— Да все вы придумываете!
— Да разве ж я такое придумаю!
— Клава, и что, что?!
— Ну вот, постоял он так-то и пошел, пошел, и в лесу пропал. А вокруг все сразу просветлело, и солнышко как будто вышло, а у меня сердце так зашлось, и дыхания не стало…
Анфиса разочарованно протянула:
— Ну Кла-ава! Значит, ты к нему так и не подошла?
— Куда ж я к нему пойду, когда он утопленник?
Марфа Васильевна щелкнула серебряным дамским портсигаром и вытащила еще одну сигаретку. Клавдия вскинулась было возражать, но бабка ее опередила:
— И не говорите мне ничего, все я сама знаю. Курить — здоровью вредить, но я слишком стара и слаба, чтобы тратить оставшееся мне время на отвыкание!
— На привыкание-то тратили, не жалели!
— Вот лучше скажите, зачем вы нам это все рассказали!
— А затем, что покойный-то появляется, только когда вы в свои детективы играете. Тьфу! Накличите на весь дом беду!
— Вот вы и накличете, Клавдия Фемистоклюсовна, а не я! Взялась каркать!
— Не каркаю я, а предупреждаю! И Иван Иваныч давеча рассказывали, как одна колдунья порчу на этот… как его… Совет Федерации навела! И все они, бедные, как начали чихать, так и чихали все заседание! А вы говорите — вздор!
— Иван Иванович пошутил.
— А это еще неизвестно!
— Брейк! — объявила Анфиса. — Оскар де ла Хойя в правом углу ринга. Костя Дзю в левом.
Обе бабки посмотрели друг на друга, а потом на Анфису. Клавдия чопорно поправила оборку на клетчатом фартуке и просто сложила руки, что означало, что она осталась при своем мнении.
— Там ведьма, а у нас утопленник, — пробормотала она, — еще неизвестно, кто лучше.
Анфиса оглянулась на окна, за которыми лежала мглистая лунная тьма.
Утопленник?.. Привидение?..
— Бабушка, ну что за собака у Петра Мартыновича?
— Значит, так. Вчера Юра возил меня в город. И только мы выехали за ворота, вдруг откуда ни возьмись Петр Мартынович. И почему-то на нашей дороге стоит!
— А тебе, конечно, жалко, что он на нашей дороге стоит, — тихонько заметила Анфиса.
Бабушка высокомерно задрала подбородок.
— Мне не жалко, только он там отродясь не стоял! На его участок с нашей дороги попасть никак невозможно! Как он туда забрел? Да и вид у него был… причудливый.
— Какой?
— А такой, что он был… неглиже.
— Как?!! Голый?!
— Анфиса, это неприлично! Разве девушка?..
— Клава, современные девушки все распущенные, это я тебе точно говорю, как современная девушка. Кроме того, Петр Мартынович без штанов меня решительно не привлекает!
— Анфиса, он не был без штанов!
— Бабушка, ты сама сказала!..
— Я сказала — неглиже.
— А что это значит?
— Кому-нибудь налить чаю, а то остынет!
— Добавьте мне, Клавдия Фемистоклюсовна. Стоит наш Петр Мартынович в исподнем и вроде даже… покачивается немного. Ну, думаю, как видно, гуано себя показывает, которое он день и ночь нюхает! А Юра мне: что-то вид у него больно бледный, может, плохо ему? Ну, пришлось остановиться. Может, и в самом деле человеку плохо?
Марфа Васильевна поднялась, взяла с дивана большой белый платок с ажурным краем, накинула на плечи и пересела в качалку.
— И дальше что, бабушка?
— А дальше смотрим мы с Юрой — и вправду не в себе он. — Бабушка покрутила рукой возле лба. — Как в бреду. Юра ему: как ты сюда попал, мол? А он отвечает: не помню, не знаю… Ну, повезли мы его домой к нему.
— Да ты что? — поразилась Анфиса. — Петра Мартыновича?! К нему домой?!
Бабушка повела плечом:
— А что тут такого? Он же сосед? Если у него беда какая, разве я помочь не могу?!
— Можешь, можешь, что дальше-то?
— Ну, подъехали к дому. А участок-то, — не удержалась бабушка, — как концлагерь, на зоны расчерчен, и в каждой зоне по парнику! Дорожки по линейке, и в углу куча навоза! Уже запасся!
— Бабушка, тебе не должно быть никакого дела до его навоза. Ты можешь себе позволить жить без навоза, а он не может!
— А в доме…
— Бабушка!
— Ну ладно, — быстро согласилась бабушка. — Не буду. Юра его на диван уложил, а Петр Мартынович вдруг вцепился в него и умоляет: не уходите, Христом богом прошу, потому что, если вы уйдете, тут оно меня и достанет!
— Кто?!
— Кто, кто! Привидение, вот кто!
Анфиса почувствовала легкий холодок в шее. Как будто подуло слегка.
Привидение?..
— Юра хотел «Скорую» вызвать, потому что мы так поняли, что он давно по улице бродит, из дому убежал. А он чуть не плачет, говорит, что в доме призрак его покойной матери, и она его к себе, мол, зовет. Он ночью чуть было к ней и не отправился. Со страху.
— Господи прости, — пробормотала Клавдия и перекрестилась, — а вы говорите, Марфа Васильна! Накличете и на нас беду, будете знать!..
Анфиса зашла за бабушкину качалку и немножко покачала ее туда-сюда.
