– Не нужно, я вам верю. У вас лицо честного человека. Хотите чаю?
– Ада Борисовна, давайте сначала поговорим. Вы утверждаете, что в вашем доме бывают посторонние, так?
– Да, утверждаю.
– На чем основаны ваши утверждения?
– Как вас зовут? – неожиданно спросила она.
– Александр. Александр Шибаев.
– Очень приятно. Понимаете, Александр, жизнь слишком коротка и быстротечна, особенно на закате, поэтому я не растрачиваюсь на всякую ерунду. Вокруг столько интересного! Вот только пару дней назад я наконец узнала разницу между «елеем», «миро» и «мирра». По простоте душевной полагала, что это все примерно одно и то же. Оказалось, нет! Интернет вроде блошиного рынка, не находите? Обожаю блошиные рынки! Ходишь, бегаешь глазами, зависаешь над лотками, удивляешься и понимаешь, как много тебе просто неизвестно, проскочило мимо.
Она помолчала, с улыбкой глядя на Шибаева. Он кивнул, соглашаясь и спрашивая себя, какого черта он здесь делает. Ей не хватает общения, хочется поговорить. Все старики любят поговорить. На блошином рынке он никогда в жизни не был и не собирался – кого интересует какое-то старье?
Видимо, все это отразилось на его физиономии, и Ада Борисовна сказала, словно оправдываясь:
– Я всегда любила поговорить. Где-то в сети встретила японскую шутку о том, что нужно жениться на болтливых женщинах – на пенсии будет не так скучно. Извините, Александр. Да, так, о чем мы? О том, что жизнь коротка, а вокруг масса интересных вещей. Поэтому я принципиально не вытираю пыль больше двух-трех раз в году. Жалко времени. Правда, одна из моих учениц иногда моет пол. Поэтому, если сдвинуть вазу с букетом… вон ту, что на тумбочке у окна, то на поверхности останется след. Концепция ясна?
– Ясна. Вы хотите сказать, что у вас есть… вещдоки. Я правильно понял?
– Абсолютно. Вещдоки! В виде стертой пыли. Именно. И не вздумайте спросить, не я ли сама случайно передвинула… и так далее. Нет, не я. Все по той же причине: я к этой тумбе не подходила уже несколько лет. Букет давно пора выбросить, но он посыплется, намусорит, а жизнь… что? – Она, прищурившись, смотрела на Шибаева.
– Жизнь коротка.
– Верно. То же самое с буфетом на кухне, фигурками на комоде в спальне, за стеклом в серванте. Это то, что можно осязать, так сказать. Следы. Кроме этого, не до конца задвинутые ящики письменного стола, сложенная в другом порядке корреспонденция в верхнем, переставленные книги на полке. Я еще не сошла с ума.
Она снова дала понять, что голова у нее в порядке. Видимо, это ее беспокоит, подумал Шибаев. Слабеет память, забываются имена, исчезают ключи и деньги, и она повторяет, что с головой все в порядке. Утешает себя, потому что ей страшно.
– Окна проверяли?
– Окна? – Она задумалась. – Проверяла здесь и в спальне. Они больше нигде не открываются, осели. Дому… знаете, сколько?
«Лет сто?» – вертелось на языке Шибаева, но вместо этого он спросил:
– У вас есть какие-нибудь ценности?
– Да, да, знаю. Деньги, золото, антиквариат. Есть несколько немецких фарфоровых фигурок пастухов, пастушек и собачек. Еще несколько картин. – Она махнула рукой на стену позади Шибаева. Он обернулся и увидел картину с букетом незабудок и двумя яблоками. – Натюрморт, единственная ценность которого – возраст. Но смотрится мило. Некоторым вещам возраст не страшен, даже наоборот. В отличие от людей. Золота нет. Хотите взглянуть? На следы!
Она стала подниматься с дивана, и Шибаев вскочил ей на помощь.
– Спасибо, Александр! – Она тяжело оперлась на его руку. – Правое колено совершенно перестало подчиняться. Вы ведь не считаете, что я выдумываю, правда? Коля решил, что я выжила из ума, это было написано на его выразительном лице. Смотрите! Начнем с вазы.
Шибаев подошел к тумбочке с вазой, присмотрелся. На покрытой пылью поверхности он заметил явственный полукруг полированного дерева без пыли – след вазы до того, как ее передвинули.
– Я думаю, они были в перчатках, – заметила Ада Борисовна.
– Любите детективы? – не удержался Шибаев.
– Обожаю! И научную фантастику. В серванте то же самое. Все сдвинуто.
– Мой друг адвокат утверждает, что полтергейст существует.
– Конечно, существует. Но он приходит в гости, когда хозяева дома, а не шарит в их отсутствие. Ему нужна публика, он – актер.
– Похоже, они искали что-то небольшое, – заметил он.
– Я тоже так думаю. То, что поместится в кофейник или в вазу. Но у меня ничего нет… – Она вдруг запнулась. – Стойте! Есть! – Она открыла дверцу серванта, вытащила синюю с золотом сахарницу, сняла крышку и достала маленький сверток в полиэтиленовом пакетике. Развернула и показала Шибаеву брошку белого металла в виде веточки с синими камешками-цветками. – Это от мамы осталось, бабкино еще. Платина и сапфиры. Я и забыла! Для меня она слишком мелкая, я предпочитаю бижу. Кроме того, не люблю классику, обожаю арт-деко. У меня есть альбом украшений в стиле арт-деко, это мое! Люблю серебро, кораллы, бирюзу. Берешь в руки и чувствуешь. Кроме того, бирюза очень молодит, не замечали?
