Клиффорд БэкманЗакат и упадок средневековой СицилииПолитика, религия и экономика в царствование Федериго III, 1296–1337 гг.сокращенный перевод
Для Нелины
Предисловие
Сицилия вызывает у путешественников яркие эмоции, и мало кто из них не испытывает противоречивых чувств по отношению к острову и его жителям. Платон считал этот остров местом с огромным потенциалом, пока суровость повседневной жизни не стала для него очевидной и в итоге он смог выдержать там не более нескольких недель. Гете влюбился в безоблачное голубое небо и живописное побережье, отдельные участки которого (например, в Таормине и Монте-Пеллегрино) он считал одними из самых красивых мест на земле, а познания в области культуры и экономики привели его к выводу, что остров является "ключом" к пониманию всей Италии. Но, несмотря на это, Гете ужаснула нищета и убогость, которые он видел в каждом городе, и поспешил вернуться на материк, так быстро как только смог. А Бертран Рассел, у которого всегда был острый взгляд на то, что ему нравилось, и еще более острое слово для того, что не нравилось, считал остров "невообразимо красивым", а людей — "откровением человеческой деградации и скотоложства". Мои первые впечатления остались яркими: палящая жара, вездесущий аромат лимонов, цветы и песни на празднике в честь Дня святых в горной деревушке, захватывающая рыбалка у берегов Пантеллерии, мозаики собора в Монреале. Я также осмотрел многие из тех "достопримечательностей", которые так ужасали Рассела и Гете, хотя в моих глазах унизительной и животной была именно нищета, в которой живут люди, а не сами люди.
Большая часть исторической литературы, посвященной Сицилии, предвзята или отражает поляризованный характер реакции людей на остров. Варьируясь от романтических стенаний о оскорбленной невинности (Сицилии как жертвы иностранной тирании) до раздраженных порицаний вопиющей некомпетентности (Сицилии как жертвы собственного недостатка талантов и избытка коррупции), эта литература внесла большой вклад в формирование популярного предубеждения в отношении острова и его жителей. Эти предубеждения имеют долгую историю, и, как я утверждаю в этой книге, они начали зарождаться уже в первой половине XIV века. Но проблема восприятия Сицилии приобрела особое значение с тех пор, как объединение Италии в 1870 году (и роль Гарибальди и его сторонников в этом деле) вновь высветило различия между экономическим и социальным развитием Северной Италии и Меццоджорно. Эта "проблема юга" волновала четыре поколения итальянцев, и с приближением объединенной европейской экономики перед широкой аудиторией встал вопрос, что делать с бедным и отсталым югом? Что стало причиной этой, казалось бы, неискоренимой отсталости? Можно ли объяснить и тем более решить такие хронические проблемы, как укоренившаяся бедность, низкий уровень образования, институциональная коррупция и рефлекторное недоверие к чужакам? Мнения по этому поводу сильно разнятся, но все сходятся на том, что, по крайней мере, в экономическом плане Сицилия окончательно отстала от остальной Италии в какой-то момент позднего Средневековья[1].
В XII веке нормандское королевство Сицилия было одним из самых сильных и богатых государств в Европе. Рожер II проживая в своем внушительном новом дворце в Палермо получал доходы, по крайней мере, в четыре раза превышающие доходы короля Англии, которые он извлекал из оживленной и разнообразной экономики. Однако к концу XIV века Сицилия была в руинах как физически, так экономически и морально. Войны, чума и голод унесли жизни сотен тысяч людей, разнообразная сельская экономика превратилась в монокультуру зерновых, а некогда сильное центральное правительство уступило власть мелкому баронству, которое в итоге породило протомафию. И все же, что удивительно, в XV и XVI веках ситуация на Сицилии вновь оживилась: население и экономика быстро росли, правительство стало более стабильным, а культурная жизнь (по крайней мере, на уровне аристократии) приобрела новый импульс под влиянием испанской готики и континентального гуманизма. Что же стало причиной упадка острова в позднее Средневековье? Насколько необратимыми оказались его последствия? И почему Ренессанс в XV и XVI веках не привел к более широкому и длительному социальному прогрессу?
