В день оккупации Чехословакии на площади Республики в Бухаресте Николае Чаушеску, отказавшись подчиняться Верховному командованию Варшавского Пакта и участвовать в карательной экспедиции против провинившейся страны, произнес с балкона пламенную антисоветскую речь перед многотысячными толпами своих подданных:
— Говорят, будто в Чехословакии возникла угроза контрреволюции. А завтра найдется, пожалуй, кто-нибудь, кто скажет, что контрреволюционные тенденции проявились и у нас здесь, на этом собрании. Но мы ответим всякому: румынский народ никому не позволит посягнуть на территорию своего отечества. Взгляните! — И Чаушеску указал на стоящих за его спиной соратников. — Здесь перед вами весь наш Центральный Комитет, Государственный Совет, правительство… Будьте уверены, что мы никогда не станем предателями отечества, предателями интересов нашего народа.
А спустя еще несколько дней, в воскресенье. 25 августа, прямо на Красной площади состоялась демонстрация в защиту Чехословакии, все восемь участников которой были мгновенно схвачены агентами КГБ и приговорены к различным срокам наказания. С этой, собственно, демонстрации и началось в Советском Союзе движение диссидентов, для ликвидации которого Андропову понадобилось целое десятилетие. Нет худа без добра — в борьбе с внутренней крамолой Комитет госбезопасности отточил, усложнил и усовершенствовал свой инструментарий. Андропов не отказался от Zahme Dressur, но ввиду дискредитации КГБ после смерти Сталина и ограничений, наложенных на его деятельность, соединил ее с Zahme Dressur Он мастер одновременно обоих способов жандармской дрессировки.
Куда сложнее и опаснее обстояли дела на Востоке, где спустя полгода после оккупации Чехословакии взорвалась наконец та самая пороховая бочка, о которой Андропов безуспешно пытался поговорить с крымскими татарами, — настолько этот вопрос его волновал. В кровавых столкновениях с китайцами на реке Уссури участвовали пограничные войска, которые находились в ведении председателя Комитета государственной безопасности. Похоже это была проба сил, предпринятая Андроповым и также пресеченная кремлевскими прагматиками: в сентябре 1969 года советский премьер Алексей Косыгин предпринял неожиданную поездку в Пекин, где встретился с китайским коллегой Чжоу Эньлаем и договорился о перемирии.
Как раз в это время в Москве возник анекдот о самом страшном сне, который приснился Брежневу: сидит чех на Красной площади и китайскими палочками ест еврейскую мацу. Такой сон — не личный кошмар Брежнева, а коллективный сон советской империи, которая свой страх перед возмездием принимает и выдает за оборонительный страх перед агрессией. Этот панический страх России перед покоренными народами — страх палача перед жертвами, хозяина перед рабами, мания преследования у преследователя. С таким же успехом и даже скорее, чем Брежневу с его формальным мышлением, такой сон мог присниться Андропову, благо сразу после захвата Чехословакии он, по-видимому, впервые в своем воображении примерил на себе имперскую корону. Иначе чем еще объяснить, что он поспешил отмежеваться от чехословацкой акции и ее последствий, распустив по Москве слух о разговоре с Брежневым, где приписал партийному шефу собственное предложение, а себе — прагматический (либо, наоборот, формальный — все зависит от того, как посмотреть) отказ от дальнейших репрессий.
Позднее Андропов неоднократно будет пользоваться испытанным приемом переноса с больной головы на здоровую. Вплоть до захвата Афганистана в Рождество 1979 года, одним из инициаторов которого он был во время тяжелой болезни Брежнева, но который он тем не менее, ничтоже сумняшеся, полностью ему приписал. Главному советскому жандарму, если он хотел когда-нибудь стать кремлевским вождем, нужна была про запас репутация либерала.
Глава третьяРУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ — ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ СТАВКА КГБ
Национальным руководителям России в предвидении грозящей войны с Китаем все равно придется опираться на патриотизм, и только на него. Когда Сталин начинал такой поворот во время войны, вспомните: никто даже не удивился, никто не зарыдал по марксизму, все приняли как самое естественное наше, русское! Разумно же совершить перегруппировку сил перед великой опасностью — раньше, а не позже.
Минотавр в Критском лабиринте пожирал преступников, а в качестве ежегодного деликатеса получал афинскую дань — семь юношей и семь девушек. Финикийский Молох, китайский Дракон — да чуть ли не любое подобное мифическое чудовище не могло обойтись без человеческих жертвоприношений. Не в пример им КГБ человеческих жертв недостаточно: для его внутреннего двигателя необходимо еще идеологическое горючее. Без такового — скажем, в хрущевскую эпоху или начало брежневской — мотор часто работал вхолостую и грозил вовсе заглохнуть. Придя к власти КГБ, Андропов осознал это со всей проницательностью своего имперского мышления.
