой защитник. Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Я полагаю, что этот аппарат вполне осуществим. Я представил подробное изложение этого проекта с рисунками и вычислениями. Так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности выслушать взгляда экспертов на этот проект и вообще не буду иметь возможности следить за его судьбою и возможно предусмотреть такую случайность, что кто-нибудь воспользуется моим проектом, то я теперь публично заявляю, что проект мой. Эскиз его, составленный мною, находится у Герарда".
На пороге смерти мечтать о том, что силой взрывов вознесется когда-нибудь человек над Землей! Какая неистребимая вера в будущее ракетного летания!
Трагедии истинных борцов — это оптимистические трагедии. В них зреют зерна будущего. Говоря о Кибальчиче, невольно вспоминаешь легендарного Икара, героя древнего космического мифа…
Летел он, легко над землею скользя,
Ему говорили, что к солнцу нельзя.
А он не послушался, бедный Икар,
И рухнул на жесткое скопище скал.
Легенды людей за собою зовут,
На нашей планете Икары живут.
Икар — это трепетный зов высоты,
Не имя, а свойство души и мечты.
Пожалуй, эти строчки можно посвятить всем пионерам звездной мечты.
Океан — колыбель жизни земной. Не так давно его назвали гидрокосмосом. И не случайно. Есть у океанов земного и космического схожая черта: гидроневесомость напоминает невесомость космическую. Недаром наиболее ответственные операции, которые проводятся в космосе, сначала отрабатываются в бассейнах гидроневесомости.
Не заложены ли в нас зерна космизма океаном — миром невесомости наших далеких предков?
Провидец из Калуги, основоположник теоретической космонавтики Константин Циолковский так объяснил появление своей великой неосознанной тяги в космос: "…мне представляется, вероятно ложно, что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда — к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения во мне заложены чуть ли не с рождения. По крайней мере, я отлично помню, что моей любимой мечтой в самом раннем детстве, еще до книг, было смутное сознание о среде без тяжести, где движения во все стороны совершенно свободны и безграничны и где каждому лучше, чем птице в воздухе. Откуда явились эти желания — я до сих пор не могу понять. И сказок таких нет, а я смутно верил, и чувствовал, и желал именно такой среды без пут тяготения.
Может быть, остатки атрофированного механизма, выдохшихся стремлений, когда наши предки жили еще в воде и тяжесть ее была уравновешена, причина таких снов и желаний".
Как попасть в безбрежный мир без пут тяготения? Какой аппарат вознесет человека к звездам? Книги Жюля Верна побудили юношу задуматься над этим. "Явились желания, за желаниями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему бы не повела, если бы она не встретила помощь со стороны науки".
Труден был путь юного Циолковского к знаниям. Вятскую гимназию пришлось оставить. Занятиям мешала глухота — наследие от перенесенной в девятилетнем возрасте скарлатины, "Учителей совершенно не слышал или слышал одни неясные звуки. Но постепенно мой ум "находил другой источник идей — в книгах".
Шестнадцатилетний Циолковский едет за знаниями в Москву. Его единственным "университетом" становится библиотека Румянцевского музея, ныне всемирно известная Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Каждый день с самого открытия до закрытия читальных залов занимается Циолковский в библиотеке. За свою всепоглощающую страсть к знаниям он вынужден расплачиваться полуголодным существованием. Жить приходилось в буквальном смысле слова на хлебе и воде.
Прилежного юношу заметил библиотекарь Николай Федорович Федоров, эрудированнейший человек своего времени, выдающийся знаток научной литературы. "Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком", — сказал о нем Л. Н. Толстой.
Федоров знал содержание нескольких десятков тысяч книг библиотеки, свободно читал почти на всех европейских языках и знал некоторые восточные. После его смерти вышло двухтомное собрание его трудов под названием "Философия общего дела". Федоров высказал идею о преобразовании космического пространства. Правда, его взгляды носили мистико-утопический характер.
Три года провел Циолковский в Москве. Федоровский космизм укрепил звездные устремления юноши. Беседы с необычным библиотекарем заменили Циолковскому лекции университетских профессоров, которые он не мог посещать. "В лице Федорова судьба послала мне человека, считавшего, как и я, что люди непременно завоюют космос", — вспоминал позже Константин Эдуардович.
Интересны слова Федорова, которые, можно сказать, оказались пророческими: "…Тот материал, из коего образовалось богатырство, аскеты, прокладывавшие пути в северных лесах, казачество, беглые и т. п., это те силы, которые проявятся еще более в крейсерстве и, воспитанные широкими просторами суши и океана, потребуют себе необходимого выхода… Ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров; наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига".
Нет сомнения, что юноша полностью разделял уверенность своего наставника в том, что именно Россия даст миру первопроходцев космоса.
Пройдут годы. За двадцать шесть лет до полета Юрия Гагарина Циолковский скажет удивительные в своей неправдоподобной сбывчивости слова: "Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство… Он русский… Он — гражданин Советского Союза. По профессии, вероятнее всего, летчик… У него отвага умная, лишенная безрассудства…
Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола".
Юре Гагарину было в то время около года…
Не правда ли, вещие слова. Интуиция ученого имела надежную основу — жизнь, отданную своей мечте. "Мысль о сообщении с мировым пространством не оставляла меня никогда", — написал он в 1904 году в своей краткой автобиографии, напечатанной в виде вступления к книге "Простое учение о воздушном корабле и его построении".
Весной 1878 года семья Циолковских переезжает из Вятки в Рязань. Циолковскому шел двадцать первый год. Он настойчиво продолжает самообразование. Чтобы обеспечить себя постоянным заработком, юноша сдает экзамен на получение учительского звания.
На пожелтевшем от времени листке бумаги нарисован астероид с человеком, который очутился в мире невесомости. На листке надпись: "8 июля 1878 года. Воскресенье. Рязань. С этого времени начал составлять астрономические чертежи. К. Циолковский".
Звездные чертежи Циолковского — это карты далекого мира, в который он так настойчиво искал путь. "Астрономия увлекла меня. Потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и вселенную достоянием человеческого потомства", — писал впоследствии ученый.
Чтобы сбросить путы тяготения, надо преодолеть земную тяжесть. А для этого транспортное средство (пока еще не ясно какое) надо разгонять с ускорением, превышающим ускорение свободного падения. Какие перегрузки может перенести человек при космическом взлете и посадке? Не окажутся ли они настолько малыми, что ему никогда не удастся покинуть околоземное пространство? Перенесут ли путешественники ускорения исполинского пушечного снаряда-вагона, который Жюль Берн отправил на Луну?
Эти вопросы занимают Циолковского. Он строит ротативную машину, предшественницу центрифуг, на которых ныне тренируются космонавты. Только пассажиры в его крутящейся машине были необычные… Спустя тридцать лет Циолковский напишет о своих рязанских опытах: "Я уже давно делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых центробежных машинах. Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Помнится, вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличивал в триста раз, а вес цыплен