– Если я откажусь или не сумею помочь?
– Тогда я придушу тебя, а вухура поймаю сам. Просто это будет труднее и дольше.
– Ну а если я расскажу все, что знаю о вухурах? Ведь на охоту ты меня не возьмешь и с цепи не спустишь. Помочь я могу только словом.
– Если твой рассказ окажется полезным, ты останешься жить.
– Это уже что-то. В конце концов, мне незачем хранить тайны вухуров, и я расскажу, что знаю.
– Рассказывай. Я дал слово: ты будешь жить.
– Здесь неподалеку есть заросшие озера…
– Знаю. Как раз туда я собирался идти.
– Северное озеро, самое большое из всех. Посреди озера – остров, хороший, сухой. На этом острове – деревня вухуров. Сколько их там, не знаю, но много. Так просто на остров не попасть. Полагаю, что вас вухуры давно соследили и, когда вы подойдете к озеру, они уведут вас дальше на север. Лодки, на которых они переправляются на остров, вухуры утопят или угонят куда-то. Вплавь до острова тоже не добраться: сам понимаешь, озеро заросшее – сплошная трава и вязкий ил. Впрочем, от деревни вам проку немного, там останутся только старики и дети – и ни одного воина. Воины станут заманивать вас на север в совсем уже непроходимые чащобы, и что вас там ожидает, я не знаю. Два года назад сюда приходил отряд: охотники и дружина. Меня они не заметили, а к озерам вышли и двинулись по следам вухуров. Назад не вернулся ни один.
– Теперь ясно, куда делась ватага, посланная два года назад. Жаль, что они погибли: там были лучшие следопыты и воины.
– Там не было леснаков.
– У меня тоже только один леснак.
– Все равно я не понимаю, как ты собираешься пленить молодого вухурского воина, да еще чистого сердцем. Такие в плен не сдаются.
– Мне не нужен воин, мне нужно только сердце, а в какой груди оно бьется, не так важно. Сойдет и детеныш, лишь бы он понимал, что происходит. Я не буду посылать их в битву, их надо всего лишь принести в жертву, а в этом случае куда проще иметь дело вовсе с юнцами. Воин может сопротивляться, а среди сопляков некоторые сами согласны погибнуть на алтаре.
– Интересно – кто?
– Прежде всего рыбоед. Этот считает, что лучше сразу умереть, чем жить в плену. А еще – ты не поверишь! – девушка. Не так просто было ее найти – лучшую из женщин. Но я нашел. Видел бы ты, как она хороша! Будь мне хотя бы лет на пятнадцать поменьше, я бы не упустил такую красотку.
– Ты случайно не забыл о монашеском служении?
– Оставь. Покаяние придумано специально на этот случай. Но я сейчас говорю о другом. Девица считает, что должна погибнуть ради спасения всего народа. Она с восторгом представляет жертвенный алтарь, усыпанный цветами, и прочую вполне бесполезную красоту. Если у меня найдется время, я постараюсь сделать для нее эту малость. На самом деле все будет куда проще. Палач, а вовсе не жрец вспорет грудь всем пятерым и вырвет сердце. Мне придется постараться, чтобы никто не умер прежде времени. Жертвы должны быть живы и в сознании. Им надо все видеть и понимать. Они увидят, как великий князь пожрет трепещущие сердца. После этого светлейший исполнится силы. Ему не придется даже сражаться с напастью, она сама скукожится и исчезнет. Ты давненько не видал нашего государя. Тридцать лет назад то был удалой красавец, заправский сердцеед… разумеется, в переносном смысле. Сегодня он превратился в скорченного сморчка, который еле таскает ноги. Но именно сейчас он станет сердцеедом в самом прямом значении этого слова. Не правда ли, забавно?
– Не понимаю, зачем ты рассказываешь мне эти гадости, – сморщился Мантир.
– Видишь ли, я не знаю, что тебе известно, а что нет. Неопределенность – самое отвратительное состояние, она всегда чревата неожиданностями. Зато теперь я знаю все, ты знаешь все, и князь тоже знает все.
– В народе говорят: что знают трое, знает и свинья.
– Зачем же сразу – свинья. Животное, умеющее только хрюкать и валяться в грязи. Куда лучше было бы сказать: птичка. Например, вот такая…
Отец Агор вскинул руку, с желтого ногтя сорвалась искра, и сойка, сидевшая неподалеку на ветке, не успев вскрикнуть, упала на землю комком смятых перьев.
– Вот так, – довольно произнес отец Агор. – Теперь кое-что знает и тот, кто послал сюда своего соглядатая.
– Неужели в живых остался еще кто-то из колдунов?
– Что ты… Обычный человек. Просто он слишком долго живет в чащобе подобно отшельнику, а такое ни для кого не проходит даром. В результате он соприкоснулся с природной магией – вернее, природная магия соприкоснулась с ним. Но он возомнил о себе много и полагает себя хозяином леса.
– Зачем ему знать твои гадкие тайны?
– Я думал, ты догадаешься сам. Я же говорил: чтобы изничтожить напасть, нужно пять чистых сердец. У меня есть юный леснак, точнее лесначка, есть рыбоед, а со дня на день появится вухур. Есть даже лучшая из женщин. Но у меня нет чистого сердцем мужчины! Это та малость, которой соглядатай не должен знать. Выбор слишком велик. Мне не нужен случайный обормот, вообразивший себя героем. В жертву годится только самый лучший из мужчин. Так вот, ежели недоделанный отшельник теперь, когда ему стало кое-что известно, бросит свой скит и отправится спасать своих, предназначенных в жертву, товарищей по несчастью – значит, он и есть лучший из мужчин. Я не намерен ему мешать, он явится в мои руки сам. И нечего морщиться. Ты можешь сказать, что я негодяй, палач и убийца; что истинный людоед – я, а не выживший из ума князь. В чем-то ты будешь прав. Но противу твоей правды скажу так: убив пятерых невинных, я спасу многие сотни людей, спасу город, спасу государство! Подумай, что важней, а потом можешь проклинать меня.
