— Так, — сказал полковник, — вторая часть марлезонского балета! Грибы! — он обратился к Кабанову, — с этими все ясно, а ты в грибах разбираешься? Съедобные от ядовитых отличишь? — Кабанов кивнул "разбираюсь". На дворе Максаков залез в машину и извлек… три милицейские радиостанции. — Леонидыч — местный, тут каждый пень ему родной, — сказал он, — а нам, чтобы не потеряться, как раз, по одной. И мазаться друг к другу не будем и найтись сможем. Позывные будут: я — первый, капитан — второй, а ты — доктор. Рацию не потеряй, мне их надо вернуть.
Они вернулись к дому после обеда, с полными корзинами и совершенно без ног. Рации и в самом деле здорово помогли, потому что капитан провалился в какую-то яму наподобие ловчей, и все сошлись его спасать. Потом собирали рассыпавшиеся грибы. Отрезвевший окончательно Максаков распрощался с Леонидычем, обещая обязательно нагрянуть, как только дела позволят.
Воскресение заканчивалось. Уже поздно ночью полковник высадил Виталия Васильевича у подъезда, выставил из багажника корзину в которую сложили самые лучшие грибы (Кабанов вяло отбрыкивался), капитан взял двух пьяных но все еще живых стерлядок под мышки и проводил доктора до двери.
Девчонки уже спали, жена, как и положено — ждала. Встретила, поцеловала, обрадовалась и улову и грибам. Приглашала капитана к чаю, но тот отнекался, извинился и убежал, оставив стерлядок на столике в прихожей. Жена дождалась Кабанова у туалета, затем сунула поводок в руку. "Собаку выведи". Тот послушно поплелся на улицу. И в самом деле, чем позже выведешь псину, тем позже подымет утром.
Пойдем по малому кругу, решил Виталий Васильевич. Хотя в машине в дороге и отдохнул, а все равно ноги отваливаются. Щенок на полную вытягивал поводок-рулетку, все ему надо было понюхать, периодически вскидывал лапу, псыкал коротко, удерживая драгоценную влагу в мочевом пузыре. То ли дело — сучка, думал Кабанов, уже были бы дома. У гаражей ему навстречу вышли двое. Кабанов их не знал. Встретил бы на улице, прошел бы не заметив. Один окликнул:
— Доктор Кабанов?
— Да, — отозвался он. — чем обязан?
— Да всем, — ответил спросивший, — ударяя ногой Кабанова в пах.
От боли в мошонке потемнело в глазах. Они били Наф-нафа, ногами, тот крутился на траве, пытаясь подставить под удар наименее опасные места. Снова накатило, как тогда в школе. За что? Обида. Дикая, щипучая до слез. За что? Они молчали, только хакали на выдохе. Кабанов почувствовал, как хрустнули ребра. Онемели от боли руки и ноги, он подтянул колени к животу, и думал, только бы не по голове. Звенел щенячий лай.
— Да заткни ты его! — крикнул кто-то. Щенок коротко взвизгнул, захрипел. Виталий Васильевич не видел ничего вокруг. Было невозможно дышать, боль пронзала при малейшем движении. "я прощаю вас, прощаю, я не хочу больше ничего… вертелась мысль. — Ты, козел! Услышал вдруг, словно сквозь вату Кабанов, — когда тебя просят по-хорошему, надо делать. А иначе будет вот так! — И последний удар в голову, от которого он потерял наконец сознание.
