а мне.
— Гляньте-ка вон на ту красотку, — расслышала я слова Питера, обращённые к его сотрапезникам. — Как думаете, получится её снять?
— Да, Питер, девочка классная, к тому же молоденькая — но всё равно можешь попытаться. Самое плохое, что она может тебе сделать — сказать, чтоб проваливал.
— Извините, девушка, — заговорил со мной Рэчмен, пробравшись к моему столику, — не подскажете, который час? У меня часы остановились.
— Я не ношу часов, — сообщила я ему.
— Но, дорогая моя, сейчас, в шестидесятых годах двадцатого века, просто необходимо носить часы, чтобы добиться успеха. Давайте вы возьмёте мои, — говоря это, он вытащил из кармана 22-каратовые золотые часы.
— Не думаю, что могу принять такой подарок, — соврала я.
— Не беспокойтесь, дорогая, у меня есть другие. Ну примерьте их, по крайней мере.
Питер помог мне застегнуть часы на запястье.
— Это золото? — спросила я, надеясь, что вопрос прозвучал простодушно.
— Да, дорогая моя, чистое золото. У тебя на руке они так чудесно смотрятся. Ты просто обязана принять их, я настаиваю.
— Я не могу…
— Невежливо отвергать подарок. Я очень богатый человек, а это — так, безделушка. Оставь часы у себя. А долг за них можешь отдать, если составишь мне компанию за обедом. Что тебе заказать?
— Я не голодна.
— Ну раз так, давай ты выпьешь ещё кофе.
— Да, вот от этого не откажусь. Спасибо большое.
На этом мы перешли за столик, где сидели компаньоны Рэчмена, которые наверняка уже раз сто видели, как он снимает девушек. И всё-таки, похоже, их впечатлил его напор.
— Как тебя зовут? — спросил Питер.
— Жанетт, — назвалась я своим профессиональным именем, которое носила в то время.
— Я — Питер, это — Джерри, а это ещё один мой друг, Серж.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — эхом отозвались Серж и Джерри.
— Из того, что ты не носила часов, я делаю вывод, что у тебя много времени, а не просто перерыв на обед.
— День у меня свободен. Я работаю по вечерам.
— И чем занимаешься?
— Работаю в шоу в клубе «Генерал Гордон». Вернее, работала. Как раз сейчас решила отдохнуть от всего этого.
— А, хорошо, это хорошо. А вот и ещё один кофе. Сколько чашек ты выпила до моего прихода?
— Две.
— В клубе ты получаешь пять фунтов с каждой чашки, так. — Это не было вопросом, это было утверждение — хотя Питер говорил монотонным голосом. Он неторопливо вытащил из кармана здоровенную пачку купюр и отсчитал пятнадцать фунтов.
— Эти комиссионные я получаю с каждого своего бокала шампанского в клубе. Давать мне такие деньги за то, что я пью кофе здесь — просто смешно.
— В этом заведении шампанское не подают — так что я заплачу тебе за питьё кофе столько же, сколько ты получаешь за поглощение пузырьков в клубе.
— Спасибо, очень мило с вашей стороны.
Я собрала купюры, лежавшие передо мной на столе, и, пока их складывала, послала Рэчмену ослепительную улыбку. Я заметила, что Питер пьёт кока-колу, хотя его компаньоны глотали кофе.
— Ты где-нибудь рядом живешь? — спросил Рэчмен.
— На Бассет-роуд.
— Далековато, если пешком. Может, тебя подвезти? Машина у меня рядом, — Питер ткнул большим пальцем в роллс-ройс.
— Да, это было бы просто чудесно.
— Пока, ребята, увидимся, — друзья Питера явно знали, что было записано в его ежедневнике, поскольку не стали спрашивать, где его найти.
Мы сели в машину, и прежде чем я успела в ней освоиться, уже были у дома. По крайней мере, я была у своего. Я пригласила Питера к себе. Он ничего не сказал насчёт квартиры, хотя она была немногим лучше тех трущоб, которые он сам сдавал. У меня было по крайней мере чисто. Майкл велел мне убедиться, что в помещении нет ни пятнышка — на случай, если Рэчмен захочет приехать ко мне.
— Я лягу на кровать, — сказал Рэчмен. — А ты сядешь сверху, спиной ко мне. Не оборачивайся и не смотри на меня.
Я с удовольствием сделала, как он просил. Честно говоря, любоваться там было особо нечем, так что я ничего не потеряла от того, что во время секса на него не смотрела. Я изгибалась над Питером, а он, кончив, тут же собрался на выход. Одевшись, он выудил из кармана свою пачку банкнот и отсчитал двадцать фунтов. Наша встреча получилась для меня весьма прибыльной.
— Я считаю, что секс во время перерыва на обед прочищает мне мозги, так что после обеда у меня намного лучше получается заниматься делами. Сейчас мне пора, у меня очень много дел. Но ты мне нравишься. Встретимся ещё?
— Обязательно, — ответила я.
— Вот мой номер, — Питер протянул карточку. — Позвони мне в офис на следующей неделе. Вместе пообедаем, и я придумаю, куда нам поехать потом. У тебя миленькая квартирка, но мне нравится менять обстановку — это подогревает интерес к сексу.
— Хорошо, — сказала я.
— Провожать меня не надо.
