По переходу, скрытому ткаными занавесями, прошли в княжьи покои, занимавшие два разряда из трех. Лестницы здесь были широкими, с резными балясинами. На втором этаже располагался огромный камин, сложенный иноземными мастерами, в котором тлело несколько цельных бревен. У огня грелось чуть не две дюжины гридней, которые с подозрением глянули на леснака, хотя и не умели отличить его от обычного человека, просто оборванного и заросшего диким волосом. Леснак, которому, прежде чем зайти в терем, пришлось оставить внизу свою рогатину, чувствовал себя неуютно среди чужой роскоши, но безропотно шел за провожатым.
Спустились вниз. Широкие двери, ведущие на улицу, были заперты и охранялись двумя стражниками с бердышами. И вновь отец Агор свернул в неприметный боковой проход, закрытый потайной дверцей. За ней не было шелковых занавесей и резных мраморных и деревянных болванов. Наклонная галерея вела в подвал, стены которого были сложены не из бревен, а из грубо обтесанных гранитных валунов и плит столбца. По правую сторону тянулся ряд глухих дверей. Леснаку в голову не могло прийти, что он видит темницу, – слишком уж велик был контраст с роскошью, царившей совсем рядом.
Коридор терялся во тьме, лишь у самого входа на стене коптел факел. Агор вынул его из кольца и пошел, подсвечивая себе тусклым пламенем. Остановился около последней двери, отпер ее хитроумным ключом. За деревянной дверью находилась вторая, не дверь даже, а стальная решетка. Там в непроглядной темноте скорчилась живая фигурка. За решеткой сидела девушка-лесначка.
Агор поднял засов, который можно было двинуть лишь снаружи.
– Вот твоя награда.
Леснак бросился к сидящей, желая помочь ей встать. Сзади громко клацнул запор.
– В чем дело? – потребовал леснак.
– Я запер решетку, чтобы пленница не сбежала, – любезно ответил отец Агор.
– Князь обещал отпустить ее!
– Ошибаешься. Великий князь обещал отдать твою невесту тебе. Вот она. Можешь ее забирать. А выпустить ее на волю никто не обещал.
– Ты солгал!!!
Голос у леснаков обычно тонкий и тихий, иной раз с хрипотцой, но на этот раз он обратился в дребезжащий визг. Леснак ринулся на монаха, всем телом ударившись о решетку. Напрасный труд: с тем же успехом можно пытаться пробить каменную стену.
Отец Агор осуждающе покачал головой и прикрыл деревянную дверь, отрезав крик.
Через пятнадцать минут он точно так же запер в соседней камере, где уже сидел молодой рыбоед, простодушного Дзз-э. Теперь оставалось дождаться, чтобы человек Марцун явился и сам угодил в расставленную на него ловушку.
Столица встретила Марцуна, как и всякого приезжего, шумом, суетой и бестолковщиной. На Марцуна никто не обращал внимания. Кому интересно, с чего занесло в город немытого деревенщину? Небось, он и сам не знает, что ему здесь нужно. Пропьется в первом попавшемся кабаке – да и уберется домой несолоно хлебавши и до самой смерти будет рассказывать малым ребятам, как в город ходил и что там видал.
На княжий терем, а верней на забор, его прикрывавший, Марцун поглядел издали. Нехорошее было место, чуялось, что копится там напасть, готовая выплеснуться на посады. Уже скоро, но еще не сегодня. Но Марцун понимал, что если он расшевелит это гнездо, то и напасть себя ждать не заставит. Значит, первым делом надо предупредить людей, чтобы ноги уносили подобру-поздорову.
Никогда прежде чащобный крик, которого так боятся лесорубы, не звучал в пригородном перелеске, чахлая зелень которого почти нацело вытоптана пасущимися козами. Его слышали чуть не по всему стольному граду, но откуда там взяться понимающим людям, способным разбирать лесной призыв? Лишь немногие шептуньи, слывущие ведьмами, хотя и не поняли ничего, но почуяли неладное и кинулись загонять по хлевам коз, коров и вольно пасущихся свиней. Зато птицы услышали все. Грай, свист, стрекот поднялись над рощицей. Откуда столько пернатых сохранилось по окрестным кустам, избегнув хищного внимания городских котов?
Марцун долго шептался с птицами, слетевшими к нему, и, когда последняя упорхнула и появилась возможность оглядеться, обнаружил рядом незаметно подкравшегося вухура.
– Я услышал зов. Хотя ты звал не меня, я пришел, чтобы говорить с тобой.
Это был тот самый голос, что разговаривал с Марцуном ночью, предлагая сжечь отца Агора вместе со всем его отрядом.
– Здравствуй, большой вухур, – прошептал Марцун. – Как ты попал сюда?
– Они украли мою дочь. Мы гнались за ними до самого тракта, но не сумели догнать, потому что среди них был леснак. Дальше братья не пошли, а я пошел. Если они убили мою дочку, я разнесу в щепки весь этот город.
– Она жива, но монах собирается принести ее в жертву. Хочет убить, но только когда на волю вырвется смертельная напасть. До этого мы должны найти и освободить твою дочку и остальных пленников, предназначенных в жертву.
– Мы, вместе?
– Да. Я собирался идти один, но вдвоем будет проще.
– Когда идем? – спросил вухур, выпрямляясь во весь свой гигантский рост.
