Начиная с 1848 года политические репрессии ужесточились, но число действительно пострадавших за политические убеждения едва ли поднялось выше обычного уровня; наиболее громким событием этого периода был арест и последующее осуждение тридцати трех участников кружка М.В.Буташевича-Петрашевского.
Таким образом, хотя оценки обоих процитированных экспертов (Бакунина и Басаргина), лично побывавших в Сибири, нельзя считать совсем уж ложными, но все же они заметно преувеличены.
Еще большими преувеличениями страдает молва о всеобщем шпионстве и доносительстве.
О жутком распространении шпионства пишет А.И.Герцен, также бывший жертвой доносов и репрессий: по его словам, глава всесильного III Отделения граф А.Х.Бенкендорф «образовал целую инквизиционную армию наподобие тайного общества полицейских масонов, которое от Риги до Нерчинска имело своих братьев — шпионов и сыщиков».
Как формировались подобные мнения, об этом хорошо свидетельствует письмо известного историка, лидера «западников» Т.Н.Грановского, посланное к Герцену в 1850 году: «Всякое движение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой. Доносы идут тысячами. Обо мне в течение трех месяцев два раза собирали справки», — звучит смешно, хотя самому Грановскому было, разумеется, не до смеха.
Прежде всего, всесильное III Отделение обладало ничтожной численностью: в момент создания оно состояло из 16 чиновников. Затем их число непрерывно возрастало и достигло 20 в 1829 году, 28 — в 1841-м, и в 1855 году — уже сорока человек. Если исчислять проценты роста, как это любили делать при Советской власти, то расширение огромное!
Характерно свидетельство одного современника в декабре 1861 года: «в четверг в Знаменской гостинице собралось на обед все третье отделение. Не знаю, что праздновали, но кричали «ура» и выпили кроме других питей 35 бутылок шампанского на 32 человека»!
Разумеется, не одно III Отделение занималось делами политического сыска: ему еще был подчинен Отдельный корпус жандармов; численность последнего также непрерывно росла и достигла 5,5 тысяч человек в 1873 году. Но жандармы вели огромную и разнообразную работу, играя роль внутренних войск и других современных служб: охраняли границу, несли караульно-конвойную службу, производили рекрутский набор, устанавливали и обеспечивали карантин при частых тогда эпидемиях и т. д. Большая часть его состава была унтер-офицерами и рядовыми, ни по функциям, ни по образовательному уровню не способными иметь какое-либо отношение к политическому сыску.
Существовали региональные (губернские и областные) жандармские управления — офицеры этих органов действительно занимались и политикой, и политиками. Но, как и положено в любой бюрократической системе, отдельные местные органы не могли превосходить по численности свое центральное руководство: в этих управлениях действовало не более чем по нескольку профессиональных специалистов.
Более важным к тому же было то, что и само III Отделение, и его переферийные органы занимались не только и не столько политическим сыском, сколь совсем иными расследованиями. Вот как об этом повествует один из современников, Н.М.Калмыков: «III отделение, при шефе жандармов графе А.Х.Бенкендорфе, графе А.Ф.Орлове и других, состоя под ближайшим управлением Леонтия Васильевича Дубельта, преследовало, по своим понятиям, кажущееся зло и, стремясь к добру, отправляло во многих случаях, ничем не стесняясь, функции судебных мест.
Так, оно определяло вины лиц по делам не политического свойства, брало имущество их под свою охрану, принимало по отношению к кредиторам на себя обязанности администрации и входило не редко в рассмотрение вопросов о том: кто и как нажил себе состояние, и какой кому и в каком виде он сделал ущерб.
/…/ В особенности III отделение в прежнее время зорко следило за действиями бывших тогда поверенных или адвокатов. Редкий из них не побывал в III отделении для объяснений с генералом Леонтием Васильевичем Дубельтом», — красочная демонстрация тогдашнего российского бесправия!
Совершенно ясно, что III Отделение действительно было настоящим аналогом доблестных органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, поскольку с теми же целями совало нос всюду, куда надо и не надо. Но аналог этот был по своим масштабам микроскопическим!!! Понятно, что при той численности и столь разнообразных функциях и речи не могло быть об атмосфере тотальной слежки, о которой на голубом глазу толкуют Герцен, Грановский и прочие!..
Ссылки на якобы бесчисленное число шпионов не могут выдержать никакой критики: тысячи доносов требуют многих сотен людей, которые бы их читали и разбирались в них. Следовательно, и доносчиков не могло быть много!
И действительно, архивные изыскания советского времени показали, что число оплачиваемых агентов, подчиненных непосредственно III Отделению, также непрерывно росло, и достигло к 1870 году аж нескольких десятков человек!