Я легла на кровать, раздумывая, понял ли Рэчмен, что я беременна. Если да — то, видимо, решил ничего не говорить и назначил следующую встречу несмотря на это. У него самого пузо было побольше моего — результат голодания в годы войны и множества пирушек позже, когда он, наконец, мог есть столько, сколько захочет. Майкл предупредил меня, что Рэчмен весьма обидчив насчёт своих габаритов — чтобы я не ляпнула чего-нибудь, из чего бы следовало, что я считаю его толстым. Когда мы с Питером встретились на следующей неделе, он заметил мой живот (я как раз вставала с гостиничной кровати). До этого, пока мы занимались сексом, он явно не замечал моей беременности. Он дал мне денег сверху — на ребёнка — и велел связаться с ним после того, как ребёнок родится. Рэчмену нравились молоденькие девочки, а мне тогда было лишь семнадцать. Когда поздней весной 1962 года мы восстановили наши отношения, ему оставалось жить всего семь месяцев, и почти половину этого времени я провела в Испании.
После того как родился Ллойд, я смогла вернуться на работу в «Генерал Гордон», так что у меня не было уже такой нужды в деньгах Питера, а сам он был и болен, и очень занят. Всего я трахалась с Рэчменом раз шесть, не больше. Он не требовал многого и легко отстёгивал деньги из своей пачки. То время, что я просто проводила в его обществе, было очень приятным, и это с лихвой восполняло узость его взглядов. Разумеется, у Рэчмена была и жена, и постоянная любовница. Понятия не имею, к скольким ещё девушкам вроде меня он бегал на сторону, но уверена, что единственной не была. Рэчмен умер известным лондонским бизнесменом, но не прошло и года, как он печально прославился как самый злобный домовладелец всех времён и народов. Питер оказался идеальной мишенью для политиканов вроде Бена Паркина[35], которому нужно было раздуть дебаты по жилищным вопросам. Покойник ведь не может защищать свою посмертную репутацию. То же самое и газеты — теперь о Рэчмене можно было писать что угодно, не боясь, что придётся отвечать за клевету. Деловая практика Рэчмена, как и у всех, была законной не на сто процентов — но в этом он не отличался от любого другого магната. Если уж так приспичило осуждать Рэчмена, то не выдвинуть одновременно точно такого же обвинения против всех капиталистов, занимавшихся недвижимостью — самое настоящее ханжество. Если уж на то пошло, он был чуть лучше, чем подавляющее большинство из них.
Секс с Рэчменом (как и со всеми остальными бизнесменами, которые бывали в «Гордоне») на самом деле ничего не значил. Мне было забавно, что богатые люди готовы платить мне за то, что я пойду с ними в постель. В Питере самым лучшим было то, что он относился к нашим «обеденным встречам» легкомысленно, и это совпадало с моим равнодушным отношением к его не бог весть какому таланту любовника. Секс для Рэчмена был примерно тем же, что и принятие ванны — чем-то таким, что он по определенным причинам считал нужным делать минимум дважды в день. Именно это делало Питера таким хорошим клиентом. Ему нравилось моё тело, но мы оба знали, что он не любит меня. Он был не таким, как Берт, который твердил, что если б он не был намертво зажат в капкане брака без секса, то единственное, чего он желал бы — провести всю жизнь рядом со мной. А это, думаю, та ещё ноша. Так что я очень довольна, что Редвуд обременён женой — мне ведь не нужно семейное гнёздышко с ним на пару. Мужчина в два раза старше меня — нет, мне он никогда не казался идеальным мужем. Я ничего не имею против мужчин немного постарше, но когда дело доходит до серьёзных отношений, разница в двадцать-тридцать лет — это слишком много различий. Джордано, мой приятель с середины шестидесятых, был на пять лет старше меня, и с 1966 по 1976 год мы время от времени сходились и расходились. Сейчас я живу с Гарреттом, и хоть он старается держать свой возраст в секрете, я знаю — он родился лет за десять до того, как я появилась на этот свет. Я никогда и не ждала, что западу на Гарретта так, как со мной бывало; но сейчас, когда мне самой прилично за тридцать, промежуток в десять лет между нами — уже не такая серьезная проблема.
Мать позора
Мне очень нравится писать о своей жизни — это позволяет правильно оценивать перспективу в ней. Есть события, о которых мне трудно говорить, и самое тяжёлое из них — это то, как проходило моё расставание с сыном, Ллойдом. Меня просто поражает, как сильно изменилось европейское общество за время, что прошло с начала шестидесятых — тогда и родился Ллойд — до эры лондонского свинга[36], наступившей всего-то через несколько лет. В 1962 году и аборты, и гомосексуальность были вне закона в Соединенном Королевстве, а к концу десятилетия и социальные отношения, и закон стали намного более терпимыми. В самом деле, ведь к началу семидесятых и пилюли, и освобождение женщин стали частью повседневной лондонской жизни. Родись Ллойд в середине шестидесятых, для нас обоих всё могло бы обернуться совсем по-другому — и для меня, и для него — тогда вокруг уже царило психоделическое сообщество, которое поддержало бы нас. А в 1962-ом для девушки невозможно было оставить внебрачного ребенка у себя. Даже в кругах битников, в которые я была вхожа, не так-то легко было растить ребёнка вне брака. Я знаю многих проституток, родивших, когда им ещё не было восемнадцати, и потерявших своих детей. Только работающие девушки, которым было уже за двадцать, могли упереться и растить детей без отца. Конечно, я знала, куда обратиться, чтобы сделать аборт — но именно этого я и не хотела. Очень мало кто из знакомых мне по клубу девушек решали прервать беременность. В наших кругах обычно очень хотели детей, даже если не могли оставить их у себя.