– Логично, очень логично. А ты, часом, не отшельник?
– Проверяйте… – Марцун пожал плечами. – Вам лучше знать, какие отшельники из себя. По деревням о них всяко болтают. Одни считают отшельников святыми, другие – дьяволами, а я ни одного отшельника не видел, какие они – не знаю, а придумывать не хочу. У меня и правда, как вы говорите, слишком логичная, чтобы еще выдумкой приправлять. Дьяволов я тоже, сколько живу, не видал. Нечего им в лесу делать. Да и святых в чащобе не густо, разве что вы забрели.
– Кто же тогда в лесу есть?
– Звери.
– Какие? Из тех, что достойны упоминания.
Леснак, хотя и любил соваться в чужой разговор, на этот раз молчал. Видно, его уже выспрашивали о лесном народе, и он теперь ждал ответа от Марцуна.
– Зубр водится, – начал Марцун, – сохатый опять же. Медведь встречается. Волков много. Рысь живет, росомаха порой забредает. Кабанов полно. У заглохших озер кастерсы есть. Этих я видал, хотя зверь сторожкий, так просто не встретишь.
– Бобры, что ли?
– Нет. Бобров и здесь много, а эти – кастерсы. На бобров похожи, но здоровущие, против бобра вчетверо. Охотники, которые в те края забредают, кастерса болотным медведем кличут, хотя кроме величины у кастерса с медведем ничего общего. Он бобру сродни.
– Это не вухур случаем?
Вот и назвал монах вухура. Значит, наслышан.
– Кто ж его знает? – Марцун пожал плечами. – О вухурах болтают еще больше, чем об отшельниках, а правды еще меньше. Сам я вухура не встречал, а врать, опять же, не буду.
– Но следы видел?.. Какие-нибудь особенные.
– Следы все особенные, но я любой след разберу. Хуторские говорят, будто след у вухура ничем не отличается от медвежьего. Как он может ничем не отличаться, если медведь на четырех ногах ходит, а вухур, подобно человеку, – на двух? Кто вам такое говорит, пусть сам вухура и ищет.
– Странное дело: весь век в чащобе, а вухура не видал и об отшельниках только сказки слышал…
– Вы бы еще про дикую маму спросили. Зверей я знаю любых, а за сказками в деревню идите, их там много порасскажут.
– Кто такая дикая мама? – спросил Агор, не обращая внимания на усмешку леснака.
– Еще одно чудо небывалое. Ежели малыш, который титьку сосать не бросил, в чаще заплутает, его искать начинают всей деревней. День на третий-четвертый находят. Через такой срок от дитяти и косточек не должно остаться, а малыш живехонек. Спрашивают: кто тебя кормил? А он отвечает: «Мама». Других-то слов еще не знает. Это дикая мама и есть.
– А на самом деле кто?
– Никого. Сказки это. Сбыточное ли дело, чтобы годовалое дитя, которое еще ходить толком не может, в чащобу забрело? Девки по вечерам прясть собираются и развлекают друг дружку такими байками.
– Ты вот что скажи, – спросил Дзз-э, – гнилые озера, где кастерсы водятся… можешь нас туда проводить?
– Даже не знаю. Лет пятнадцать не был, поди все тропы позарастали, а новые протоптаны. Найду ли дорогу…
– Кем протоптаны?
– Зверьем, кем же еще. Кабанами… Да и зачем вам проводник, если с вами леснак идет?
– Леснака, стало быть, признал, – заметил отец Агор.
– Чего не признать-то? Дело привычное. Леснаки ко мне забредали, и никакого худа я от них не видал. Это они к землепашцам не склонны и городов на дух не переносят, а когда заимка в чаще стоит, то заходят на огонек.
Леснак молча кивнул, так что волосья окончательно скрыли глаза.
– Что ж ты их раньше не назвал?
– Я зверей называл, а леснак – человек не хуже нас с вами.
Монах поджал губы, но ничего не возразил.
– Я так понимаю, – подвел итог Марцун, – что вам вечерять пора и на покой отправляться. Завтра снова в поход идти. Коли вы на заглохшие озера нацелились, то туда путь долгий и непростой. Устраивайтесь в доме, а я на вольном воздухе. Мне не впервой. Только смотрите, чтобы дружинники ваши ручонки не запустили куда не следует. А то нанюхаются привады птичьей или, пуще того, рыбьей – и пойдут куролесить. Хорошо, когда с утра прочухаются, а то могут и концы отдать.
– У меня никто лапу в чужое не запустит, – прошелестел Дзз-э.
Странно, такой человечина громадный, а голос – словно камыши шуршат на рассвете.
– Вот и славно. Тогда покойной ночи.
Ночевать на улице возле собственного дома еще не приходилось, но Марцун легко обустроился. Выбрал местечко, расстелил плащ и успел улечься, когда из дома вышел Дзз-э, отыскал в темноте Марцуна, молча присел рядом. Хочет что-то спросить или рассказать? Марцун ждал.
– В наших краях нет таких бобров, как у вас. У нас водится морской бобр – калан. Он не слишком большой, хотя в море много огромнейших зверей. Бобры не должны быть очень большими. И я думаю: может быть, кастерс – это все-таки тот самый сказочный вухур? Он нам очень нужен.
– Нет, – твердо ответил Марцун. – Кастерсов я видел, а в молодости даже охотился на них. Это просто зверь, у него отличная шкура и вкусное мясо. А вухур, если такой вообще есть, это человек, такой же, как я или ты. Наше сходство стократ перевешивает отличия. Если бы у меня была сестра, я бы отдал ее за такого, как ты, без малейших сомнений. И у вас были бы чудесные дети, мои племянники.
