И ей это понравилось. Поэтому, немного подкрепившись, она продолжила.
Живые существа боялись, но беспрекословно подчинялись, идя на ее зов, – и исчезали в бугристой черной субстанции, питая ее и становясь ее частью.
Мертвое ненасытно. За четверть часа ее жертвами стали еще один еж, лесная крыса-мутант и два десятка червей.
Но этого было мало.
Она хотела есть. И расти. В ее случае это было одним и тем же. Но поблизости больше не было ничего съедобного. А значит, нужно было учиться двигаться.
Кривое подобие конечности, данное ей при рождении, немного подросло, став похожим на изломанное щупальце. Но этого хватило, чтобы передвинуться на несколько метров вглубь леса, где с пищей было получше.
Намного лучше!
Молодого кабана-мутанта привлекло шуршание в кустах, и он решил проверить, насколько съедобно то, что там возится. Сунул морду под куст – и ее немедленно облепило нечто скользкое и вонючее настолько, что мут заревел от омерзения и замотал башкой, пытаясь стряхнуть мерзкую субстанцию.
Но она прилипла намертво.
Более того, за несколько секунд она успела выесть глаза мутанта и проникнуть к нему в череп, где еды было просто навалом.
Кабан заревел, чувствуя, как нечто невыразимо ужасное пожирает его изнутри, но рев быстро перешел в предсмертный хрип. Мутант рухнул на землю и забился в конвульсиях. Но его мучения продолжались недолго. Кабан вздрогнул всем телом – и умер. А внутри него уже стремительно разрасталось нечто, получившее наконец вдосталь пищи для строительства собственного тела.
Растерзанные тела бандитов выглядели жутко. Их убили, обобрали, выпили кровь и съели плоть, выгрызая из мертвых тел самое вкусное – а именно сердце, печень и глаза. Я не разбираюсь в гастрономических изысках каннибалов, это мне Хащщ пояснил.
– Гурманы кушали, – сказал он. – Мясом побрезговали, сожрали самое изысканное. Как я понимаю, ты знал ту самку хомо?
Я не ответил. Свыкался с мыслью, что Рут теперь вроде и не Рут, которую я знал, а нечто совсем иное. Оставляющее следы своих зубов на куске недоеденной человеческой печени, валяющейся возле потухшего костра.
Между тем Хащщ, поморщившись, раздел третий труп, у которого были только глаза вырваны. Видимо, Рудик и Рут наелись первыми двумя.
– Все остальное в кровище, – пожаловался ктулху, натягивая на себя широкие спортивные штаны, изрядно потертые на коленях, и толстовку с криво зашитыми прорехами. – Разве это одежда? Я теперь не на сталкера, а на бомжа похож.
– Так лучше, чем было раньше, с болтающимися причиндалами, – заметил я. – Теперь капюшон накинь, и нормально. Твои унылые щупла за бороду сойдут, а ласты свои когтистые особо не свети.
– Да знаю я, – поморщился Хащщ. – Блин, на мои лыжи только сорок шестой размер налезает. Чуть меньше ботинки натянешь, сразу когти кожу рвут и наружу лезут.
– Грустная история, – заметил я. – Сочувствую, но ничем помочь не могу. Босиком походишь, тебе не привыкать. Ты лучше посмотри, не осталось ли чего из оружия.
– Похоже, все забрали, – сказал ктулху, который лучше меня видел в темноте. – Хотя вон там подальше в траве что-то виднеется.
Мутант сходил в темноту, где кривые деревья отбрасывали глубокие тени, и принес оттуда на редкость неухоженный наган с четырьмя патронами в барабане.
– Сойдет на первое время, – сказал я. – Револьвер вообще оружие надежное, не должен подвести.
Хащщ выразительно покосился на мой арсенал, но ничего не сказал. Личной артиллерией, подобранной под себя, что в Зоне, что на войне делятся только в особо крайних случаях. Не таких, как сейчас. Ктулху знал, что с оружием я обращаюсь лучше него, поэтому возникать не стал, а лишь сунул наган в дырявый карман толстовки так, что ствол через прореху наружу высунулся, и воззрился на меня своими немигающими глазами.
А я стоял и думал, глядя на мертвых бандитов, которые все-таки были существами моей породы. Думал про то, что хищники, однажды попробовав человечину, никогда не откажутся при случае полакомиться ею снова. И эти хищники – существа, ради которых я когда-то был готов не задумываясь пожертвовать жизнью.
Когда-то.
Но не сейчас.
Потому что сейчас это были уже не они.
Не Рудик, Рут, Фыф, Настя, Харон, а нечто совсем другое. Горько было признать, но мои друзья погибли. Прав был Болотник: оживлять мертвых – не самое благодарное занятие. Если бы я столь фанатично не пытался вернуть своих друзей к жизни, семья Хащща не погибла бы, а я не стоял сейчас столбом, оцепенев от осознания того, что я натворил.
Но, с другой стороны, сделанного не воротишь. И, надо признать, Хащщ имел полное право на месть. А я со своей стороны не имел морального права отпускать его мстить в одиночку. Потому что Фыф со своей колоссальной ментальной силой убьет его, не пошевелив и пальцем, и еще одна смерть будет на моей совести. Да, я совершил ошибку, вернув к жизни своих друзей, которые превратились в чудовищ.
И теперь мой долг – исправить эту ошибку.
– Думаю, я знаю, куда пошел тот, кто лишил тебя семьи, – сказал я.