Однако и тех, кто занимался оппозиционной деятельностью, и даже тех, кто ею не занимался, но, по крайней мере, действительно оппозиционно мыслил, говорил и писал, при Николае было так немного (о них — подробнее ниже), что на контроль за ними ничтожному по численности III Отделению тогда вполне хватало сил. Были наверняка при этом и шпионы.
Увы, практически не известны случаи, описанные современниками, в которых возникновение хоть намека на противозаконную деятельность не сопровождалось бы очень скорым появлением и доносчиков, и предателей — это действительно характерная черта той эпохи, и не только ее. Так что винить в этом Николая I и его правительство — едва ли справедливо.
Добровольные осведомители имелись всегда, но характернейшей чертой именно Николаевской эпохи было то, что содержание доносов тогда действительно всерьез расследовалось, что приводило порой к весьма нежелательным для доносчиков результатам.
Известно, что еще Петр I не жаловал доносчиков, и в его время доносчики сильно рисковали, если донос недостаточно подтверждался. Но в то горячее время под расправу мог попасть любой и каждый. Николаевская же эпоха, оказывается, была единственным временем в истории России, когда доносчиков преследовали со всем упорством и настойчивостью, присущим III Отделению.
Число людей, сосланных в Сибирь за ложные доносы в уже рассмотренный период 1827–1846 гг., составляет 358 человек — т. е. лишь немногим уступает числу сосланных политических. Почему-то, однако, никто никогда не писал о вакханалии расправ над доносчиками в Николаевское время!
Имеется и очень красочный пример подобной расправы. За донос на декабристов И.В.Шервуд был всячески обласкан и награжден Николаем: в 1826 году Шервуд получил дворянский титул и приставку к фамилии — Верный. В течение пятнадцати следующих лет он дослужился от унтер-офицера до полковника. И все же судьба и он сам жестоко подшутили над ним самим: в начале сороковых годов он попался на ложном доносе, и загремел за это на десять лет в Шлиссельбургскую крепость!
Эта таинственная история, наверняка имеющая двойное дно, свидетельствует, тем не менее, и о наличии доносчиков, и об их нелегкой судьбе!
Безотносительно от всего этого, осуждение декабристов главным образом за их предшествующую заговорщицкую активность не только стало вопиющим прегрешением против основного юридического принципа — судить за действительные (или хотя бы реально готовившиеся) преступления, а не за содержание безответственной болтовни, но и позволило скрыть главные мотивы и наиболее существенные проступки перед законом и моралью, совершенные вождями мятежа.
Дело о выступлении 14 декабря оказалось юридически не раскрытым и не расследованным.
Это позволило позднее различным идеологам и комментаторам закрыть глаза на сомнительность мотивов и поступков лидеров декабристов, по существу — предателей и провокаторов (а некоторых — просто трусов!), объявить их морально безупречными борцами за идеи и даже возвести в ранг национальных героев!
Вместо разоблачения принципов и преступной тактики революционеров, позднее возрожденных и многократно усиленных будущими поколениями «борцов за свободу», были заложены основы традиции преклонения перед революционной моралью, ради провозглашенных целей (какими бы фантастическими, нереальными, а порой и аморальными они бы ни были) оправдывающей любые средства.
С другой стороны, нераскрытость преступлений породила иную волну критики в адрес таинственных неразоблаченных «освободителей», старавшихся ввергнуть Россию в республиканское рабство — типа процитированных суждений В.Ф.Иванова.
Что же касается тех вольнодумцев, которые ни сном, ни духом не были замешены в преступлениях декабря 1825 года, но оказались жестоко наказанными, то нельзя сказать, что они вовсе ни в чем не были виновны.
Цареубийственные разговоры, продолжавшиеся не один год, таили определенную угрозу: нельзя гарантировать, что рано или поздно не нашелся бы человек, по слабости ума и избытку темперамента превосходящий перечисленных выше несостоявшихся цареубийц, — и тогда его товарищам было бы не просто его удержать! Наши будущие герои Д.В.Каракозов и А.К.Соловьев — люди примерно такого типа! Таким же оказался и Каховский.
Отметим, что и покушение Якубовича, возможно, было не совсем фантазией, а вполне серьезным планом. Так что и этих словоохотливых людей, и всю среду, вскормившую их, имело смысл серьезно предупредить, но не таким же крутым образом, как это совершил суд над декабристами!
Важнейшим последствием судебного решения стало и то, что осужденные именно этой категории совершенно незаслуженно приобрели ореол борцов за свободу. Эти люди в большинстве своем действительно не совершили ничего особенного, что требует специального морального осуждения со стороны потомков (кроме также и их позорнейшего поведения на следствии), но ведь они и вовсе ничего не совершили в политике! А в результате приговора эти благополучные баре, ведшие пустые разговоры и сочинявшие