– Какой я человек? В этом походе я командую дружиной, а дружинники промеж себя называют меня рыбоедом.
Так вот откуда волосатый Дзз-э! Странники рассказывают, будто далеко на закате, где колышется океан, обитают рыбоеды – люди с рыбьими хвостами. Живут они в лодках, а на берег сойти не могут. Речью не владеют, только шипят, словно пена на камнях, или ревут раненым зверем. Питаются одной рыбой и никакой другой пищи не принимают. Марцун считал, что все это сказки шатущих людей, однако вот он, рыбоед – прекрасно ходит по земле, ест с дружинниками из одного котла, и никакого хвоста у него не заметно. Вот насчет лодок надо будет поспрошать. Должно же в рассказах хоть что-то быть правдой.
Промолчать было бы неудобно, и Марцун начал говорить:
– Я тоже ловлю рыбу. А по хуторкам вдоль опушки рыбу заготавливают на зиму: сушат и в бочках солят. Копи соляные там неподалеку есть.
– Рыбу они где берут? Ни реки приличной, ни озера я тут не заметил.
– Река есть, только очень далеко. Но по весне она разливается и затопляет всю окрестность. Потому леснаки наши места не любят. Они к сухому привычны. Во время разлива рыба, в основном щука, заходит во всякий ручеек, в любую канаву, и ее там запирает. Потом мужики проходят по бочажинам с бреднем и выгребают все до последней рыбешки. Все равно она в бочажинах задохнется.
– Умно, – признал рыбоед и тут же вернулся к прежнему вопросу, который, видимо, очень его интересовал: – Раз на заросших озерах встречаются удивительные звери, то не может там же обитать и вухур? А то будем бродить месяц неведомо где, а вернемся ни с чем.
– Я уже говорил и скажу еще: вухур, если такой существует, не обитает, а живет. Это человек, на человека нельзя охотиться.
– К несчастью, можно, – Дзз-э вздохнул. – К тому же мы не собираемся убивать вухура. Нам приказано во что бы то ни стало поймать его живым.
– Кем приказано?
– Князем.
– С каких пор житель моря слушает княжеские приказы?
– У него в плену мой брат. Княжеский отряд сумел подкрасться незаметно, многие были на берегу. Дружинники убили несколько человек, а моего брата схватили и увели с собой.
– И после этого ты пошел на службу к князю?
– Князь сказал, что отпустит Пшухха, если я сумею достать живого вухура.
– И ты поверил князю?
– Он обещал.
Марцун безмолвно поник головой. Возражать и объяснять что-то было бессмысленно. Есть еще в мире народы, для которых данное слово важней жизни. Почему-то такие люди считаются среди лживых умников дикарями.
– У леснака такая же история?
– Не знаю, я не спрашивал. Наверное, такая же.
Немного помолчали, потом Марцун сказал:
– Не думаю, что вы сумеете изловить вухура, но в любом случае твой брат должен быть на свободе. И родной человек леснака – тоже. Когда ваш поход закончится, я найду вас и постараюсь помочь. Я не князь, но это я обещаю.
Не дожидаясь ответа, Марцун улегся, закрывшись плащом с головой.
– Сейчас надо спать. Завтра у всех будет много дел.
Марцун умел просыпаться от любого самого неприметного шороха. И сейчас он насторожился оттого, что почувствовал: рядом есть кто-то. Открывать глаза не стал, все равно вокруг беспросветная темень.
– Слушай, – сказала темнота. – Они спят.
– Знаю, – ответил Марцун одними губами.
– Если припереть дверь твоего дома корягой, а потом поджечь дом, никто не сможет выбраться наружу.
– Я не стану этого делать.
– Почему? Там враги.
– Во-первых, не все они враги, но, даже будь они врагами все без исключения, сейчас они мои гости, а гостей жечь нельзя.
– Жаль. Ведь они не остановятся, а пойдут дальше.
– Ты боишься? Неужели ты не сумеешь уйти от них?
– Я ничего не боюсь, – ответила тьма. – Я просто не хочу, чтобы они расхаживали по моей чаще.
– Чаща не бывает чьей-то. Она всеобщая.
– Я знаю. И все-таки жаль, что ты не хочешь сжечь чужаков. Мы бы поставили тебе новый дом.
– Мне не нужен новый дом. Мне хорошо в этом.
Ничто не шелохнулось в ночи, не хрустнула ни единая ветка, но Марцун знал, что ночной гость исчез так же беззвучно, как и явился.
Утром началась привычная предвыходная суета. Кашу варить не стали, и кашевар без зазрения совести выгреб остатки сушеных лепешек и порубленного глухаря, оставив Марцуна безо всего. Тот не возражал: пусть все забирают, лишь бы поскорей ушли.
Оставшись один, Марцун занялся делом. Свежим веником вымел пол – удивительно, сколько сору натащил десяток солдат! В тлеющий очаг кинул пучок душицы, чтобы удалить чужой дух. Потом тонкой жилкой принялся зашивать набитую мохом кожу глухаря. Через полчаса работа была закончена. Марцун прижал чучело к груди, пригладил перья. Глухарь вздрогнул, пару раз неуверенно тэкнул и вдруг взорвался дробью щелкоток и скрежетом, какой только весной во время тока можно услышать.