Он на мгновение пришел в себя, когда укладывали на носилки в машину скорой. Потом снова провал. Видимо жена настояла, чтобы отвезли в свою больницу. Потому что он пришел в себя в родном реанимационном отделении и, как только он зашевелился, возле сразу же оказалась сестричка. "И чего они всегда так ярко красятся?", — подумал Кабанов. Он попытался что-то сказать. И почувствовал в горле трубку. "Оперировали… или была остановка дыхания? Нет, вряд ли. А что оперировали?" Он увидел дежурного реаниматолога. Все тело ватное. Боли нет. Пока. Это от наркотиков. Все вернется. Игорек! Он пошевелил пальцами привязанной к кровати руки. Это нормально. В вене стоит игла, чтоб случайно не согнул руку — привязали. Никак не мог сообразить — он сам дышит? Или аппарат. Вдруг понял, что левое ухо не слышит, а именно слева у кровати стоит РО-6. Дежурный реаниматолог Игорь Попов, наклонился низко, заглянул в глаза.
— Виталий Васильевич! Вы можете дышать? Закройте глаза. — Кабанов продолжал смотреть. Как же я узнаю, если он не отключил аппарат? Попытался самостоятельно подышать. Почувствовал, как что-то распирает изнутри. Могу. — Ага! Хорошо. Я сейчас выключу ро. — щелчок. Стихло гудение. Игорь отсоединил шланг от трубки.
Кабанов сипло задышал. Нормально. Убирай же ее!
Врач спустил манжетку, укрепляющую трубку в трахее, предупредил:
— Задержите дыхание, — и резко выдернул. — Кабанов закашлялся коротко. Потом сипло выговорил:
— Что у меня?
— Много чего, — уклончиво ответил реаниматолог. — Вы помните, что случилось?
— Помню. Меня били.
— Кто?
— Я их не знаю.
— Ясно. Виталий Васильевич. Вам пришлось удалить почку. Подкапсульный разрыв. В остальном, все более-менее. Три ребра справа, два — слева, ключица справа. И множественные гематомы. Печень, селезенка — в порядке.
— Сколько сейчас времени? Сколько вообще времени прошло?
— Немного. На вас напали около двенадцати, в час взяли в операционную. Сейчас уже скоро семь утра.
— Левое ухо не слышит.
Реаниматолог наклонился, заглядывая в слуховой канал, подсвечивал ларингоскопом.
— Плохо видно, немного крови. Кажется, разрыв барабанной перепонки. ЛОРа сейчас вызвать или подождете начала дня?
— Подожду.
Утром профессорский обход! Да что там?! Главный со всей свитой! Черт! Ну, попал. Соболезнуют. Да ладно вам! Я что, умер? Переживу. Нарвался на отморозков. Хотя нет. Они что-то говорили?! Не помню. Наркотики отходят. Как же больно! Ну вот, довелось и мне полежать в родной реанимации. Главный: "Виталий Васильевич! Ни о чем не беспокойтесь! Создадим все условия для скорейшего выздоровления!".
Жена. Пустили. И за то спасибо. Плачет. Девчонки как?
— Все нормально. Проводила в школу. — опять плачет.
— Ну не надо. Не плачь!
— Щенка убили! — опять плачет. Обидно. Его-то за что? Тварюшка бессловесная!
— А я думал, ты из-за меня расстроилась, — пошутил Кабанов. — Жалко Марка.
— Из-за тебя, само собой. Я девочкам не сказала. Они думают, Марк убежал и потерялся.
— Хочешь анекдот? — Кабанов напрягся немножко, зацепился левой рукой за изголовье и упираясь ногами, подтянулся на кровати повыше.
— Ну, тебя!
— Нет, послушай! Из-под трамвая голова выкатывается и говорит: "Ни хрена себе, сходил за хлебушком!".
— Дурак. И кто только посмел на тебя руку поднять? Весь дом знает, что ты врач.
— И что? При чем тут это?
— Максаков твой утром примчался. Говорит, из сводки узнал. Наверное, скоро и к тебе нагрянет.
— А он-то зачем? Он же не по уголовным делам…
— Не знаю. Сам спроси.
Жена успокоилась, уехала. Первый шок прошел. ЛОР залез в ухо, обрадовал, перепонка цела, только немного надорвана. Зарастет. Затолкал туда килограмм ваты. Себе бы попробовал! Когда переведут?
