ра. Последовала наказание в виде плетей, в назидании остальным, чтобы знали место.
В принципе, ничего особенного. Все согласно веяниям времени. Осталось решить, как поступить, оставить как есть или вмешаться. С одной стороны, сам выступлю нарушителем закона, с другой буду чувствовать себя слабаком, сбежавшим от проблем. Га-Хор из принципа бы не отступил, заставив заплатить за испорченный вечер у костра. Ему было плевать на крестьян, но свой покой заклинатель ценил особо.
Я тоже по итогу решил вмешаться, потому что происходящее выглядело неправильно. Но перед этим следовало кое-что уточнить, чтобы не бросаться вперед сломя голову.
— А что, Лютер и правда сотник? — спросил я у мужичков.
Трое вновь усиленно закивали.
— Сотник, сотник, кто же еще. У него и лычки есть. Говорят, барон сам придумал.
— И что, в замке прямо сотня дружинников? — небрежным тоном продолжил я.
На этом месте два более сообразительных настороженно замолчали, а словоохотливый с удовольствием выдал:
— Да куда там, повезет если два десятка наберется.
— Понятно.
И замок скорее всего не замок, а халупа чуть лучше крестьянских хибар. А титул барона самовольно присвоен. Любой главарь шайки мог назваться хоть графом, если мог продержаться больше одного месяца. Недавний пример Лесного Барона в этом показателен.
Я тронул коня, раздвигая толпу. Люди безропотно пропустили невесть откуда взявшегося всадника.
— Кажется с него хватит, — сказал я, с высоты седла глядя на стоящего в центре дружинника.
Широкоплечий, коренастый, он живо развернулся, демонстрируя неплохую реакцию. Остальные солдаты раздались в стороны, перехватывая удобней копья. Вооружены легко, в основном топоры и копья, только у двоих мечи, и еще у парочки луки. Доспехи плохонького качества состояли из ржавых кольчуг и побитых шлемов.
Больше похоже на ополчение, чем на регулярные войска. И выучка скорее всего соответствующая.
— А ты кто такой, чтобы указывать нам? — дерзко спросил солдат с кнутом в руке. Должно быть это и есть сотник Лютер.
— Тот кто имеет на это право, — спокойно сказал я и зажег над ладонью сгусток огня. Отсветы фиолетового пламени в вечерних сумерках скользнули по лицам. Люди отшатнулись назад.
Толпа замерла. Наступил критический момент, подчинятся ли солдаты заезжему колдуну, или презрев страх окажут сопротивление.
Глава 25
25.
Страх иррациональное чувство, его почти невозможно контролировать, трудно обуздать. Особенно, если сознание встречается с тем, чего до конца не понимает. Обычные люди не понимали магию, старались держаться подальше и воспринимали умеющих ей управлять кем-то особенным, отличным от простого человеческого рода. Эта особенность бросалась в глаза, заставляла настороженно относится к любому, проявившему хоть толику способностей к магическому таланту.
Именно непохожесть и скрытый страх приводили к сжиганию на кострах колдунов и ведьм в земной истории. Боязнь чего-то, что обычные люди не понимали, заставляла избавляться от источника страха на уровне безусловных инстинктов.
В этом мире магия была в порядке вещей. Но даже здесь древний страх первобытного человека, прячущегося на заре времен от грома и молний, воспринимался карой небес, вызывал настороженность и неуверенность к любому представителю племени чародеев.
Иррациональный, подсознательный страх перед магией, перед колдунами, умеющими ее применить. Это четко читалось в глазах не только баронских дружжинков, но и деревенских.
Стоило загореться колдовскому огню на ладони, как народ шарахнулся в сторону. Но затем подчиняясь инстинктам замер, не зная, что заезжий маг будет делать — то ли ограничиться демонстрацией силы, то ли начнется швыряться огненными шарами, сжигая людей и дома.
В гуляющих отсветах лилового пламени лица людей посерели, в глазах ужас. Но если деревенские могли показать боязнь, то вояки вынужденно держали лицо.
Будь одни, без сомнения отступили бы, не желая связываться с волшебником. Но на своей земле, в окружении крестьян из оброчной деревни, такой слабости баронские солдаты позволить себе не могли. Я поздно это понял, прочитав по глазам упрямую решимость сотника идти до конца.
— Это владение барона Байхорлда, — наклонив голову процедил Лютер, опуская кнут и делая осторожный шаг в сторону. Маневр не остался незамеченным, остальные солдаты рассредоточились.
Даже так. Похоже несмотря они действительно собрались идти до конца. Даже у провинциальных дружинников обнаружилась гордость. Плохо, с ходу не напугать, заставить отступить не выйдет. Видно по глазам. Первая растерянность прошла, в дело вступили другие инстинкты — хозяев земли, защищающих ее от чужака.
Но и мне отступать поздно. Здесь не только уязвленная гордость и потеря лица от плохо вооруженной солдатни, больше похожей на сброд, чем на воинов, но и предосторожность, что один из них не выдержит и нападет, стоит повернуться спиной. Могут пустить стрелу или метнуть копье. Страх принимал разные формы, в том числе в виде желания избавится от объекта опасности радикально.