– Как-то не очень, – сказал Шибаев. – Они не могли этого не видеть.
– Не могли. – Она смотрела озадаченно. – Тогда что? Получается, у меня крыша едет? – Она заглядывала ему в глаза, в ее взгляде был вопрос.
– Не факт. Это может говорить о том, что искали что-то другое.
Что-то другое… А что еще он мог сказать? Он ей не поверил. Ни один вор не прошел бы мимо платинового украшения. Капитан Астахов был прав, хотя и не сказал этого прямо. Возраст, одиночество, детективные романы… все сказывается. И что ему теперь делать? Как уйти «покрасивше», чтобы не обидеть?
– Я бы хотел проверить окна, можно? – нашелся он, сообразив, что на этом можно поставить точку и распрощаться.
– Конечно! С чего начнем?
– С этих. – Он подошел к окну справа от серванта, внимательно осмотрел; затем перешел ко второму. Запоры были старые, потемневшие, но держались крепко. Он не заметил ничего подозрительного в оконных запорах и в спальнях – их было две. Одна действующая, хозяйкина, с громадной кроватью из рыжего дерева, покрытой синим шелковым покрывалом, и такими же шторами, даже коврик у кровати был синий; в другой был навален всякий хлам. В кухне с окном тоже все было в порядке. Хлипкая дверь вела на небольшую веранду. Даже из окна было видно, насколько обветшало и потемнело дерево стен и оконных рам, половины стекол недоставало, а уцелевшие были запылены до полной потери видимости; по углам свисала паутина.
– Я не пользуюсь верандой уже лет сорок, – сказала Ада Борисовна, и в ее голосе Шибаеву послышалось смущение. – Там провален пол, и вообще. А дверь в сад заколочена, видно даже отсюда. Давно уже. Я – плохая хозяйка, Саша. Всегда была…
– Жизнь коротка, – заметил он и зачем-то добавил: – Несколько лет собираюсь разобрать балкон, да все как-то руки не доходят…
Ему хотелось подбодрить ее, но получилось неуклюже и демонстративно, как будто он жалел ее. Он действительно жалел ее и остро почувствовал это только сейчас, увидев запыленную веранду с заколоченной дверью, и она в своем ярко-зеленом халате и избытком краски на лице уже не была энергичной пожилой дамой, а казалась потерянной и угасшей старухой…
– Вы сказали, у вас есть серебряные украшения с бирюзой, – вспомнил он, не посмев сказать, что ему уже пора. – Можно взглянуть?
– Можно. Сейчас принесу. – Вся ее живость исчезла, она выглядела уставшей, даже макияж словно вылинял.
Ада Борисовна вышла и вернулась через несколько минут, держа в руках деревянную лакированную шкатулку с зимним пейзажем и мчащейся тройкой на крышке. Она опрокинула шкатулку над журнальным столиком и сказала:
– Так будет нагляднее.
Из шкатулки с грохотом вывалился клубок из цепочек, кулонов, бус, браслетов и рассыпался по столешнице. Шибаев подхватил массивный перстень с темно-зеленым камнем, покатившийся к краю стола.
– Это малахит, – сказала она. – Люблю все оттенки зеленого.
Шибаев рассматривал потемневшее серебро, бирюзу, кораллы, бусы из разноцветных камней. Причудливые оправы, переплетения серебряных нитей, крупные камни – все это выглядело тяжелым даже на вид. И старомодным – не иначе, с блошиного рынка.
– Смотрите, Александр, это агат. – Она протянула ему нитку крупных бус. – Прекрасный камень, разноцветный, жизнерадостный. Эти бусы я купила в Индии, с лотка уличного торговца. Буквально за копейки. И это колечко с кошачьим глазом тоже оттуда. Стало мало, не годится больше. А это из Турции, – она взяла в руки крупный кулон. – Обожаю бирюзу… Кажется, я уже говорила. Эти кораллы – из Мексики, купила на Козумели. Видите, они бледные, скорее розовые. Натуральные, почти не обработанные. Браслеты с бирюзой оттуда же. Она отличается от турецкой, цвет интенсивнее. Вот браслет из дикройка[2]. Это какое-то специальное стекло, смотрите, похоже на многоцветную радугу и отражает свет. Похоже на жука-светляка. Торговец почти не говорил по-английски, и я поняла, что его добывают в горах. Я была уверена, что это натуральный камень, а потом нашла в Интернете. Оказалось, стекло, и можно изготовить самому. Но это не важно. Я его очень люблю, от него радость. А вот этот кулон из ларимара, он водится только в Доминикане. Бледно-голубой, как Карибы рано утром, до восхода солнца. Восход там изумительный, мы вставали в полшестого, чтобы увидеть. Без пятнадцати шесть из моря появляется раскаленный край солнца. Оно выскакивает за две-три минуты, ослепительное, сияющее, как будто рождается из моря. Сначала красное, раскаленное, потом поднимается выше и становится обычным, белым. И море уже не бледно-голубое, а ярко-бирюзовое. Если бы люди почаще смотрели на восход солнца, мир был бы добрее. – Она снова помолчала. – Камни – чудо, Александр. Держишь в руке – и такая радость! Чувствуешь, что они живые. Чем больше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что все имеет смысл. Абсолютно все. Потому и появился хомо сапиенс, чтобы понять, в чем смысл, и оценить красоту. Больше некому. – Она смотрела на него улыбаясь, и он улыбнулся в ответ. – Янтари у меня отдельно, они мягкие, можно поцарапать. Они теплые, а остальные ка