Зав реанимацией, показал на дренаж торчащий из бока.
— Через пару дней переведем.
— А кто оперировал?
— Михайлов Женя.
— Он же не уролог.
— Ну и что? А когда нам было уролога искать? — Зав усмехнулся. — Ты ж знаешь Женьку! Ему б только шашкой помахать! А тут тебя привезли. А Игорек как мочу увидел, сразу Женьке СОС по полной программе. Ну, тот, не долго думая, чик-чирик и почки нету. В общем, везучий ты. И крови потерял ну с поллитра не больше.
— Знаю я Михайлова. Мы с ним из-за деда грызлись. Дед у нас лежал с инфарктом. Да вдруг закровил в желудке. Мы Михайлова вызвали. А дед возьми да и скажи, "мол, ел я пирог с черникой". Так Женька слазил ему в прямую кишку, и сует мне палец вымазанный меленой — "Черника!". Да какая черника? Кровь! — Нет, черника на персте! Уперся.
Зав реанимацией рассмеялся.
— Бывает.
После обеда в халате поверх полковничьих погон ворвался Максаков Александр Сергеевич.
— Рассказывай!
— Что рассказывать?
— Ну, опиши их.
— Темно было. Я не помню. Видел одного более-менее.
— Как одет, какого роста?
— Ну, не помню.
— Не финти. Колись, давай!
— Ну, честно, не помню. Они сразу бить начали.
— Куда бить?
— Куда, куда! По яйцам перепаяли, я ничего больше не видел!
— Черт.
— Тебе-то зачем? Ты ж УБЭП.
— Ну и что? Я в Угро пятнадцать лет оттрубил в сыскарях. Для меня это долг чести! Понял? Поляков оказывается их видел мельком, когда мы уезжали. Я их найду. Они что-нибудь говорили?
— Что говорили?
— Что-нибудь!
— Что-то говорили…
— ЧТО?
— Да, Боже мой! Это у Агаты Кристи, герои помнят, кто где стоял через три года и о чем говорил…
— Напрягись! Вспоминай.
— Напрягся. Вот почти дословно: "Козел! Будешь теперь, если просят — делать!". Кажется так. Я ни черта в тот момент не понял.
— Значит, не понял? — Максаков засветил в глазах огоньки, — Да их же тот сынок вашей этой, как ее… Сафроновой что-ли, нанял! Точно! Васильич, молодец! Ну, я на нем высплюсь! Он у меня пожалеет, что торговать начал. Я его без штанов оставлю, урода.
Кабанов, поймал здоровой рукой руку полковника.
— Саш, я тебя прошу, не надо ничего делать.
— Почему это? — изумлению Максакова не было предела.
— Ни почему. Просто. Ты ж не можешь доказать, что их нанял этот… сынок. А если он не при чем? Если они сами по себе?
— Само по себе, только дерьмо валяется! — отрезал полковник. — А все остальное зачем-нибудь и отчего-нибудь.
— Я тебя прошу, — Кабанов никак не мог объяснить Максакову, что он очень не хочет, чтобы тот выступал в роли этакого мстителя.
Тот уклонился от обещаний.
— Ладно, ты выздоравливай. А я его все равно потрясу. Для пользы дела, раз уж засветился. И еще, если с бандюками этими, что-нибудь проясняться начнет, не увиливай. Такие садисты опасны вообще. И если ты их простил, то где-то они прощения и не заслужили. ПОНЯЛ?
— Понял.
Максаков ушел. А у Доктора Наф-Нафа заканчивалось действие морфина. Вызвать медсестру? Или потерпеть? Потерпеть… Сколько смогу. Терпел же Он. Терпел и нам велел. Каждый вдох и раскаленным ломом по ребрам. Выдох и снова ломом. Обида. За себя и за бедного, не успевшего пожить-то толком Марка. Щенка то за чем? Он пыталс