– Перед утром падет туман. Охрана не сможет ничего разглядеть толком. Тогда мы и пойдем. Ты пока сиди укрывшись, а я схожу на разведку.
– Я буду ждать, – вухур уселся, сразу став похожим на большого медведя, а потом и вовсе улегся, затерявшись среди мелкого кустарничка.
Марцун, надвинув на самые брови крестьянский колпак, двинулся к терему. Последний раз в стольном граде Марцун был очень давно, когда старый терем еще не сгорел и никто не думал, что придется строить новый. Разумеется, детские воспоминания ничем не могли помочь Марцуну. И все же не найти терем было невозможно. Он гордо возвышался над всеми остальными строениями. Поставленный на холме, терем был выстроен в три разряда, словно три дома взгромоздились друг другу на крышу. Холм был обнесен городьбой из заостренных бревен, и у запертых ворот стояла бессонная стража. Кроме самого терема внутри города стояли пара зданий дворцовых служб и приземистое помещение монастыря. Ни войти, ни выйти из терема в посады ночью никто не мог.
Снаружи перед самыми воротами располагалось небольшое торжище, и последние гости, доторговавшие до позднего часа, шустро прибирали свой товар и отправлялись на покой. Никто не обращал внимания на нищего мальчишку, унывно тянущего:
Тетеньки, дяденьки,
Пожалейте голодного,
Пожалейте холодного,
Пожалейте безродного!..
Марцун подошел к нищему.
– Слушай, мальчик, давай живой ногой дуй отсюда. Тут скоро будет очень опасно.
– Куда я пойду? Здеся торжок, здеся хоть немного, да подают. Вот сейчас торговцы лавки запирают; кто расторговался удачно – монетку мне кинет. Кто полушку, кто денежку, а иной и целую копеечку.
– Ты, я вижу, счет деньгам знаешь, умеешь медный грош на восемь частей ломать. Только жизнь все равно дороже. Сегодняшним вечером еще попустит, а с утра – беда, сбежать не успеешь.
– Ты-то откуда знаешь?
– Да уж знаю. Мышка шепнула.
Мальчишка на всякий случай отбежал от Марцуна и затянул свое:
– Тетеньки, дяденьки!..
Марцун, не желая напрасно маячить на площади, пошел вдоль городьбы из заостренных бревен, окружавшей терем. Городским обывателям строиться здесь запрещалось, в результате основание вала немедленно заполонили кустики ивы и тонкие побеги ольхи и рябины. Очень удобно для того, кто хотел бы подкрасться сюда незамеченным. Вырубать кустарник надо каждый год, только кто ж этим заниматься будет? Вот и взросло местечко для засад.
На этот раз засада наскочила на самого Марцуна. В лесу такого случиться не могло, а тут – на каждом шагу люди, от кого беречься?
– Попался, татевщик, собака! – толстый монах в серой рясе, почти неразличимой в сумерках, кинулся на Марцуна. – Вяжи его, братцы, это самый он и есть!
Еще двое неловко ухватили Марцуна за локти. Это были не дружинники и уж тем паче не гридни, а хожалые с рынка. Таких бить – все равно что детей обижать. Когда-то они служили князю, быть может, даже в ближней дружине, но устарели и по возрасту вышли в хожалые. Такие способны только воришкам уши крутить да собирать с купцов мзду. Именно они полностью изничтожили столичную торговлю орехами. Хоть бы ты мешок трехпудовый орехов на торг привез, хожалые станут каждую минуту мимо прилавка проходить и брать горстку орехов будто бы на пробу, пока весь товар не перещелкают.
И вот эти герои рынка вздумали скрутить Марцуна, который даже на кулачные бои не выходил, опасаясь покалечить бойцов.
– Он самый и есть! – тараторил монах, не замечая, что не его подручные заломили Марцуну руки, а тот зажал под мышками головы служивых, да так, что они только копытцами взбрыкивать могли. – Настоятель сказал: мол, придет мужик диковидный, вор и разбойник, и полезет в княжий терем за золотой казной. Надо его во что бы то ни стало взять живьем. За живого награда назначена, а за мертвого плетей всыплют. Так что вы его, ребятушки, держите плотно, но с бережением.
Ребятушки в ответ только хрипели.
Марцун перехватил хожалых за ворота жалованных кафтанов и несильно приложил их лбами друг о дружку. Опустил обмякшие тела на траву и занялся монахом. Встряхнул его легонько и спросил:
– Куда, говоришь, нужно меня доставить?
Когда-то монах был силен, он и сейчас оставался здоровяком, но сытные княжеские харчи разленили тело. Зато прошлый опыт помог понять, что сопротивляться не следует – целее будешь.
– К отцу настоятелю, – с готовностью исповедалось духовное лицо. – Его келья не в монастыре, а в княжьем тереме под обзорной башней.
– Отлично. Передай смиреннейшему Агору, чтобы он не тревожился зря и караулы не рассылал. Я сам к нему приду.
Услышанное ничуть не удивило Марцуна. Великий маг Агор зря с пренебрежением отзывался о лесной волшбе. Сжегши сойку, он полагал себя защищенным от подслушивания, не зная, что болтливость синекрылой птицы столь велика, что позволяет ей переносить вести даже после смерти. Недолго, конечно, но главное Марцун разобрал.