— Мисс Кларво?
— Да.
— Это Пол Блэкшир.
— О-о! — Это было даже не слово, это был вздох облегчения.
— Несколько минут назад я получил ваше письмо.
— Да. Спасибо, что позвонили.
Это больше походило на конец разговора, чем на его начало. Несколько обиженный таким холодным приемом, Блэкшир продолжал:
— Вы просили у меня совета, мисс Кларво.
— Да, конечно.
— У меня мало опыта в подобных делах, но я настоятельно рекомендовал бы вам…
— Пожалуйста, — попросила мисс Кларво. — Пожалуйста, ничего не говорите.
— Но вы же сами попросили меня…
— Нас могут слышать.
— У меня телефон не спаренный.
— А у меня, боюсь, что да.
Должно быть, она имеет в виду эту телефонистку, Джун Салливан, подумал Блэкшир. Действительно, та от нечего делать может подслушивать. Возможно, мисс Кларво общалась с ней свысока или, вполне вероятно, возбудила ее любопытство.
— Были и другие обстоятельства, — осторожно продолжала мисс Кларво. — Но я могу рассказать о них только с глазу на глаз.
— Понимаю.
— Я знаю, как вы заняты, и мне неловко настаивать, но я должна с вами повидаться, мистер Блэкшир, должна.
— Продолжайте, пожалуйста. — За стеной денег и железными прутьями он видел в мисс Кларво девушку в беде, нехотя и неловко взывающую о помощи. Блэкшир сделал кислую мину, представив себя в роли спасителя поневоле, усталого одинокого рыцаря в твидовом пиджаке из мягкой ткани ручной работы, поставляемой фирмой «Гаррис» с Гебридских островов. — Скажите, что я должен сделать, мисс Кларво?
— Если бы вы приехали сюда в гостиницу, мы смогли бы поговорить наедине.
— По-моему, большего уединения, чем в моем доме, нам не найти.
— Я не могу. Я… боюсь выйти на улицу.
— Ладно. Когда мне прийти к вам?
— Как можно быстрее.
— Тогда до скорого свидания, мисс Кларво.
— Спасибо. Большое спасибо. Я просто не могу сказать, как я вам благодарна.
— И не говорите. До встречи.
Блэкшир быстро повесил трубку. Не хотел слышать доносившиеся из нее слова благодарности, жесткие и нескладные, точно монеты, вылетающие из разменного авто. «Большое спасибо» — это верх ее благодарности.
Какая неинтересная женщина, подумал Блэкшир, корпит над своим богатством, точно скряга, тратится только на самое необходимое для жизни.
Хотя они часто обменивались письмами, Блэкшир не видел Элен с похорон ее отца в прошлом году. Высокая, бледная, она стояла в сторонке от остальных, глаза ее были сухи, и единственным выражением чувств были кислые взгляды, которые она время от времени бросала на рыдающую вдову, Верну Кларво, стоявшую рядом с сыном Дугласом. Чем обильнее текли слезы матери, тем прямее становилась спина Элен, тем крепче сжимались ее губы.
Когда обряд был закончен, Блэкшир подошел к мисс Кларво, ему захотелось смягчить ее безмолвное страдание.
— Какое несчастье, Элен.
Она посмотрела в сторону:
— Да. Для меня тоже.
— Я знаю, как вы с отцом любили друг друга.
— Это не совсем так.
— Да?
— Да. Я его любила, мистер Блэкшир, а он меня — нет.
В последний раз он видел ее, когда она чопорно садилась на заднее сиденье черного «кадиллака», увозившего главных участников похорон: миссис Кларво, Элен и Дугласа. Странное получилось трио.
Неделю спустя Блэкшир получил письмо от мисс Кларво, в котором она извещала, что переехала на постоянное жительство в гостиницу «Моника», и поручала ему вести ее денежные дела.
Меньше всего он мог представить себе гостиницу «Моника» как избранное Элен место жительства. Это было небольшое здание на шумном бульваре в центре Голливуда, заведение, подходящее не для тихой, одинокой женщины вроде мисс Кларво, а для проезжих, которые проводили в гостинице день-другой и ехали дальше, для ретивых мелких служащих и их жен, для коммивояжеров, возивших чемоданы с образцами, рекламных агентов, рыскающих в поисках новых контрактов, для осторожных дам, имена которых посыльные знают наперечет, да туристов, путешествующих по городам и интересующихся мастерскими художников или телевизионными шоу. В общем, постояльцы были людьми такого сорта, каких мисс Кларво не любила и избегала. Тем не менее она решила жить среди них словно инопланетянка.
Блэкшир оставил свою машину на стоянке для паркования и перешел на другую сторону улицы, где находилась гостиница «Моника».
Администратор, который на табличке обозначался как Дж. О. Хорнер, был худым пожилым мужчиной с выпученными глазами, придававшими его лицу выражение живого интереса и любознательности. Но это была только видимость. После тридцати лет работы в этой должности люди для него обладали не большей индивидуальностью, чем пчелы для пчеловода. Их отличительные черты тонули в голой статистике, основанной на всякого рода числах. Постояльцы приходили и уходили, ели, пили, бывали веселыми или печальными, тощими или толстыми; воровали полотенца, забывали в номерах зубные щетки, книги, пояса, бижутерию; прожигали дырки в креслах и диванах, принимали ванну, выбрасывались из окон. Все были похожи друг на друга, как пчелы из одного улья, и мистер Хорнер защищался от них покровом безразличия.
Важно было лишь то, чтобы они своевременно оплачивали счета. Блэкшир показался ему платежеспособным, и он встретил его радушной улыбкой:
— Чем могу быть полезен, сэр?
