Шеф-повар заломил ручки. Об этом он еще не знал. В отчаянии он простонал:
— Наверное, ее запугали, запутали. — Главный смотрел на эти мучения с явным удовольствием.
Кабанов все это время чиркающий карандашиком в блокноте, сложил все килограммы и разделил на пять, получилось больше десяти на человека. Учитывая, что четверо из них женщины пенсионного возраста, получалось довольно сурово. Интересно, а они по столько каждый день выносят? Или в УБЭП знали, что именно вчера вечером надо их брать? Позвонить, что ли Максакову?
Максаков Александр Сергеевич — начальник УБЭП округа полковник милиции, год назад благодаря решению врача скорой помощи попал в отделение Кабанова, а не в центральный госпиталь ГУВД со свежим инфарктом, от которого через сутки после кабановского лечения не осталось и рубца на кардиограмме. С тех пор Максаков считал себя должником Наф-Нафа, к праздникам присылал пакет с одной двадцатой ведра "Смирновской" и копченостями. И позванивал, приглашая то на рыбалку, то на охоту. О назначении Кабанова начмедом клиники, наверное, знал. Но не позвонил. Почему? Виталий Васильевич задумался и не слышал, что главный закончил возить мордой по столу Шеф-повара, и велел всем идти.
— Все свободны, Виталий Васильевич, или вам есть, что сказать?
— Нет. — Кабанов поднялся, понимая намек главного " Ну, давай, позвони Максакову, тебя он послушает, и ты станешь своим в доску, и уже не и.о. а просто начмед", — К сожалению, я никак не могу это событие комментировать. Видимо, не красть они не могут.
Главный опять надел непроницаемость на физиономию.
Днем Кабанову позвонил Максаков.
— Здарова, Док! — прорычал полковник. — Поздравляю с новым назначением! Я звонил в отделение, а мне говорят, ты в начальниках уже! Хорошо хоть телефон дали, не пришлось по своим каналам искать. Ну, как ты там?
— Привет, — Кабанов был рад, что полковник бодр и свеж. — Все нормально.
— Да ладно — нормально! Я тут отъезжал на пару недель, а мои ухари наехали на вашу харчевню. Правда, жалоб от больных столько навалило, что не наехать не могли. — Максаков приглушил тон, — я тебя не подставил?
— Нет, Саша, все нормально. — Кабанов невольно тоже перешел на полушепот, — я до пищеблока не касаюсь. Не моя епархия.
— А как же пробы снимать? — Максаков знал все тонкости досконально.
— Утром и вечером пробы снимают дежурные врачи, а в обед ходят главный с замшей по хирургии. Саш, мне все это до фонаря. Чего ты хочешь?
— Да так, сегодня на летучке доложили об успехах, вот и решил позвонить, посоветоваться. Все ж таки, пока я у вас лежал, кормили неплохо.
— Еще бы! Шеф-повар сегодня тряс пачкой чеков, убеждая главного, что они все это купили для дома.
— Ага. А эта, как ее, Сафронова Евдокия Ивановна, кореньщица, накатала ЧП, — Максаков перевел, — чистосердечное признание. Уже дело завели. Что скажешь?
— А чего ты от меня ждешь? Я ей не родственник. Раскаялась? Хорошо. — он понимал, что Максаков ждет от него просьбы похерить эту бумажку с признанием кореньщицы. Но не дождется. — В конце концов, и без того на кормежку больных выделяются слезы, а они еще и прут у них!
— Ну, как скажешь. Я передаю дело в прокуратуру.
Кабанов пожал плечами.
— Передавай.
— Слушаюсь, доктор. Ты как насчет рыбалки? Найдешь пару дней? — Максаков был в своем репертуаре. Виталий Васильевич понял, что теперь не открутиться. Придется ехать.
— Найду.
Полковник обрадовался, словно ребенок.
— Все, заметано! Я те позвоню. Возьмешь дня три, махнем на Волгу, накормлю шашлычком из осетрины! Ты чуешь?
— Чую. — и Кабанов потянул ноздрями, будто и в самом деле чуял аромат шашлыка.
— Ну, до встречи!
— Пока.
Такой вот разговор. Перепуганная насмерть кореньщица пишет чистосердечное признание. Главный знает. Шеф-повар знает. Эта писулька у них словно кость в горле. А Кабанов только что ее пропихнул насколько возможно глубже. Ну их к черту!
Полдня Виталий Васильевич разбирал огромные пачки накопившихся историй, читал, выписывал ляпы, делая пометки для замечаний лечащим врачам и заведующим отделениями. В обед вскипятил чайник, запер дверь, позвонил в секретариат и предупредил: "Меня нет полчаса". Развернул пару бутербродов. Слушая новости по радио, прихлебывал чай. В дверь один раз крепко стукнули. Кабанов решил, пока не доем — не открою.
Убравшись, он прополоскал рот последним глотком чая, и отпер дверь. Кабанов не успел сесть за стол, как к нему, не спросясь, вошел мужчина. Как определил доктор Наф-наф — из новых русских. Двубортный пиджак клубный, с металлическими пуговицами, черная рубашка без воротника, поверх нее золотая цепь, не очень толстая, но очень красивого плетения без креста, как это часто бывает, на пальце перстень "гайка" с камушком. Лет ему около тридцати, стрижка дорогая, очки не темные но дымчатые в золотой оправе. Кабанов приготовился, что его начнут просить насчет места в одноместной палате и денег предлагать.
Вошедший, не представившись, спросил:
— Вы — Кабанов?
— Да. А чем могу?