Прежнее горючее — коммунистическая идеология — дало замечательный рост производительности политической полиции к концу 30-х годов, во время Великого Террора, но было полностью исчерпано уже во время войны, коща Сталин попытался — Солженицын совершенно прав — в срочном, аварийном порядке заменить его другим идеологическим горючим — великодержавным национализмом. Но он не успел осуществить это до конца — умер, а его преемник Хрущев резко сократил поставки идеологического сырья не только Комитету госбезопасности, но и всей стране. Память о былых подвигах, привычка к безнаказанности и традиции самовластья мешали КГБ удовлетворяться своим новым статусом в послесталинскую пору. Ослабшая организация вынуждена была искать союзника для реставрации былой мощи: у нее имелось достаточно сотрудников и инструментария и единственно, чего не хватало, — идеологического вдохновения. Но и Пегас, которого КГБ предстояло оседлать, уже застоялся в конюшнях и стучал копытом.
Надо сказать с самого начала, что Андропов не был оригинален в выборе союзника — полицейским тенденциям в русской политической истории неизменно сопутствовали истерические подъемы великодержавного национализма. Так было во времена не только Сталина, но и таких реакционных императоров, как Николай I, Александр III и Николай II. К примеру, “Протоколы сионских мудрецов“, международный шедевр антисемитизма, были сочинены в русской полиции, и она же в 1905 году организовала вооруженные банды погромщиков — “черные сотни“, предтечи и прообраз гитлеровских штурмовиков. Поэтому русские национал-шовинисты были не только естественным и неизбежным, но и традиционным союзником тайной полиции и вместе с нею составляли, с одной стороны, мощный противовес либеральным настроениям в метрополии и национально-сепаратистским в окраинах, а с другой — оппозицию официальной власти, если та вела себя излишне благодушно по отношению к этим разрушительным для империи тенденциям. Собственно говоря, именно в оном качестве — как противовес и оппозиция — русский национал-шовинизм и возник наново в 60-х годах, был сразу подхвачен и тайно поддержан Комитетом государственной безопасности еще при Шелепине и Семичастном — предшественниках Андропова. Стихийным настроениям — главным образом среди военных и писателей — Андропову предстояло придать организационные формы и легальный статус.
Возникновение идеи, как известно, — это ответ на ее отсутствие. Русская идея возродилась в период затянувшейся идеологической паузы, когда не только в КГБ, но и в самой бюрократической системе государства созрела необходимость в новых стимулах взамен коммунистических, вышедших из строя и срабатывающих разве что по инерции. Тем более, что к началу 70-х годов в России образовались уже не одна, а две бреши, две торричеллиевы пустоты, куда, как ртуть в барометре, устремились новые идеи и новые лозунги: идеологическая пустота и политическая пустота. Первая — в связи с отмиранием коммунистической идеологии, вторая, чуть позже, — в связи с физическим одряхлением кремлевских геронтократов. Было бы даже удивительно, если б в этой ситуации, при столь выгодных условиях, не появилось оппозиционное движение с претензиями на духовное лидерство и политическую власть. При отутствии в СССР свободы как политической реальности и исторической традиции эта оппозиция должна была возникнуть справа как полицейская поправка к советской власти. Таков ответ не только на отсутствие в стране идеологии, но и на эмбриональные проявления либерализма. Не менее естественно, что идеология, претендующая на укрепление власти в многонациональной империи, должна была принять великодержавные черты. Более того, возрождение русского национал-шовинизма проходило с некоторым запаздыванием по сравнению с ростом украинского, литовского, еврейского, грузинского и других “малых“ на-ционализмов, потому что был ответной и, как казалось его идеологам, защитной, оборонительной реакцией.
Это требует верного понимания. Русские не раз доказывали — и во времена Отечественных войн с Наполеоном и Гитлером, и в более мирные времена польских восстаний прошлого столетия либо венгерского и чехословацкого в этом — боевую готовность защищать империю от внешних (французы, немцы) и внутренних (поляки, венгры, чехословаки) врагов. Ведь империя — их единственное политическое детище, высшее политическое достижение за последние столетия и так же дорога им, как, скажем, демократия американцам. Ради создания империи они пошли на колоссальное перенапряжение сил, на невиданные жертвоприношения и теперь уже даром ее не отдадут. А хронический страх империи перед распадом воспринимается на разных уровнях имперского самосознания как страх перед национальным исчезновением, ибо иных форм существования, кроме имперского, на исторической памяти русских нет. Рост центробежных сил поэтому вызывает усиление и совершенствование центростремительных, насильственных связей, то есть бюрократическую, военную, полицейскую и идеологическую интеграцию. Другими словами, русский национал-шовинист является конструктивным ответом империи на деструктивные тенденции внутри ее, активно поддерживаемые извне — прежде всего Соединенными Штатами Америки, главным мировым соперником советской империи. Так, во всяком случае, это выглядит в Москве — из окон Кремля, либо псевдоклассического здания на площади Дзержинского, где помещались штаб-квартира Комитета государственной безопасности и кабинет его председателя Юрия Владимировича Андропова.