1
На старости лет Дрюня остался бобылем в своей хате. С утра до ночи один как перст, и душа сомлела от мыслей о самозабвенной жизни с Клариссой. Теперь она спокойно лежит на погосте в Загряжске, а Дрюня кукует один на белом свете. С горя он стал рыть могилы людям. Отказывался от водки, принимал только еду. Похудел от тяжелой работы, укрепился в костях. Лицом стал правдивее и чище. Глаза посветлели, как у церковного человека. Однажды, роя яму в церковном приделе, Дрюня наткнулся на чугунную плиту с литыми старинными буквами. Тут же приехали наместник монастыря, директор музея и мэр Кукуй-Прискоков. Плиту поставили возле стенки, обмели веником и прочитали: «Лета 1646, месяца июня преставились рабы Божии, московские бояре братья Иван и Яким Загряжины. От них же пошел городок Загряжск, в память об убиенных».
– Надо поднять гроб, – сказал директор музея.
– Не тревожьте прах, – сказал наместник.
– Не трогать ничего, я позову губернатора, – сказал мэр Кукуй-Прискоков.
На следующий день приехал губернатор со свитой и, умно моргая глазками, обошел пешком вокруг церкви. Свита, монахи и чиновники отставали на уважительном расстоянии.
– Вот тут, – сказал губернатор, обводя государственным перстом церковную ограду, – откроем пантеон. Хоронить будем только по заслугам, как этих… Завражиных.
– Загряжиных…
– Да, бояр московских. Кстати, в Загряжск на постоянное проживание приехал из Москвы бывший министр Пучеглазов. Его тоже надо иметь в виду. И я хочу тут…
Плиту положили на место, украсили цветочками.
Дрюню персонально позвали на совещание в мэрию. По устройству пантеона. Мэр выступил с докладом, от которого пришли в движение жизненные силы Дрюни и всего Загряжска.
Кукуй, как мы знаем, собирался с помощью кремлевского дяди руководить всем спортом в Москве. Дядя проворовался, и назначение не состоялось. Кукуй застрял в Загряжске и старался выслужиться самостоятельно. В случае с пантеоном он увидел перст Божий. Его речь на совещании напечатали в газетах. Мы приводим ее с некоторыми сокращениями.
– Я позвал вас, чтобы начать полезную жизнь… Но прежде скажу о знаках свыше. Прошлой ночью мне явился апостол Петр. Не в церковном облачении, как на иконе, а в виде странника, паломника, каких мы видим в монастыре и его окрестностях. В виде бродяги с суковатой палкой. Настоятель монастыря отец Павел подтвердил мне, что это был не сон, а сущее явление апостола Петра. Петр обходит свою паству, как ему завещал Иисус Христос: «паси овец моих». В нашем понятии это инспекция. И предупреждение. Апостол выбрал мэра Загряжска, чтобы предупредить. Оттуда, от мертвых, идет сигнал: «Кайтесь перед смертью, без покаяния нет никакого спаса от ада и мук». Хаврон[1] перевозит через речку грешников и сваливает в чистилище. Там не отмолишься, не спрячешься. А тех, кто покаялся, размещают наверху в белых одеждах. Есть разница? Апостол сказал, что каждый из нас грешен, и у каждого до последнего вздоха сохраняется возможность покаяния. От имени всех загряжцев я поблагодарил святого Петра. Это вкратце о моей встрече с апостолом Петром. А теперь напрямик, по-свойски. Все вы говнюки и говнюками помрете. Но хотя бы перед смертью сходите в церкву, расскажите о своих пакостях. Гребуете церквой – идите ко мне, облегчите душу по-товарищески. Хотя я про вас и так все знаю… тошнит даже. Если бы грехи ваши можно было зарыть в яму и оставить в Загряжске – черт с вами, грешите, пока не треснете! Вы друг дружку знаете, как облупленных, разбирайтесь и дальше.
Но вы предстанете перед Господом и отвечать будете на Страшном суде, а не в Загряжске. И нам, живым, будут глаза колоть за ваши грехи. Апостол Петр самолично ведет учет, он не зря явился мне и предупредил… Если из десяти покойников девять умерли без покаяния, то как, спрашиваю вас, будем дальше жить? На кладбище мусорная свалка, на могилах кульки, бутылки пластмассовые. В норе, в склепе, говорят, человек живет. Собаки кладбищенские кусаются. А кладбище должно быть привлекательным. Мертвые не могут о себе позаботиться, давайте пойдем им навстречу. Губернатор захотел упокоиться на нашем кладбище. Еще несколько наших именитых земляков просили меня похоронить их в Загряжске. Как они будут лежать посереди мусора и пивных бутылок? Как я буду глядеть в глаза губернатору и апостолу Петру, если он наведается еще раз?
Почему, спрашиваете, губернатору? Да потому, что он дал нам большие деньги на обустройство пантеона в ограде кладбищенской церкви.
Мы позовем самых лучших архитекторов, чтобы Загряжский пантеон воссиял не хуже Александро-Невской лавры. Позовем самых лучших мастеров. Закупим самые лучшие материалы… Построим и улучшим общекладбищенские условия. Тут у меня сомнений нет. Где кого закопать, мы определим, хотя и здесь будут вопросы и обиды. Каждому, понятно, захочется в пантеоне. И тут ошибаться никак нельзя.
