Майкл де Фрейтас велел мне сходить в церковь Св. Стефана на Шепердс-Буш, попросить помощи в том, чтобы отдать моего ребёнка на усыновление. Девушки вест-индского происхождения, живущие в близлежащих районах, оказавшись в интересном положении, направлялись именно в Св. Стефана. Это был крупный преуспевающий храм с этнически разнообразной паствой, и Майкл решил, что для девушки вроде меня, да ещё из семьи с католическим прошлым, такое место очень даже подойдёт. Мне доводилось слышать жуткие истории о жестокости монахинь и священников по отношению к незаконным детям-католикам, попадавшим под их опеку. Я не хотела рисковать будущим своего ребёнка, чтобы он на всю жизнь застрял в религиозной организации. К тому же человек, которого я считала отцом Ллойда, был, как и я, католиком, а врагов у него было немало — и я решила, что тем, кто, возможно, будет искать моего ребёнка со злым умыслом, будет не так легко в этом преуспеть, если я отправлю малыша в протестантскую семью. В то время было практически невероятным, чтобы ребёнок родителей-католиков воспитывался вне лона Римской церкви. Майкл сказал, что для начала дела против Реджи Крэя об установлении отцовства мне понадобится только свидетельство о рождении ребёнка, так что по его мнению, лучше всего было решить все вопросы с усыновлением ещё до того, как он родится. 17‑го января 1962 года я спустилась в подземку на Лэдброк-Гроув и поехала на Шепердс-Буш — решать свою проблему. Я залетела сто восемьдесят дней назад, и сейчас, на седьмом месяце, моё положение было очевидно. Я отыскала священника, и он тут же направил меня в молельную залу к сестре Вессон из службы нравственной благотворительности. Мне пришлось предоставить ряд сведений о себе, начиная с имени, даты рождения и адреса. Дату рождения я указала неверную (помнится, отец всегда так поступал, имея дело с властями — так человека труднее потом разыскать). Я назвалась годом старше, чем на самом деле. Я считала, что для меня будет только лучше, если я сделаю всё, чтобы моя семья никогда не узнала о Ллойде. И мне казалось, что к моим пожеланиям отнесутся с большим вниманием, если я представлюсь взрослее, чем была тогда. Когда дошло до места работы, я сказала, что работаю частной няней в одной семье — мне казалось сомнительным, что англиканская церковь возьмётся помогать девушке из бара, которую угораздило забеременеть. Кроме того, скажи я, что работаю «хозяйкой», любой сотрудник службы нравственной благотворительности тут же решил бы, что я проститутка.
— Ну что ж, милая, ваша проблема уже у всех на виду — почему же вы не пришли раньше?
— Я намеревалась выйти замуж за отца ребенка, но, похоже, сейчас это не получится.
Я не собиралась признаваться, что не хотела улаживать вопрос с усыновлением, поскольку мне было всего семнадцать, и я боялась, что власти уведомят о моей беременности родителей. Мама и так отчаянно пыталась вернуть меня домой — даже направила двоих из братьев в Лондон, чтобы они обратились в полицию насчёт моего возвращения. После разговора с полисменшами братья пришли ко мне. В полиции им сказали, что раз мне уже семнадцать, и у меня здесь есть крыша над головой, никто не имеет права заставлять меня вернуться домой. Братья сообщили мне об этом и потом сказали, что я всё равно должна вернуться с ними в Шотландию, потому что мама из-за меня так тревожится, что заболела. Я ответила им, что мой дом теперь в Лондоне. Что жизнь в Гриноке меня совсем не устраивает. Голос сотрудницы службы нравственной благотворительности пробудил меня от воспоминаний.
— Могу я встретиться и поговорить с отцом вашего ребёнка? — спросила сестра Вессон.
— Да.
— Как его зовут и где он живёт?
— Мэтт Брэдли. Он живет со мной.
— Что?! Вы приходите ко мне за помощью, продолжая жить во грехе?! Неужели ваши родители не научили вас, что такое хорошо, а что плохо?
— Мы хотели бы пожениться, но родители моего жениха не допустят этого, — всё это было заранее согласовано с Мэттом Брэдли.
— Вы хотели бы оставить ребёнка у себя?
— Я — да, хотела бы. Но Мэтт говорит, лучше отдать на усыновление.
— Для спасения души малыша это лучшее — не можете же вы воспитывать дитя, не будучи замужем — а я ничем не смогу помочь вам с усыновлением, пока вы не расстанетесь с его отцом.
— Вы что же, хотите, чтобы я ушла из собственного дома? Да, это небольшая квартирка на верхнем этаже, но мне она нравится.
— Отец ребёнка может выехать из этого жилья?
— Никаких шансов.
— Тогда уйти должны вы.
— Но я не хочу никуда переезжать. Да мне и некуда.
— Разве вы не можете вернуться к родителям?
— Совершенно невозможно. Они уже старенькие, и если узнают о моём положении, для них это будет ужасным ударом.
— Они верующие люди?
— Они оба католики.
— Ничего страшного, милая! Ваша семья — тоже христиане, и вы можете радоваться по крайней мере тому, что вы не ирландка![37]
— Я родилась в Гриноке, но все мои бабушки и дедушки были ирландцами.
— У каждого есть свой крест, который надо нести.
— Я сама вовсе не ревностная католичка.
