Я как раз сидел на крыше и по-варварски присобачивал сорванный лист жести на место, размышляя о том, что хорошо бы крышу покрасить: в красный или зеленый цвет. А потрескивающие ребра как бы намекали: лучше для этого нанять специально обученных людей.
— Высоко сижу, далеко гляжу-у-у-! — раздался жизнерадостный мужской голос. — Эй, Соловей-Разбойник, встречай гостей! Или ты не Соловей-Разбойник? Ты — Робин Гуд?
Это был Исаков: в идеально подогнанном бежевом костюме, роскошном кашемировом пальто, весь загорелый, белозубый и прекрасный, как эскимо на палочке.
— Гай Гисборн! — сказал я. — Я — Гай Гисборн, рыцарь без страха и упрека, а не какой-то там лесной разбойник, сколько раз можно повторять? Я людям причиняю счастье, наношу радость и навлекаю добро на их головы. А вы, Владимир Александрович, дела пытаете, или от дела лытаете?
— Ахахаха! — запрокинув голову раскатисто рассмеялся он. — Тоже мне — Гай Гисборн! А говоришь как Бабка Ёжка. Спускайся, с небес на землю, Белозор!
В этот момент на крыльце появилась Тася — я услышал как она ойкнула, поздоровалась и предложила:
— Ветра нет, я вам в беседке накрою на стол, хотите? А то дети в большой комнате уснули…
Мы с Исаковым переглянулись и Владимир Александрович сказал:
— Да я только за! Покурю, по крайней мере…
— Так вы ж вроде не курите? — я даже ногой мимо ступеньки приставной лестницы промахнулся.
— Закуришь тут… — помрачнел Исаков.
Я спустился, отряхнул от грязи рабочие штаны, переодел ватник на более-менее приличную куртку, которая висела на гвоздике у крыльца, сунулся в дом за самоваром и, пыхтя, притащил его в беседку. Самовар был большой, пузатый и блестящий, и плевать, что электрический: всё равно — атмосферно!
— У-у-у-у, холера ясна! — дернулся Исаков, когда привязанная к дальней яблони коза выглянула из-за дерева и уставилась на него своими бельмищами.
Погрозив пальцем Маркизе, он уселся аки барин в деревянное кресло в углу беседки, закинул ногу на ногу и достал из внутреннего кармана пиджака, черт бы меня побрал, сигару! Такого я еще в этом времени не видал! Ну да, с Кубой дружили, так что чисто теоретически сигары в СССР могли водиться, но — пока что любителей такого буржуйства мне не встречалось. А Владимир свет Александрович откусил своими великолепными зубами кончик табачного цилиндра, выплюнул его куда-то за плечо, в мой, кстати, сад, достал спички и закурил.
Табачный дым повис в воздухе густым маревом.
— Третий секретарь ЦК КПБ, каково? — вдруг сказал Исаков.
— Кто? — удивился я.
— Я! — тоже, кажется, удивленно, ответил Исаков. — Волков — Великий Инквизитор, Рикк — зампредсовмина республики, я вот — по партийной линии… Ты пока ремонты делал, про Солигорских шахтеров писал и в больничке лежал — многое пропустил. Машеров своих людей в Москву забрал, а по Белорусской ССР провинциальный призыв объявил. Много наших наверх подвинули. Оно и ясно — мы у него все вот где!
Бывший нефтяник, а ныне — партиец, продемонстрировал кулак.
— Для меня-то всё раньше началось, еще летом. Пока ты в Афгане басмачей по горам гонял, перевели сначала в Гомельский обком… А потом — вот, назначение, как гром среди ясного неба. И полугода не поработал, как добровольо-принудительно в Минск перетащили. В рамках новой политики Модернизации, которую объявили наш простой советский Учитель и не менее простой советский Инженер… Мне и в обкоме простора бы хватило годика на три-четыре, рановато мне на Республику!
— А? — удивился я. — Учитель? Инженер?
— Так батько Петр и Григорий Первый, договорились, видимо, и на Пленуме ЦК КПСС…
— На Пленуме? — с батькой Петром и Григорием Первым всё в целом было понятно, над фамилией Романова не потешался разве что ленивый.
— Ну да, Пленум провели не 21 октября, как планировали, а десятого… И наш Петр Миронович предложил Григория Васильевича на пост Генерального. Так и сказал, с высокой трибуны: «Я, простой советский сельский учитель…» А тот, когда под бурные аплодисменты соглашался, тоже заявил что он принимает на себя это почетное звание как «простой советский инженер-кораблестроитель». Теперь у нас есть Учитель Советского народа и Инженер Страны Советов. По крайней мере — в кулуарах, за глаза и шепотом…
— Оперативно они! Я ж и двух недель не провалялся, а тут — такое! — от обилия новых сведений у меня, кажется начала ехать крыша.
Или это последствия сотрясения? В больнице о политике никто со мной не говорил. По крайней мере персонал — точно, а соседи и так были слишком заняты едой, свояченицами, песнями и храпом.
— Похоронили всё, что осталось от несчастных старцев за три дня, в сжатые сроки — и пошло-поехало. Сейчас бегают как наскипидаренные в основном верхи, граждане несколько позже почувствуют эту самую Модернизацию, думаю — к лету. Хотя, Волков уже приступил…
— А почему вы его Великим Инквизитором обзываете? И с какого-такого счастья вы со мной откровенничаете, Владимир Александрович? — я налил себе крепчайшего чая из самовара и смотрел на Исакова сквозь горячий пар, который клубился в воздухе и уносился, перемешиваясь с сигарным дымом, под крышу беседки.
