При виде Максимиана полные алые губы Амалаберги мгновенно подёрнулись непередаваемо горделивой усмешкой. И только благодаря этой усмешке он понял, что она его узнала, но прошла мимо с таким видом, словно он был прислугой.
Четыре носильщика мгновенно поднесли паланкин. Максимиан, прислонившись к широким перилам лестницы, растерянно наблюдал за тем, как она садится внутрь. Ничего себе встреча между будущей женой и будущим мужем! Сорвавшись с места, он подбежал к носилкам и взволнованно воскликнул:
— Подожди! Я пришёл сюда лишь для того, чтобы повидать тебя...
— Ты меня уже повидал, чего же тебе ещё надо?
Впервые он услышал её голос и поразился его низкому, чуть-чуть хрипловатому, но зато такому обольстительному тембру. От одной мысли о том, как этот голос будет стонать во время яростного столкновения их обнажённых тел, как эти надменные губы будут раскрываться навстречу его неистовым поцелуям, Максимиана мгновенно охватила сладострастная истома. Он положил руку на край паланкина и, пытаясь перехватить взгляд Амалаберги своим затуманенным взором, произнёс:
— Куда ты направляешься, драгоценная? Позволь мне сопровождать тебя!
— А если я еду на встречу со своим возлюбленным?
От одного этого вопроса у него перехватило дыхание. До Максимиана и раньше доходили рассказы о том, насколько успешно готские женщины переняли свободные нравы своих римских соперниц. Но услышать подобное из уст той, которой он был готов поклоняться и которую, ещё и сам до конца не веря в это, уже называл про себя женой, было как обжигающий удар плети. И хотя римский патриций Максимиан никогда не испытывал таких ударов, он почему-то подумал именно об этом и даже схватился рукой за мгновенно вспыхнувшие щёки. Амалаберга с насмешкой взирала на то, как он меняется в лице, и явно ждала ответа.
«Она то ли испытывает меня, то ли просто издевается надо мной, — подумал он. — Но зачем? И откуда такое злорадство?»
— Ты меня задерживаешь! — видя, что он продолжает молчать, нетерпеливо произнесла Амалаберга.
— Я... я хотел спросить... — неуверенно пробормотал он. — Ты уже знаешь о решении нашего короля?
— Знаю, мне сказал об этом отец. И что дальше?
— Как? Ты знаешь, что через два месяца я стану твоим мужем, а ведёшь себя так, словно я надоевший и назойливый поклонник? — невольно возмутился Максимиан.
— А ты надеешься, что если я стану твоей женой, то ты дождёшься другого обращения?
Нет, от этой надменности можно потерять рассудок! Ещё никогда в жизни Максимиан не сталкивался с подобным обращением и поэтому вдруг почувствовал злые уколы самолюбия.
— Да, — сказал он и на этот раз покраснел от гнева, — надеюсь и клянусь всеми святыми апостолами, что ты будешь обращаться со мной совсем по-другому!
Амалаберга презрительно усмехнулась и что-то сказала носильщикам на готском языке. Максимиан немного знал этот язык, поэтому понял, что она приказала им трогаться в путь, и снова почувствовал мгновенную слабость. Ему ужасно не хотелось расставаться с этой удивительной девушкой, хотя она и ведёт себя с ним так дерзко.
— Подожди минутку! — снова взмолился он, преграждая путь паланкину, перед которым уже открывали ворота.
— Не задерживай меня, иначе я могу пропустить первый заезд! — раздражённо сказала Амалаберга, и Максимиан мгновенно и облегчённо вздохнул.
— Так ты едешь в цирк, о божественная? Позволь же мне сопровождать тебя!
— В моём паланкине нет для тебя места... Но если ты хочешь меня сопровождать, то я позволяю тебе бежать следом! — Амалаберга ядовито улыбнулась и задёрнула занавес.
Паланкин тронулся, раздражённый Максимиан вышел из ворот, а затем остановился и яростно посмотрел вслед быстро удалявшимся носильщикам. Проклятье! Она, разумеется, нарочно приказала им двигаться как можно быстрее, но он не доставит ей этого удовольствия и не побежит за ней. Напрасно он вышел из дома пешком и даже не захватил с собой ни одного раба. Если теперь послать за собственными носилками кого-нибудь из уличных мальчишек, то он потеряет слишком много времени. А ему так необходимо прибыть в цирк как можно быстрее, чтобы занять место рядом с Амалабергой!
— Приветствую тебя, дружище! Чем это ты так озабочен?
Максимиан поднял голову и вскрикнул от радости. Из остановившейся рядом колесницы выглянула насмешливая физиономия Корнелия Виринала. Они дружили ещё с детских лет и совсем недавно вместе предавались необузданным развлечениям молодости, проводя ночи в пирах с гетерами. Корнелий Виринал был остроумным и циничным юношей, а потому считал себя просто обязанным опекать и наставлять намного более стеснительного Максимиана. Кроме того, он являлся сыном богатого римского всадника Луция Виринала и знаменитым щёголем, позволявшим себе носить лицерн — парадный плащ, покрывавший оба плеча и застёгиваемый на горле золотой фибулой[16]. Такой плащ, затканный серебром и золотом, стоил настолько дорого, что обычно делался весьма коротким, не достигая даже колен. Лицерн Виринала доходил ему до щиколоток!