— Езжай по своим делам, путник. Происходящее тебя не касается, — баронский сотник тоже понял мои затруднения и постарался сгладить ситуацию на свой лад. — Здесь вершиться правосудие за нарушение законов власти сеньора над своими людьми.
Самое забавное, что он прав. Не знаю насчет принуждения грудастой крестьянки к сексу, но нападение на стражников наказывалось строго. Потому что силу могла применять только власть, иначе все могло скатиться в анархию. Таков порядок вещей.
И с точки зрения крестьян все действительно по закону, по традициям, по обычаям, что в это время одно и то же. Но я не они. Мне плевать на порядок. Плевать на баронских солдат, решивших развлечься в деревне. Плевать на самого барона. Я видел перед собой беззаконие и собирался его пресечь, даже если придется пойти против местного феодала.
К тому же, кто сказал, что он прав. С точки зрения землянина двадцать первого века, происходящее было ничем иным, как произволом тех самых представителей закона, который они должны защищать.
В конце концов в эту эпоху, провинциальный барон ничем не отличался от главаря разбойничьей шайки, собирающей дань с захваченных земель.
— А я предлагаю вам отвязать парня и убираться отсюда, пока я окончательно не рассердился, — размеренным тоном произнес я, качнув рукой.
Фиолетовые отблески скользнули по лицам солдат и крестьян, последние не выдержав, подались назад, не желая вставать между противоборствующими сторонами. Сотник скрипнул зубами, мрачно взглянул на сгусток колдовского огня. Сомнения гуляли во взоре вояки. Помедлив, он оглянулся на исполосованное тело, привязанное к чурбаку.
— Ладно, похоже с него хватит, — неохотно буркнул сотник, стараясь не встречаться глазами с подчиненными.
Оценив ситуацию, опытный солдат решил не доводить дело до схватки, посчитав, что кучка деревенских того не стоит. В замок, разумеется, сообщат, и барон Байхорлд будет решать, как поступить с заезжим колдуном. Отправлять вслед погоню или ограничиться грозным предупреждением окрестным деревням, не принимать на постой незнакомых путников.
Поток мыслей так четко читался по лицу сотника, что я чуть не рассмеялся. Он заранее готовил оправдания не только для собственной совести и подчиненных солдат, но и для хозяина, который наверняка спросит, почему колдуна не повесили.
— Правильно решение… — кивнул я, но не договорил.
Нервы самого молодого солдата не выдержали. Привыкнув смотреть на грязных селян свысока (сам наверняка еще недавно был таким), он не сдержал унижения, вскинув лук. Свистнула выпущенная стрела. Я отклонился в седле, ощутив, как смерть прошла рядом, чиркнув по волосам в районе виска.
Глаза сотника Лютера расширились, за доли секунды он понял, что произойдет дальше, и даже открыл рот, собираясь то ли скомандовать атаковать всем вместе, то ли приказывая замереть на месте.
Уже неважно. Если удар нанесен, то бой должен быть продолжен и атакующий уничтожен. Все остальное — проявление слабости. Так учила философия мар-шааг, направляющая по пути не только самосовершенствования, но и искореняющая слабость.
Я швырнул файерболл в лучника. Раздался вопль. Тщедушная фигура, вспыхнула, как спичка. Магическое пламя превратила солдата в пылающий фиолетовый факел. С криками от него бросились прочь.
Ближайший солдат попытался неуклюже ткнуть копье лошади в бок. Животное заржало, взвилось на дыбы. Мне с трудом удалось удержаться в седле. Зато противник получил двумя копытами в грудь. Копейщика отбросило назад изломанной куклой.
Один готов.
У меня был не боевой конь, и скорее все он ударил со страху, но получилось отлично, а главное неожиданно. Остальные солдаты рванули назад. К этому моменту крестьяне разбежались, очистив площадь. Против меня осталось семеро дружинников, включая сотника. Именно он, сориентировавшись, бешено заорал:
— Убить его!!!
Понял, что назад дороги нет и попытался воспользоваться численным преимуществом. Не самый глупый подход. Жаль, совершенно неэффективный в нынешних обстоятельствах.
Я щелкаю пальцами и пространство накрывает белое облако. Туман густой, в вечерних сумерках совершенно непроницаемый для глаз обычного человека. Из глубины тут же раздаются испуганные возгласы бестолково мечущихся солдат. В отличие от них я прекрасно все вижу, и наношу хладнокровный удар, выцеливая ближайшего противника.
Сотканный из теней «Коготь» возникает и тут же режет яремную вену одному из дружинников. Вояка падает на землю, захлебываясь кровью, в безуспешной попытке зажать рану на шеи. Зря старается, порез больший и глубокий, кровотечение не остановить.
Забываю о практически мертвеце, переношу внимание на следующего. Один из копейщиков случайно находит границу тумана, вываливается в вечернюю прохладу и счастливо улыбается, что покинул колдовскую хмарь.
И умирает с улыбкой на устах, получив огненный шар прямо в голову.