В этот момент появилась Тася: принесла гренок, обжаренных в яйце с молоком и посыпанных сахаром, каких-то вареньев и джемов, сушек, плитку шоколада, чашки… Я вскинулся ей помочь, но был остановлен понимающим взглядом девушки и едва заметным жестом руки. Повезло мне с ней, определенно!
Мы с Исаковым выставили с подноса на стол угощение, и Владимир Александрович проговорил:
— А вы, Таисия Александровна, к нам присоединитесь — почаевничать? — голос его источал мед.
— Ну уж нет! Вы тут про всякие мужские ужасные ужасы разговариваете, мне от них спится плохо! — она усмехнулась, поправила платок вокруг шеи каким-то типично женским движением и ушла в дом той самой, летящей походкой, помахивая пустым подносом…
Кажется, Исаков был сильно впечатлен, потому что завис на некоторое время, провожая Тасину фигуру глазами, и я даже начал было нервничать — мне еще влюбленного Третьего секретаря ЦК КПБ не хватало тут… Это закапывать потом, следы скрывать, легенду продумывать… Но Владимир Александрович вдруг зашипел: пепел от сигары упал ему на брюки, на самое причинное место. Отряхнувшись и приведя сигару в порядок, он спохватился:
— О чем это я? Ага! Волков — Великий Инквизитор. В «Правде» на последней страничке одиннадцатого октября мелкими буквами была заметка о создании новой структуры — Службы Активных Мероприятий. А мероприятия эти будут активно проводиться с целью искоренения коррупции, спекуляции и злоупотреблений… Вроде как передадут всё это от КГБ прямо в когтистые лапы Василия нашего Николаевича.
— Чистки? — вздрогнул я.
— Чистки, — вздохнул Исаков. — Поэтому, я так понимаю, многие матёрые-заслуженные попросились на пенсию, благо — по выслуге лет вполне хватает. А наши получили еще одну возможность пробиться наверх.
«Наши» — это он во второй раз выделил интонацией, видимо имел в виду всех этих белорусских младотурок, или, по моей терминологии — «красных директоров». А может — и не только белорусские активисты в самом расцвете сил там были, среди этих управленцев новой формации. Не знаю, лучше нынешние сорокалетние справятся с управлением страной под руководством нынешних шестидесятилетних, чем в реальной истории шестидесятилетние справлялись под руководством восьмидесятилетних, или хуже…. Никто не знает! Разве что…
На краю сознания проскочило что-то вроде видения — некая распечатанная на принтере страничка с пометками, будто ее готовили для публикации в газету, и с заголовком «100 лет Союзу Советских Республик». Я попытался ухватить этот образ и закрепить в зрительной памяти, но меня сбил Исаков:
— Зря они надеются, что пенсия их спасет. Козлы отпущения нужны всегда — так что достанут, отряхнут и поставят на лобное место. Деньги брал? Брал! Злоупотореблял? Злоупотреблял! Пожалуйте к стеночке.
— А что, у нас за такое расстреливают? — о таком я вроде как и не слышал никогда.
Досада от упущенного воспоминания сменилась интересом к беседе. Царь хороший, бояре плохие — это же классика! «И набрал грозный государь Иоанн Васильевич добрых молодцев из народа, побивати нечестивых бояр, да повелел им носить одежду черную, аки у иноков, а у седла каждый из них имел песью голову, ибо будет грызть врагов государевых, и метлу — дабы выметать нечисть из Руси-матушки…» — как-то так, или близко к тексту.
Теперь у нас, правда, два государя — но и такое бывало. Вспомнить, например незабвенных братиков Ольгерда и Кейстута Гедиминовичей, правивших в этих местах в 14 веке. Вот уж кто эффективные менеджеры! На ум пришел еще один тандем, но о нем вспоминать не хотелось, да и не успел я:
— Статьи 173 и 174 Уголовного Кодекса — взяточничество. От 5 до 15 лет заключения, или смертная казнь при наличии особых обстоятельств, — вздохнул Исаков. — А особые обстоятельства — это такое дело… Они, если надо, всплывут. Как же без обстоятельств-то? Но это еще цветочки. Вот летом, на Съезде — вот там начнется самое-самое…
Я смотрел на него и не мог понять — почему он ко мне пришел-то? Выговориться? Очень непохоже. Подослали? Вот это вернее. Так и спросил:
— А вшивый журналист Минского корпункта «Комсомольской правды» тут каким боком?
— Ой, не прибедняйся, — вальяжно махнул рукой Исаков. — Ты у нас — фигура союзного масштаба, пусть широко известная и в довольно узких кругах. Сазонкин сказал — теперь у тебя с Петром Мироновичем связь через меня. Можешь Валентину Васильевичу перезвонить, он подтвердит. Мало ли, что-то вспомнишь интересное, или накопаешь в рамках политики партии и нового курса на Модернизацию… Если что — кое-что из папочки я читал. Я знал, конечно, что ты, Белозор, непростой тип, но что практически новые Мессинг с Рерихом, или там Блаватская!.. Это для меня уже слишком!
Блаватская? Ну, с ней меня еще не сравнивали, тьфу, тьфу, чтоб ей икалось. Вот уж кого и за деньги не надь, и даром не надь… Еще и Рериха приплел. Белозор который ищет Беловодье? Каламбуры за триста!