Корнелий сидел рядом с разодетой, накрашенной девицей и призывно махал ему рукой. Максимиан поспешно подошёл к колеснице.
— Можешь мне ничего не говорить, ибо я уже знаю, что ты стал женихом прекрасной Амалаберги, — не дожидаясь ответного приветствия, тут же заговорил Корнелий. — Но одного я не знаю — то ли тебя поздравлять, то ли выражать свои соболезнования?
— Делай что хочешь, но только поскорее доставь меня в цирк Флавиана, — торопливо проговорил Максимиан.
— Вот уж не думал, что ты увлёкся скачками, — изумился Корнелий. — А мне всегда казалось, что поэтов вдохновляют не столько лошади, сколько женщины. К какой же партии ты примкнул — венетов[17] или прасинов[18]?
— Ни к той и ни к другой. — Максимиан всегда знал, что его друг любит поговорить, но сейчас его только раздражали эти неуместные расспросы. — Амалаберга уже отправилась туда, и мне хочется занять место рядом с ней.
— А, ну тогда всё ясно. Как мне ни жаль, прекрасная Хлоя, или как там тебя... но я вынужден просить, чтобы ты уступила место моему другу. — Корнелий повернулся к своей спутнице и небрежно толкнул её в бок. — Надеюсь, эти несколько монет послужат достаточным извинением моей невежливости.
Ворча и ругаясь, греческая гетера слезла на землю, а Максимиан поспешно занял её место. Корнелий отдал приказание вознице, и колесница быстро покатилась по улицам Равенны, заставляя прохожих с криками шарахаться в стороны.
Цирк Флавиана находился в небольшой долине неподалёку от берега моря. Он был воздвигнут ещё четыре века назад, повидал за это время немало празднеств и игр и даже однажды горел, но был отстроен заново. Когда колесница Виринала лихо подкатила к небольшой площади перед центральным входом (а простые горожане, прибывавшие пешком, пользовались иными воротами), Максимиан поспешно спрыгнул на землю и жадно осмотрелся по сторонам. Они непременно должны были опередить паланкин Амалаберги! Убедившись в том, что среди прибывающей публики, состоящей из всех этих надменных патрициев и матрон, которых сопровождали целые толпы причудливо наряженных слуг, её ещё нет, он отошёл на небольшое возвышение и приготовился ждать.
— Зачем? — удивился Корнелий, подходя к своему приятелю. — Если ты хочешь покорить женщину, то не стоит уподобляться её рабу! Пройдём в цирк, займём лучшие места, а когда появится твоя готская красотка прикажем моему слуге проводить её к нам.
— Она не пойдёт, — качая головой, произнёс Максимиан. — Она для этого слишком горда.
— Или глупа, что почти одно и то же, — не удержался Корнелий. — Но я не позволю тебе оставаться здесь и позорить свой славный род. Идём в цирк, а всё остальное предоставь мне.
И он почти насильно увлёк Максимиана за собой. Огромная чаша цирка, уже почти доверху заполненная взволнованной предстоящими скачками толпой, представляла собой весьма оживлённое зрелище. Центральное возвышение, предназначавшееся для короля Теодориха, в данный момент пустовало, но зато места вокруг и рядом с ним белели тогами римлян, которые группировались по левую сторону, и пестрело яркими одеждами готов, рассевшихся справа. Специальные каналы — эврилы, окружённые стеной и перилами, отделанными янтарём и слоновой костью, отделяли места для сенаторов от остальной публики, но самих сенаторов было очень немного, поскольку большинство из них по-прежнему находились в Риме. Верхние ряды занимали простые горожане, и именно там сновали разносчики подслащённой мёдом воды, жареного мяса и фруктов. Все цирковые колонны были украшены гирляндами цветов, причём те, что находились в нижнем ярусе, обвивали венки из роз, а верхние — плющ и виноград.
На самой арене возле белых столбов, отмечавших начало первого стадия[19], уже нетерпеливо рыли копытами землю великолепные лошади, запряжённые в разноцветные цирковые квадриги. Знатоки и завсегдатаи скачек спускались по проходам до самого ограждения, оживлённо заключали пари, обсуждали достоинства лошадей, подбадривали возниц. Все ждали сигнала труб, означавшего начало первого заезда.
С того момента, как они заняли свои места под роскошным веляриумом — огромным покрывалом, укреплённым на специальных шестах, служившим защитой от солнца и дождя, — Максимиан ещё ни разу не взглянул на арену. Полностью повернувшись назад, он жадно высматривал появление Амалаберги. Его нетерпение стало передаваться и Корнелию, который проявил удивительную предусмотрительность, постаравшись занять те пустовавшие места, которые находились как бы на нейтральной полосе между местами римлян и местами готов. Более того, он приказал своему слуге принести из колесницы все находившиеся там подушки, а также огромное великолепное опахало из страусиных перьев.
— Неужели она действительно так красива? — небрежно спросил он, заскучав от долгого молчания и поворачиваясь к Максимиану, который в этот момент протирал слезившиеся от солнца глаза.