Создадим ритуальную комиссию, и она будет авторитетно распределять места. Конечно, есть сомнение, что члены комиссии в первую очередь похоронят в пантеоне самих себя, своих родичей и друзей с любовницами… Таких членов мы будем осаживать. Мало не покажется. Будем поправлять комиссию.
А загвоздка в том, что грехов прибавляется. Потому что прибавляется соблазнов. Старики вместо того, чтобы показывать пример, стали грешить больше молодых. Как за всеми уследить? Сколько людей идет в церкву каяться добровольно? Даже сказать стыдно. Это касается присутствующих здесь, да и … меня тоже.
Мы наведем справки, как и по каким меркам хоронят на Новодевичьем кладбище в Москве и в Александро-Невской лавре в Питере. У них большой опыт по выявлению заслуженных людей и их дальнейшего земного местопребывания.
С сегодняшнего дня я назначаю смотрителем Загряжского кладбища Андрея Васильевича, нашего уважаемого Дрюню. Я знаю, что он безвозмездно роет ямы людям и как бы вошел в курс дела. В его подчинение даем штатную единицу рабочего. Вдвоем они сумеют убрать кульки и бутылки, посыпать песочком дорожки. И следить за правильностью захоронений. Я же, как мэр беру на себя ответственность за сооружение пантеона.
Речь Кукуя имела неожиданные последствия в жизни Загряжска и наших героев.
2
Бывший министр Денис Трофимович Пучеглазов, уроженец Загряжска, на старости лет решил вернуться на родину. Построил большой усадебный дом для удобной жизни. Несколько гостевых флигелей. Открытый бассейн, спортзал. Наворотил сараев, гаражей, смотровых башен, собачьих будок. Окружил усадьбу глухим трехметровым забором, за которым круглосуточно дежурят охранники. Живи теперь свободно, вольно живи, министр, копти небо на всю катушку. Заслужил. Воздух родины, он щекочет до слез.
Май, теплынь. Цветут вишни, алыча, черемуха. Пчелы гудят, синички посвистывают. Министр сидит в кресле-качалке на втором этаже, на просторной веранде. Он в широких джинсовых шортах, в тонкой белой рубашке, лысый и босой. Отхлебывает ледяной лимонный швебс и лениво смотрит на купола Загряжского собора, на паром, который ползет, как майский жук, поперек Дона на другой берег. Министр, выражаясь языком Дрюни, в «ипатии». Дернуло же поселиться в Загряжске! Оставить обжитое Подмосковье и переехать к черту на кулички. На родину потянуло! От родины остались только Дрюня и еще с десяток стариков и старух, одногодков, для которых один интерес от министра – выклянчить что-нибудь, попросить взаймы или опохмелиться. Старый дурак! Сходил пару раз в магазин. И нарвался. В магазине, подошла к нему одноклассница. Пьяненькая, веселая бабка с сигаретой во рту.
– Не признал, женишок? – Старуха засмеялась, закашлялась. – Дай на бутылку водки, выпью за нас обоих…
Пучеглазов отвернулся, как бы не узнавая и не слыша пьяную. Но он узнал, он долгие годы помнил белокурую длиннокосую красавицу. Он целовал ее, провожал каждый вечер, он клялся, что любит ее до самой смерти…
– Гребуешь. – Старуха обиженно покачала головой. – Шишкой большой стал. Дворцы приехал строить… А мы люди простые. И нежадные. Хочешь пивка?
Люди в магазине смущенно хихикали, шептались и с любопытством глядели на Пучеглазова. Люди есть люди, как не порадоваться министру в интересном положении? Министр же еле доковылял домой, напился корвалола и бедный, несчастный впал в «ипатию». Боже, зачем люди превращаются в стариков и старух! После такой встречи впадешь не только в «ипатию», но завоешь, запьешь от огорчения. Нет, лучше умереть молодым. Любви к родине у Пучеглазова поубавилось.
Пребывая в «ипатии», министр решил позвать Дрюню, который доводился ему двоюродным братом. От него не могло быть никакой пакости. Во-первых, он не старик, а десятью годами моложе министра. Во-вторых, Пучеглазов был наслышан о героической и праведной жизни своего брата. Дрюня мог быть даже полезен министру в его нынешнем положении. Да и просто неприлично игнорировать близкого родственника.
Дрюня явился к Пучеглазову в каком-то странном одеянии. В длинной, ниже колен, черной сатиновой блузе, подпоясанной узким ремешком. В хромовых офицерских сапогах. Грива седых волос перехвачена на лбу мягкой веревочкой.
– Батюшки! – хлопнул в ладоши Пучеглазов. – Граф Толстой пожаловал!
Братья обнялись, поцеловались.
– Сколько же лет мы не виделись? – спросил министр. – Лет тридцать?
– Сорок два.
– Да… Сразу после школы я уехал в Москву… О тебе много слышал. Что сейчас делаешь?
– Скорблю о жене моей возлюбленной. Живу на кладбище, людей на тот свет отправляю…
Брат предложил Дрюне водки, тот отказался, но выпил холодного швебса.
– Мне нужен твой совет. Скажи откровенно, что обо мне говорят в Загряжске?
Дрюня смотрел на брата чистыми глазами. Конечно, он будет говорить откровенно, зачем спрашивать.
– Ты чужой.
Пучеглазов обиделся, враждебно посмотрел на Дрюню.
– Я тут родился, и вся родня, как и твоя, на три колена в этой земле…
– От тебя Москвой пахнет. От тебя слова чужие идут. Не жди от местных никакого сочувствия.