Подошли дружинники, оставленные ожидать в засидке. Один из них, помимо обычного в походе снаряжения, тащил деревянные колодки необычного вида. В отряде считали, что они нужны для вухура, которого собирались взять живьем. Однако пыточной приспособе нашлось иное применение. Отшельника забили в колодки, так что при всем желании он не смог бы достать цепи. Особо следили, чтобы не было в цепке слабины, но и чтобы не придушить пленника ненароком.
Мантир не сопротивлялся, лишь заметил словно между прочим:
– Кто-то обещал меня отпустить.
– Не было этого, – возразил Агор. – Я обещал сохранить тебе жизнь – и я ее сохранил. Разве ты умер? Думается, что нет. А отпустить тебя на свободу? Этого я не обещал, и не будет такого никогда.
Как ведомо всякому палачу, да и каторжнику тоже, колодки на смиряемых набивают трояким способом. На ноги – тогда колодник сидит на земле и не может двинуться. На руки – способ более мучительный, но некоторые ловкачи умеют от ручных колодок освободиться. И наконец, когда колодки набивают на шею, – самый изуверский способ, не пытка даже, а медленная казнь. Мучимый может ходить, придерживая дьявольский инструмент руками, но не способен лечь, да и сесть толком деревянный воротник не позволит. Именно так и сковали отшельника, а цепь на этот раз закрепили на колодке там, где достать ее было совершенно невозможно.
– Видишь, сколько трудностей ты мне доставил, – пожалился отец Агор. – Куда как проще было придушить тебя – и дело с концом. Но я обещал, и ты будешь жить. Придется волочить тебя в княжий град. Но и там я не посажу тебя в подвал. Ты будешь прикован к стене в одном из покоев моей скромной кельи, чтобы я мог всякую минуту любоваться тобой. Ты будешь сидеть смирно, а вздумаешь орать или ругаться, то на этот случай существует кляп.
– Ты всегда был добр, – просипел Мантир перехваченным горлом.
Пленника привели в хижину, привязав вдобавок длинным ремнем, чтобы он не убрел куда ненароком. Отец Агор выделил двух дружинников, которые должны были кормить и поить Мантира, поскольку сам он достать рта не мог. Надлежало также выносить поганую кадушку и особо следить, чтобы серебряная цепка не ослабла, но и не задавила отшельника.
Сам Агор вместе с остальными членами отряда отправился к заросшим озерам, расстилавшимся примерно в двух днях пути.
Вода в заросших озерах была буро-красной из-за множества гниющих трав. Берега заболотились, выход к воде покрывал плывун, колыхавшийся при каждом шаге. Чувствовалось, что под тонким слоем мха и переплетшихся трав находится живая вода и плавают рыбы. Лишь в одном месте, где возле берега поднимался песчаный пригорок, к воде был удобный подход. Именно там сухую почву испещрили следы. Следов было много, и разных. Очевидно, животные, которых немало водилось в окрестностях озер, ходили к удобному спуску на водопой. Чаще всего на иловатом урезе воды отпечатывались копытца кабанов. И здесь же, причем не у самой воды, а чуть выше, среди кабаньих копанок, четко отпечаталась нога, удивительно похожая на человеческую, но вдвое шире, какой ни у одного человека не встретишь. Ступня глубоко впечаталась в разрыхленную почву, так что удавалось разглядеть пять пальцев, один в один как у человека.
– Медведь, – заключил пожилой дружинник, увлекавшийся прежде охотой. – Только он может этакую ногу оставить. Вона пятка какая… у других зверей такой не бывает.
Леснак склонился, пристально разглядывая след и, кажется, даже обнюхивая его.
– Это не медведь. Таких следов прежде мне не попадалось. Возможно, это вухур.
– Почему он не подошел к воде? – спросил монах.
На этот раз леснак явно нюхал воду. Потом брезгливо сморщился и ответил:
– Потому что вода отравлена. Упаси вас лесные боги этой воды рукой касаться, а не то чтобы пить. Рыбьей привады там понасыпано – у встреченного охотника с десятую долю столько не было.
– Где, в таком случае, заморная рыба?
– На лодках подплыли и сеткой все выгребли.
На этот раз пришла очередь рыбоеда брезгливо морщиться, но он ничего не сказал.
– А этот след зачем? – продолжал допытываться отец Агор. – Видно же, что нарочно оставлен.
– Именно для того и оставлен, чтобы мы его заметили и пошли вдоль следов. Уводят нас, не хотят, чтобы мы куда не надо совались.
– Понятно… – протянул отец Агор, припомнив предостережение отшельника и судьбу прошлого отряда. – Делимся здесь на две группы. Ты, Ждан, – обратился он к бывшему охотнику, – берешь шестерых дружинников и идешь по следам. Особо не геройствуйте, тропите след с опаской. Вухуры там будут ловушки ставить. Но тревожить их нужно постоянно, чтобы они не вздумали назад поворачивать. А я с остальными сунусь туда, где они не хотят нас видеть.