— Вы ходите в церковь?
— Я бы ходила, но не уверена, можно ли мне ходить в англиканскую церковь, если я крещена в католичество.
— Господу желанны все чада в пастве его, милая. Когда вы последний раз ходили к мессе?
— Больше двух лет назад.
— Но это же просто ужасно!
— Ну, я же не знала, можно ли мне ходить в вашу церковь. А священник у нас, в Гриноке, пытался приставать ко мне каждый раз, когда я заходила в исповедальню.
— Вы говорили об этом отцу?
— Конечно, нет — его бы это очень расстроило.
— Вы придёте в англиканскую церковь в это воскресенье? Теперь, когда я вам говорю, что вам можно туда ходить?
— Да, обязательно. Мне очень хочется ходить именно туда.
— Рада слышать эти слова! Теперь вот что — вы отдаёте ребёнка на усыновление. Верующих какой конфессии вы предпочли бы в качестве его новой семьи?
— Англиканской, — тут же выпалила я. По моему разумению, сестра Вессон надеялась услышать именно это, и я рассчитывала правильным ответом склонить её помочь мне.
— Мудрый выбор, действительно очень мудрый выбор, — сообщила мне сестра Вессон. — Вижу, вы девушка благоразумная. Ну что ж, если вы готовы расстаться с отцом вашего ребёнка, я сразу же направлю вас в Дом Матери и Ребёнка.
— Разве вы не можете помочь мне с усыновлением, разрешив остаться с его отцом?
— Это невозможно, милая, никто не поможет вам, пока вы продолжаете жить во грехе. Ведь этим вы не просто рушите собственную жизнь, вы пятнаете позором своё ещё не рожденное дитя. Я, знаете ли, раньше трудилась в Церковной Армии[38] — поэтому ношу звание сестры — а сюда, на Шепердс-Буш, я попала сразу после того, как много лет занималась миссионерской работой в Индии. И скажу вам кое-что по секрету: в пятьдесят третьем году, вернувшись в Англию, я была просто поражена, как далеко наша страна ушла от того, каким должен быть истинно христианский народ. Молодые люди привыкли делать всё, что хочется — и оказавшись пред искушением, они даже не знают, как сказать «нет». Я в точности представляю себе, что и как с вами случилось, хотя должна признать, что девушка из ирландской католической семьи вроде вас с самого начала находится в крайне незавидном по сравнению с другими положении. Но вы, как я вижу, девушка разумная, поэтому позволю себе сказать: Англия катится в тартарары, и я обвиняю в этом и партию лейбористов с её мирскими ценностями, и жалкое руководство тори, которому не хватает здравого смысла бороться против профсоюзов и упразднять социальное обеспечение. Библия учит нас милосердию, потому что это то, чем можно вернуть грешников на путь праведный. А когда каждый имеет право на государственные субсидии — это значит, у бедняков отбирают роль нравственного костяка для нашего народа, нашего сообщества. Достойные вспомоществования бедняки должны получать поддержку в необходимом объёме от добросердечных благодетелей, а не заслуживающие помощи негодяи должны изменить пути свои или встать к стенке — а вместо этого стимулы для людей из рабочего класса ходить путями прямыми, проложенными для них Господом, сводят на нет. Безнравственно, недопустимо позволять рабочему человеку каждый день благоденствовать, это привилегия, которая в любом разумном обществе должна быть закреплена за более высокими классами!
Поскольку я уже сообщила сестре Вессон, что мой отец был докером, моё мнение по этому вопросу её совершенно не интересовало, но я все равно выдала его на-гора. Поначалу меня даже воодушевило то, как мой взрыв подвёл её к тому, что встречу пора заканчивать. Когда я уходила, сестра Вессон велела мне возвращаться, только когда я буду готова переехать в другое жилище, подходящее для незамужней женщины. Я вернулась подземкой на Лэдброк-Гроув и рассказала о своем визите Мэтту Брэдли. Он, в свою очередь, проинформировал Ронни Крэя и вскоре недвусмысленно сообщил: если я не найду ещё кого-нибудь, кто поможет мне решить вопрос с усыновлением, то мне придётся вернуться к сестре Вессон и согласиться на предложенное ею место в Дом матери и ребёнка. А Ронни очень спокойно и очень прямо объяснил, что я должна утрясти все эти дела к середине марта, иначе он лично будет бить меня ногами в живот, пока не будет уверен, что ребёнок в моей утробе мёртв. Не менее прямо Крэй заверил меня, что если я попытаюсь сбежать от него, чтобы сохранить ребенка, он достанет меня из-под земли и тогда малыша убьёт, а меня искалечит. Прямым следствием этих угроз было то, что я обошла ещё многих социальных работников, и все они отказывались помочь мне, раз я продолжаю жить с мужчиной вне брака. В конце концов я снова пришла к сестре Вессон, сказала, что выполню её условия, и она дала мне направление, чтобы я перебралась в Мемориал Хейгарта Уиттса в Уимблдоне. Я спросила, нельзя ли найти что-нибудь поближе к моим друзьям, но сестра Вессон уведомила меня, что в восточном Лондоне все Дома матери и ребёнка переполнены. Но я подозревала, что меня задвинули на южную окраину города только затем, чтобы удалить подальше от того, что сотрудница службы нравственной благотворительности считала дурным влиянием.