— Ну? И что? Ты что-нибудь… выяснила?
— Мало, — задумчиво сказала бабушка, — мало. Только способ-то не новый.
— Не новый, — подтвердила Анфиса. — И все же?..
— Ну, племянники, конечно, есть, — неожиданно заявила бабушка, — Аж двое. Только им уже за сорок, и вроде бы такие игрушки им… не к лицу. Вполне… приличные люди. На вид, по крайней мере.
— Ты их видела?
— На фотографиях. Специально посмотрела.
— Какие игрушки? — вступила Клавдия. — Что за игрушки еще?
— Клава, — нетерпеливо сказала Анфиса, — ты что, не член нашей семьи?
— Почему? — натурально перепугалась Клавдия. — Как же не член! Конечно, член!
— Ты что, детективов не читала?
— Как же не читала?! Конечно, читала!
— Значит, знаешь: нет никаких привидений, кроме, может, утопленника нашего! Похоже, Петра Мартыновича кто-то свой пугает. В каких-нибудь гнусных целях. Наследники или что-то в этом роде, кто хочет его пораньше к покойной матери отправить. Про это сто книг написано!
— Так что же выходит?..
— Выходит, что на соседнем участке собака Баскервилей бегает. Чудовище. Исчадие ада. Да, бабуль?
— Ну, собака, не собака, а призрак покойной матери.
— А ты спросила… как он выглядит? Призрак матери?
— Да никак он не выглядит. Классическое привидение — в белом балахоне и с веревками.
— А веревки зачем?
Бабушка пожала плечами:
— Веревки вместо цепей, наверно. Цепи нынче не достать. Разве что в собачьем магазине.
— А ты ему сказала, что это не привидение? Что призраков не бывает и так далее? Про племянников спросила?
Бабушка махнула рукой:
— Спросила! Владимир Геннадьевич в плановом отделе какого-то КБ подвизается, а Геннадий Геннадьевич врач-гинеколог. Весьма почтенные люди, хорошие специалисты. Так сказал их дядюшка. Ни в какую их причастность он не верит, конечно. Говорит, что дом в любом случае завещан им, но стоит он дешево, потому что старый, и участок небольшой. Много за него не выручить.
— Смотря для кого, — задумчиво пробормотала Анфиса, — смотря для кого.
— Мотив неясен, — заключила бабушка, — решительно. Племянники давно при квартирах, под мостом не живут. Впрочем, конечно, можно предположить, что у нашего Петра Мартыновича бабушка когда-то эмигрировала в Швейцарию и оставила ему там пару миллионов, но что-то не верится мне.
— И мне не верится, — поддержала ее Анфиса. — И ты у него там…
— Что?
— Ничего… ничего не проверила? Не посмотрела?
Бабушка качнула ногой.
— Совсем-совсем ничего?
— Да как она могла в чужом доме шарить? — Клавдия даже перестала посуду со стола убирать. — Разве это кому позволено?
— Посмотрела, конечно. Только так. По верхам.
— И что?
— Ничего. Никаких следов. Но нужно на участке тоже смотреть, потому что в последний раз мать ему за яблоней померещилась. Может, он со страху придумал, а может… кто его знает.
Анфиса подумала про залитый лунным светом сад, в котором явно кто-то был, глядел в ее окно, покуда она мыла руки.
Кто-то был?
— Ну и что ты решила?..
— А решила я, что завтра отнесу ему Клавиных пирогов для поправки здоровья.
— Как?! — вскрикнула пораженная Клавдия. — Соседу?!
— Потолкую с ним про племянников, про дом, про мать. Может, что-то и узнается!
Анфиса подумала секунду.
— Только ты одна не ходи, — сказала она. — Ты с Юрой иди. Пусть Юра у него лопату попросит. Или грабли, что ли? Заодно в сарае посмотрит. У соседа один сарай или нет, ты не видела?
— У него сарай и погреб, — заявила бабушка. Погреб еще наш. То есть когда-то наш был. А когда усадьбу поделили, тот так и остался отрезанным стоять. А потом участки продавали, и соседу с погребом продали. Твой отец всегда мечтал тот участок тоже купить. И не успел.
Они помолчали.
Смерть Анфисиных родителей по-прежнему оставалась табу для домашних разговоров.
Все пережито и пройдено, и никогда и ничего не начать сначала, но горечь словно вдруг капала откуда-то. Капала по капле, никогда не прорываясь до конца. Все трое слишком щадили и любили друг друга, чтобы позволить себе убиваться.
Да. Жалко. Все до сих пор могли бы быть вместе.
И когда звонит телефон, Анфисе до сих пор кажется, что это звонит кто-то из них — с работы, сказать, что задержится. И она радостно бежит, вприпрыжку, легкомысленно и точно уверенная, что так будет всегда — они позвонят и приедут позже, просто позже, и ей даже в голову не приходит, что больше они не приедут никогда. На полдороге к телефону она останавливается, потому что в самое сердце откуда-то сверху ей капает эта капля.
Капает и разбивается, и горечь брызгает на все, что внутри.
Нет. Они не могут ей позвонить, что задержались на работе. Они задержались где-то еще — и навсегда.
Какое глупое, безысходное, необратимое слово — навсегда. И кто только его придумал?..
Невозможно, невозможно говорить себе — «а помнишь?», и ей даже удается не говорить, но она помнит. Помнит, черт побери!.. Хотя лучше бы забыть. Где там это слово?
Ну да. Навсегда.