— Мне сказали, вы можете помочь моей матери.
— А что с ней?
— Ее вчера замели, — неожиданно сказал посетитель. Он говорил довольно правильно, не прибегая ни к распальцовкам, не употребляя ни "типа", ни "чиста", ни "конкретно". Только это — "замели" диссонировало.
— В каком смысле?
— В прямом. — посетитель, откинулся на стуле и заложил ногу за ногу, — она работает у вас в пищеблоке. Так ее с сумкой менты вчера взяли. Они так наехали, что мать написала чистосердечное.
Изумлению Кабанова не было предела. У кореньщицы-пенсионерки, которая за семьсот пятьдесят рублей в месяц картошку чистит, сын — бизнесмен, и далеко не бедный! А она еще и ворует. Интересно — зачем? Внукам на подарки? Он спросил:
— И чем я могу помочь?
Сынок изящно покрутил пальцами в воздухе.
— Мне сказали, вы можете.
Интересно, кто это ему сказал?
— Весьма сожалею. Но мне нечем ей помочь. — Кабанов встал, давая понять, что разговор закончен.
Сынок старался сохранять интеллигентность, не трогаясь с места, он продолжал, и в голосе его появились просящие нотки.
— Послушайте, я не знаю, зачем матери нужна была эта колбаса, сосиски и масло. Мы не нуждаемся. Но я не могу уговорить ее не работать. Это дурь какая-то, глупость! Мне сказали, что у вас близкие отношения с начальником УБЭП. — Кабанов усмехнулся.
— Это что, намеки?
— Да какие намеки? — Сынок шутку не принял, он повторил, — мне сказали, вас он послушает. Попросите его убрать её бумажку. — Видно было, что привыг либо приказывать либо покупать, а просить для него непривычно.
— Молодой человек, я повторяю, мне очень жаль, но я не могу вам помочь, — ответил Кабанов. — слухи о моей дружбе с начальником УБЭП сильно преувеличены.
Наступила пауза. Сынок замер на стуле перед Кабановым, а Виталий Васильевич сел обратно за стол. Через минуту, сынок раскрыл барсетку, пошевелил в ней пальцами правой руки и, выдернув пачку стодолларовых бумажек, бросил ее на стол. Выражение лица его изменилось.
— Здесь на шестерку хватит. Тебе достаточно, доктор? Или мало? Скажи — сколько? Ну, позвони начальнику! Тебе что, трудно? Ну, откажет, так откажет. Я обратно не возьму. Но хоть позвони!
Кабанов собрал деньги, на вскидку определил, около трех тысяч. Сколол их скрепочкой и, гордясь собой, кинул сынку на колени.
— Убирайтесь. Я не буду звонить.
Сынок убрал деньги в барсетку, поднялся и, направляясь к двери, процедил:
— Козел! — и хлопнул дверью. Виталий Васильевич не обиделся, но вспомнил: "А за козла — ответишь!"
На рыбалке, в компании Максакова и еще двух мужичков, под жареную на костре осетрину и "Столовое белое Љ21" Виталий Васильевич рассказал полковнику об этом визите и как он выпроводил сынка. Максаков с сожалением посмотрел на Кабанова. Виталий не донес до рта стопочку и спросил:
— Ну что? Что ты смотришь?
— Я думаю, сынок прав. Тебе что деньги не нужны?
— Полковник! Ты упрекаешь, что я не взял взятку? — Кабанов усмехнулся. — Куда мы катимся?! Начальник УБЭП… — он не договорил.
— Да плевать мне на такие взятки. Это ничто! А вот когда подпись чиновника в префектуре стоит тридцать или пятьдесят тысяч долларов? Только подпись! А сто тысяч? Ты вообще видел эти деньги? Это годовой бюджет района, округа. И ведь дают! И берут! А то, что тебе давал этот козлик, это — тьфу! — Максаков лежа у костра, поменял позу, налил себе еще, подцепил на вилку сочащийся жиром, обильно посыпанный перцем кусок осетрины, держа ее в левой, правой ухватил стопочку с водкой. — ну, давай! Медик! Будем здоровы! И не говори, что не пьешь!
— Я и не говорю. Я — малопьющий!
— Ну, слава Богу, что не совсем непьющий! И не куришь? — Кабанов покачал головой:
— Не научился раньше, а сейчас уже не хочу учиться.
— Виталий, только не говори, что к женщинам равнодушен!
— Не скажу… — прокряхтел Кабанов, выпив свою стограммовку.
Максаков проглотил свои сто граммов из запотевшего стаканчика, откусил и прожевал кусочек желтого дымящегося мяса.
Напарники — рыбачки, капитан Поляков и рыбачок Леонидыч, молчали. В разговор не вступали. Максаков их взял для компании. Леонидыч — местный, у него приезжие переночевали, а утром едва забрезжил рассвет, Леонидыч с Поляковым вытащили сеть, выбрали полуметровых стерлядок, которых Максаков сразу же начал приготавливать по-своему, и двух метровых осетров.
Виталий Васильевич с удивлением наблюдал, как Максаков мнет буханки черного хлеба и обильно пропитывает водкой. Полученную смесь он начал наталкивать в жабры стерлядкам. Леонидыч, тем временем, скатал сеть. Всю мелочь и ненужную рыбу он покидал обратно в реку. Потом саперкой на берегу откопал что-то вроде могилки, в которую ведром натаскал воды, а Максаков бережно укутав пьяных стерлядок в холстину опустил в эту воду.
— Вот, — довольно сказал он, — пусть подождут. Это нам домой.