– Ну так чего же мы ждем? – с нетерпением отозвался Хащщ.
Хотелось мне рассказать ему все – о том, что я натворил, и что ни старый наган, ни моя внушительная ручная артиллерия не помогут против шама, который, похоже, достиг пика своей силы.
Но я не мог. Язык не поворачивался. Порой это нереально трудно – признаться, что на самом деле во всем произошедшем по большому счету виноват ты…
Поэтому я сказал другое.
– Ну, пойдем.
– Далеко? – осведомился Хащщ.
– Нет, – покачал я головой. – Следы на земле свежие, ведут на юг. Думаю, если поторопимся, не доходя до Новоселок, мы их догоним.
Мутант нахмурился.
– С юга чем-то нехорошим сильно тащит. Такое ощущение, что мозги нагреваются.
– Это ЗГРЛС шарашит, аж сюда доносится, – сказал я. И, поймав вопросительный взгляд Хащща, пояснил: – Загоризонтная радиолокационная станция генерирует аномальное излучение нереальной силы. Поэтому придется ее обойти.
Они возвращались.
Фыф знал, куда идти. Он чувствовал своего ребенка… и от этого чувства ему становилось страшно.
Мертвое шевелилось. Жило своей странной жизнью, непонятной для тех, у кого бьется сердце, гоняя по жилам кровь. Оно могло существовать, лишь поглощая живое – в отличие от живых, которые преимущественно едят уже убитую пищу. И то, что оно делало с этой пищей, внушало Фыфу ужас. Сейчас оно ело кабана-мутанта, и это пожирание изнутри напоминало стремительно разрастающуюся раковую опухоль, вследствие которой животное погибало в невыразимых муках…
– Что с тобой? – спросила Настя.
– Я боюсь того, что мы породили, – деревянным голосом произнес Фыф. Он уже освоился с новым речевым аппаратом – говорить шеей оказалось не сложнее, чем раньше ртом.
– Не бойся, – успокоила его кио. – Ребенок всегда узнает свою мать и не причинит ей вреда.
Фыф промолчал.
В голосе Насти было столько нерастраченной нежности, что он не рискнул ей что-то возразить. Когда женщина говорит хорошее о своем ребенке, мужчине лучше не пытаться говорить обратное. Не поймет, не услышит. А в случае с боевым киборгом в девичьем обличье это еще и опасно для жизни.
Они недалеко ушли, потому и возвращаться пришлось недолго. Вот он, лес, состоящий из кривых, уродливых деревьев, и кусты, куда Фыф зашвырнул то, что родила Настя…
И оттуда, из густых, колючих зарослей мутировавшего кустарника, пошатываясь, вышел человек. Судя по одежде, сталкер-одиночка. Дешевый, изрядно поношенный комбинезон с капюшоном, потертые джинсы, кирзовые сапоги, за спиной ружье-двустволка. Сразу видать, небогатый и не особо везучий ловец удачи.
Который вел себя очень странно. Дергающаяся походка, покрасневшие глаза, пальцы рук скрючены…
– Зомби, что ли? – скривилась кио.
– Нет, – покачал головой Фыф. – Не зомби.
Сталкер сделал еще два шага, с трудом поднял голову. Его воспаленные, налитые кровью глаза остановились на Насте. Он захрипел, протянул к ней руки со сведенными судорогой пальцами…
– Ма… ма… – вырвалось из горла несчастного.
– Что? – не поняла девушка.
– Оно у него внутри, – тихо сказал Фыф. – Твой ребенок не может жить самостоятельно. Ему нужно питаться жизненной силой других существ. Оно либо поглощает их, если они меньше его, либо внедряется в более крупных. И пьет их жизнь до тех пор, пока они не умрут. Тогда оно ищет следующего…
– Это нормально, – сказала кио, делая шаг к сталкеру, лицо которого уже посинело, как у покойника. – Все в этом мире убивают для того, чтобы жить. И мой ребенок не исключение.
– Ма… ма… ма… – хрипел сталкер, с видимым усилием переставляя ноги.
– Не напрягайся, милый, – улыбнулась Настя, направляясь навстречу. – Твоя мамочка идет к тебе.
– Не делай этого! – закричал Фыф.
– Только посмей мне помешать! – прошипела кио, повернув к шаму разъяренное лицо. – Ты и так уже чуть не убил моего ребенка!
Фыф взглянул в полные ярости глаза Насти, и из его огромного глаза выкатилась слеза. Он слишком сильно любил свою кио для того, чтобы поступить правильно. Сейчас Фыф был готов убить себя за то, что поддался минутной слабости, рассказав ей все.
И не только за это…
Шам догадывался о том, что сейчас произойдет, но у него не хватило духа во второй раз убить чудовище и очистить память Насти.
Потому что невозможно убить неживое.
Как и насовсем вытравить из головы матери память о ее ребенке…
Настя подошла к сталкеру, смотревшему на нее неживыми рыбьими глазами, и обняла его, как мать могла бы обнять свое дитя, которое встретила после долгой разлуки.
И немедленно изо рта, глаз, ушей несчастного, уже умершего человека, извиваясь, полезла чернота.
Это было похоже на множество щупалец чудовища, спешащего покинуть тесное жилище, в котором уже не осталось пищи. Оно торопилось, ему не хватало проломленных глазниц и разорванного до ушей рта. Поэтому монстр надавил изнутри стеснявшего его черепа – и тот треснул, освободив поток осклизлой субстанции, моментально облепившей голову Насти.