В XIX и начале XX века две школы исторической мысли предлагали конкурирующие ответы на эти вопросы. Первая утверждала, что в силу неизменных географических и наследственных факторов Сицилия всегда была обречена на упадок. История острова позднего Средневековья, это не упадок после предполагаемого более раннего золотого века, а, скорее, все та же затяжная бедность и отсталость, которые здесь были всегда. Нормандская эпоха действительно была блестящей, но она была нормандской, а не сицилийской. Эта школа с ее упором на генетические факторы и неявной верой в неизменность исторических судеб явно происходит корнями из XIX века. Вторая школа, состоящая в основном из коренных сицилийских авторов, настоятельно подчеркивала виктимизацию[2] Сицилии. Одни утверждали, что беды острова начались с приходом нормандцев, которые, навязав обществу чуждую и искусственную феодальную структуру, в корне искалечили его, в то время, когда в североитальянских городах-коммунах только начинала зарождаться городская и торговая буржуазия. Другие, в первую очередь Бенедетто Кроче, считали виновником восстание, известное как Сицилийская вечерня, и два десятилетия войны, которую оно вызвало. Эта борьба, начавшаяся, в 1282 году, когда сицилийцы восстали против своих анжуйских правителей, кроваво свергли их и в итоге отдали трон королевской семье быстро развивавшейся тогда конфедерации Арагонской короны и графства Барселона, не только истощила огромное количество человеческих и материальных ресурсов за двадцать лет последовавших за этим боевых действий, но и привела к еще более катастрофическому разрыву Сицилии с ее традиционным политическим и культурным партнером на юге Италии — Неаполем. Эта школа утверждает, что все иностранное вмешательство в поиски решения династической проблемы Сицилии, привело к тому, что сицилийский мир навсегда остался структурно неполноценным. Воззрения Кроче оказались удивительно живучими, и до сих пор присутствуют в работах Стивена Рансимена и некоторых других историков. За этим направлением мысли стоит твердое предположение о примате политических и институциональных факторов — предположение, которому большинство историков уже не придают особого значения и вместо этого ни ищут ответы на сицилийскую проблему в экономических факторах.
На протяжении почти всех десятилетий после Второй мировой войны модель "экономического дуализма" неизменно получала поддержку, как наилучшее объяснение не только отсталости Сицилии, но и отсталости многих деколонизированных стран по всему миру[3]. В целом эта модель предполагает традиционную связь взаимодополняющих или взаимозависимых экономических отношений между двумя территориями или между отдельными регионами одного государства (ведущего или "передового" и ведомого или "отсталого"), которая сама по себе обеспечивает экономическую жизнеспособность обеих территорий; но эта связь фактически приводит к "блокировке" экономики ведомого партнера, который просто занят выживанием и никогда не процветает. "Передовой" регион, имеющий собственное производство и развитую торговлю, занимает квазипатерналистскую или даже откровенно колониальную позицию по отношению к "отсталому" сельскохозяйственному региону. Что касается Сицилии, то, как утверждают дуалисты, преобладание сельскохозяйственной основы сицилийской экономики и переход от разнообразного сельскохозяйственного производства к зерновой монокультуре неизбежно поставили остров в зависимость от мануфактур североитальянских коммун. Тенденция к монокультуре началась с нормандского завоевания и последующего смещения внешней торговли Сицилии из Северной Африки и Восточного Средиземноморья, где существовал достаточный спрос на разнообразные сицилийские продукты, в континентальную Европу, где преобладал спрос на пшеницу, практически исключая все остальное. Как следствие, некоммерциализированный характер сельской экономики делал все более невозможным создание местной промышленности, поскольку для открытия нового производства или реанимации заглохшего требовались большие капиталовложения, чем для поддержания действующего предприятия; кроме того, институциональные и культурные ограничения, препятствовавшие перемещению рабочей силы из сельского в промышленный сектор, затрудняли приобретение населением навыков, необходимых, даже при наличии капитала, для начала более высокого уровня экономической деятельности. Таким образом, чем больше Сицилия зависела от сельскохозяйственного производства, тем невозможнее становилось развитие экономики в целом и социальных структур, которые от нее зависели. Это привело к "заблокированной" экономике и структурно декретированному состоянию отсталости. И эта растущая зависимость от сельского хозяйства была закреплена катастрофической Войной Сицилийской вечерни, поскольку, потеряв связи с Неаполем, Сицилия осталась без средств поддержания собственного экономического разнообразия и жизнеспособности, все больше отдаваясь на милость купцов из Каталонии, Генуи, Пизы и Флоренции, которых интересовало только одно — зерно[4].
Эта модель, с некоторыми адаптациями, предложенная такими авторами, как Анри Бреш, Стивен Эпштейн и Дэвид Абулафия, проливает свет на сицилийскую проблему и служит полезной отправной точкой для ее дальнейшего изучения. Большой вклад Эпштейна заключается в том, что он показал, насколько большее влияние на общество оказывала внутренняя экономика острова, чем внешняя торговля, которая так важна для дуалистической теории, и поэтому должна приниматься во внимание при анализе "сицилийской проблемы". Абулафия, напротив, подчеркивает важность внешней торговли, но указывает, что на самом деле экономически "заблокированными" были североитальянские коммуны, а не сицилийцы. Не имея возможности прокормить себя, генуэзцы, пизанцы и флорентийцы не имели другого выхода, кроме как индустриализироваться и диверсифицироваться; без промышленности Сицилия, конечно, не процветала бы, но без сельского хозяйства север Италии не смог бы даже выжить.