Он сделал паузу и улыбнулся мне.
— Поразительно, — сказал я. — Как же вы нашли ее?
— Купил на аукционе в Копенгагене. Я обязательно хотел получить ее. Какой волшебный фокус! Добро растворяется, проходит через зло и восстанавливается в первозданном виде. Безупречно! Но пойдем, я не хочу, чтобы ты опоздал.
Опоздал к чему?
Через вторую дверь — позади письменного стола — мы вышли в скупо освещенную комнату, где отчетливо чувствовался резкий затхлый запах. Сразу заметив странную люстру-канделябр я с отвращением понял, что эти перекрученные, пересекающиеся детали — не что иное, как человеческие кости, связанные или скрепленные вместе. Люстра медленно покачивалась от сквозняка из кабинета. Свечи, вставленные в пустые розетки, сочились воском, покрывавшим кости, и освещали комнату тусклым янтарным светом, в котором метались тени и были слабо видны посетители. Надо мной парили ангелы в плащах, сделанные из скелетов; их костяные крылья торчали из позвоночников. Стены и потолок покрывали чудовищные узоры — полоски и круги из костей ног, запястий, позвонков. Худшим сюрпризом для меня стал макабрический камин, сложенный из черепов.
— Это копия Крипты капуцинов в Риме, — пояснил мой проводник. — Под церковью Святой Марии делла Кончеционе.
— А что там?
— Подземная могила с останками четырех тысяч монахов, умерших между 1500 и 1870 годами. Пять залов, наполненных костями. А когда выходишь из крипты, тебя бьют колотушкой.
Он показал на дальнюю стену, где над рядом черепов висела подсвеченная доска с надписью:
«Помни всякий брат,
Что мы были, как вы,
И вы будете, как мы».
— В те минуты, когда я слишком легко отношусь к жизни, прихожу сюда посидеть и подумать.
— О-о! — выдохнул я, недоумевая, как человек в здравом рассудке может здесь сидеть, если его не приковать цепями.
Незнакомец положил руку мне на спину и повел в длинный коридор. По обе стороны я видел высокие стеклянные витрины с ножами, винтовками, мечами, копьями, булавами, шестоперами, арбалетами, томагавками, боевыми топорами, прикрепленные к стене и ярко освещенные.
— А какая история связана с этим? — спросил я.
— Никакая, — любезно ответил мужчина. — Просто я люблю оружие.
Мы дошли до конца коридора, когда он повернулся ко мне с черным платком в руках:
— Здесь я должен с твоего разрешения завязать тебе глаза.
— Серьезно? — Коза Майлса вдруг стала пугающей реальностью. — Вы не шутите?
Он слегка пожал плечами:
— Боюсь, что нет, если ты хочешь идти дальше.
Что-то подсказывало мне, что он не шутит.
Что ж, я уже достаточно далеко зашел.
Я кивнул.
Незнакомец повернул меня спиной к себе, и все вокруг стало черным.
И тут у меня обострились все остальные чувства. Я услышал шорох тяжелой двери и ощутил на лице дуновение воздуха.
— Еще одну-две ступеньки, — тихо сказал мой проводник.
Пол подо мной дернулся, и мы быстро поехали на каком-то, должно быть, доисторическом лифте с дверью-гармошкой. Я понятия не имел, с какой скоростью мы движемся, но температура быстро падала.
Когда дверь открылась, в лицо ударил холодный, влажный воздух. Мужчина повел меня вперед. Пол под ногами вдруг стал неровным.
— Держись левее, — сказал мой проводник. — Вообще веди левой рукой по стене. — Он шел за мной по пятам, положив руку на мое плечо.
Мы шли молча. Воздух был чистый и холодный, как в известняковых или соляных шахтах. Не знаю, были мы в маленьком тоннеле или большом гроте, но почему-то я был уверен, что справа от меня глубокий обрыв.
Пальцы мои перемещались по чему-то скользкому и теплому.
Пять часов назад я сидел в библиотеке, составляя конспекты, как прилежный студент юридического факультета, а теперь с завязанными глазами шел под землей с человеком, коллекционирующим кислоты.
Словно прочитав мои мысли, мужчина — назовем его мистер Кости — прошептал:
— Пожалуйста, потешь старика еще немного. Тебе нечего бояться.
— Редкие слова, — прошептал я. В темноте я постепенно начинал сходить с ума.
— Что, прости?
— Редко приходится слышать «Тебе нечего бояться». Продавец в «Старбаксе» не скажет «Тебе нечего бояться». Когда начинают успокаивать, значит, дело пахнет керосином.
Мистер Кости хлопнул меня по спине, словно старого приятеля по колледжу.
— Вот оно, чувство юмора, о котором я наслышан! Расслабься. Я не привел бы тебя сюда, если бы ты этого не заслуживал.
Не заслуживал чего? Лиго-плющовской версии «Освобождения»?[9]
Наконец мы остановились. Я подумал, что дело у них поставлено хорошо. Окажись я невезучим кандидатом, не прошедшим испытания, мне нипочем не попасть бы сюда снова, где бы ни находилось это «здесь».
Я услышал тяжелый скрежет, и дверь открылась.