— Полагаю, меня ждет мисс Кларво.
— Простите, ваше имя?
— Пол Блэкшир.
— Минуточку, сэр, я справлюсь.
И Хорнер направился к щиту коммутатора, ступая мягко и осторожно, как будто кто-то из его заклятых врагов разбросал по полу кнопки. Что-то сказал дежурной телефонистке, едва шевеля губами. Девушка оглянулась через плечо на Блэкшира с каким-то мрачным любопытством, и он подумал: не та ли это Джун Салливан, о которой мисс Кларво упоминала в письме.
Блэкшир встретил ее взгляд. Это была тощая блондинка с дрожащими руками и неестественно бледным лицом, словно черные наушники, подобно пиявкам, высосали из нее слишком много крови.
Хорнер наклонился к ней, а она отодвинулась от него, насколько было возможно, и начала зевать. Зевнула три-четыре раза, так что заслезились глаза и покраснели веки. Угадать ее возраст было невозможно. Либо худосочная двадцатилетняя девица, либо недоразвитая сорокалетняя женщина.
Хорнер вернулся к конторке, сердито теребя лацканы черного пиджака.
— Мисс Кларво ничего нам не говорила, сэр, а ее номер не отвечает.
— Я знаю, что она ждет меня.
— Да, конечно, сэр, я не хотел вас обидеть, поверьте. Мисс Кларво часто не подходит к телефону. Затыкает уши ватой. Многие наши постояльцы так поступают из-за уличного шума…
— Какой ее номер?
— Четыре двадцать пять.
— Я поднимусь к ней.
— Конечно, сэр. Лифты направо.
Дожидаясь лифта, Блэкшир оглянулся и увидел, что Хорнер наблюдает за ним; на минутку администратор сбросил защитный покров безразличия и подсматривал за посетителем, точно старуха из-за кисейной занавески.
Блэкшир вошел в лифт, и Хорнер снова опустил вуаль, а кисейную занавеску набросил на свои мысли: «Костюм обошелся ему небось в полторы сотни долларов… мошенники всегда одеваются прилично… Интересно, чем он ее проймет и на сколько надует…»
Мисс Кларво, должно быть, ждала у двери. Не успел Блэкшир постучать, как дверь распахнулась и Элен быстрым шепотом произнесла:
— Входите, пожалуйста.
Она заперла за ним дверь, и несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Затем мисс Кларво протянула руку, и Блэкшир пожал ее.
Кожа ее ладони была холодная, сухая и жесткая, как пергамент, в рукопожатии не было ни дружелюбия, ни хотя бы интереса. Она пожала ему руку, потому что была приучена соблюдать элементарные правила вежливости. Блэкшир почувствовал, что она не любит физического соприкосновения с кем бы то ни было. Ее оно как будто оскорбляло, настолько она была замкнута в себе. Это личное «я», подумал Блэкшир, все время выглядывает словно через маленькую замочную скважину.
Для ноября день был довольно теплым, и у Блэкшира вспотели руки. Он испытал некоторое удовольствие, оттого что, должно быть, оставил немного своей влаги на руке мисс Кларво.
Блэкшир ожидал, что Элен оботрет ладонь — незаметно или же машинально, — но она этого не сделала. Просто отступила на шаг, и на ее высоких скулах показались два красных пятнышка.
— Очень любезно было с вашей стороны проявить обо мне такое беспокойство, мистер Блэкшир.
— Никакого беспокойства, поверьте.
— Садитесь, пожалуйста. Это кресло с подголовником очень удобное.
Гость сел. Кресло действительно было удобным, но Блэкшир не мог не заметить, что оно, как и остальная мебель в гостиной, было дешевым и грубой работы. И он вспомнил дом Кларво в Беверли-Хиллз: стулья ручной работы в огромной гостиной, ковер, сотканный на заказ, так чтобы его рисунок гармонировал с висевшей над камином картиной Гогена, — и в который раз удивился тому, как неожиданно мисс Кларво покинула этот дом и уединилась в небольшом номере-люкс второразрядной гостиницы.
— Вы почти не изменились, — вежливо солгал Блэкшир.
Элен пристально посмотрела на него:
— Вы хотели сделать мне комплимент?
— Да, конечно.
— Когда мне говорят, что я не изменилась, для меня это не комплимент. Потому что я была бы рада измениться.
Черт бы побрал эту женщину, подумал Блэкшир. С ней невозможно быть любезным. Она просто не может принять комплимент или что-нибудь еще приятное; подобные вещи, похоже, жгут ее, словно горящие стрелы, и ей приходится вырывать их из себя и тотчас бросать обратно, пока они не погасли.
— Как ваша мама? — холодно спросил Блэкшир.
— Она вполне здорова, насколько мне известно.
— А Дуглас?
— Дуглас — как и я, мистер Блэкшир. Все тот же. К сожалению.
Элен подошла к ореховому бюро. На нем не было никаких следов ее долгих занятий за ним. Ни писем, ни бумаг, ни чернильных пятен на промокашке. Мисс Кларво все за собой убирала. Хранила бумаги в выдвижных ящиках, стенных шкафах, наколов их предварительно на штыри в подставках. Все свидетельства о своей жизни держала под замком — записки Дугласа, в которых он просил денег, банковские ордера и погашенные чеки; пахнущие гарденией письма матери, несколько газетных вырезок о ее отце, приглашение на свадьбу, надорванное посередине, флакон снотворных таблеток, поводок и ошейник с серебряной бляшкой, на которой была выгравирована кличка собаки — Живчик, фотография худенькой угловатой девочки в балетной пачке, стопка ассигнаций, схваченная золотой скрепкой.