Повязку резко сдернули, и меня ослепил взрыв золотого света, слишком яркого и слишком внезапного. Я зажмурился. Меня бесцеремонно толкнули вперед. Я выставил руки, чтобы удержать равновесие, и услышал, как дверь за мной с грохотом захлопнулась, и кто-то со скрипом задвинул засов.
Глава 8
Мир снова приобрел четкие очертания, и я увидел, что нахожусь в бальном зале с элегантными зеркальными стенами, создающими иллюзию бесконечности. Золотые канделябры наполняли комнату теплым сиянием. Слышалась музыка.
В зале было много мужчин в смокингах и женщин в черных платьях. Я стоял в дальнем углу, в стороне от толпы. Я оглядел зал, но не увидел ни Найджела, ни Дафну, ни Джона. Более того, я не увидел ни единого знакомого лица. Обернувшись, я не увидел и двери — только высокая панель между двумя длинными зеркалами. Я нажал на нее, но она, конечно, не подалась.
Я уже говорил, что ненавижу званые вечера? К счастью, я вдруг кое-что вспомнил, и у меня появилась надежда. Однажды, еще в средней школе, я привел моего друга Вивека на устроенный нашей церковью праздник на роликах в честь окончания лета. У Вивека, единственного индуса в Ламаре, дома были статуэтки людей со слоновьими головами и четвероруких женщин, порой снившихся мне. В середине вечера пастор-наставник попросил всех сесть в дальнем конце стадиона и подъехал к нам.
— Всем весело? — спросил он.
Мы дружно ответили:
— Да!
— Позвольте вопрос, — сказал он. — Кто из вас уверен, что попадет в рай?
Все закивали. Пастор удивился.
— Тогда еще вопрос — откуда вы знаете? Давайте-ка вот что попробуем. Поднимите руку, если вы принимаете Иисуса Христа в сердце своем!
Мы все задрали руки, кроме Вивека, который ошарашенно озирался вокруг, вытаращив глаза. Все уставились на него. Рука Вивека нерешительно двинулась и тоже поднялась.
Я не отличаюсь особой смелостью. Школа у нас маленькая, и ты либо вместе со всеми, либо вне игры. А если ты вне игры, значит — за бортом.
Но что-то в этой ситуации покоробило меня своей несправедливостью, и я опустил руку. Я посмотрел на Вивека, и он опустил свою.
Я рассудил так: если Бог захочет узнать, что у меня в сердце, ему достаточно просто взглянуть.
Теперь я сам стал Вивеком в этом зале, полном незнакомцев, принадлежащих к совсем другим конфессиям. Оставалось надеяться, что кармические заслуги того дня помогут мне сегодня вечером.
Меня распирало неизвестно откуда взявшееся чувство освобождения. Я думал о том, что буду делать, когда праздник закончится. Я вспомнил девушку, рассыпавшую апельсины, которую вчера проводил домой. Рассудил, что можно подойти к ее двери, позвонить и пригласить погулять. Ну и что, если в первый раз она отказалась? Она была расстроена. Она решила, что я осуждаю ее. Она терзалась угрызениями совести. Я скажу ей: «Взбодрись, махни на это рукой, пошли съедим по пицце и побудем нормальными молодыми двадцатипятилетними людьми. Можно подумать, здесь каждый судит себя по гамбургскому счету. Неужели мы вынесем из курса обучения только то, что любое наше деяние — вопрос национальной важности? Если так, мне до конца жизни будет страшно улыбнуться».
Я посмотрел на себя в зеркало, поправил галстук, оскалил зубы, оценив их чистоту, и пошел к толпившимся в зале гостям.
Не допив второй коктейль, я врезался в настоящего моржа с комично вьющимися усами. Рубашка трещала на нем, волосы, напоминавшие войлок и разделенные слева на пробор, расступались за смешным хохолком двумя волнами, приглаженными гелем. Не то я натолкнулся на него, не то он на меня. Движение толпы так прижало нас друг к другу, что молчать стало невозможным. Меня вполне устроило бы простое «извините», но морж поднял тарелку и показал мне полусъеденный кусок торта.
— Не надо мне это есть, — признался он.
— Отчего же?
— Я полгода назад квадро перенес. Знаешь, что такое квадро?
— Не очень.
— Коронарное шунтирование четырьмя сосудами. Чертовы эскулапы вспороли мне грудь и раскрыли, как сундук. Шрам остался отсюда досюда. Гадость. Жена говорит, я похож на Франкенштейна.
Разве что на Франкенштейна на монодиете из шоколадных пирожных с орехами.
— Знаешь старую поговорку «Живи быстро, умри молодым, оставь после себя красивый труп»?
— Знаю. Это Джеймс Дин.
— А мой девиз — «Живи быстро, ходи к кардиологу и оставь после себя старый толстый труп».
Он издал хриплый смех, сопровождающийся одышкой, от которого затряслись его руки и плечи, и вытер моржовые усы носовым платком.
— Красивая церемония, правда? — Он набил рот тортом.
Церемония? О чем это он?
— Простите? — сказал я.
— Господи, парень, я о венчании!
О каком еще венчании?!
Пришлось подыгрывать.
— Да, — ответил я, — красивая. — И протянул руку: — Джереми Дэвис.
— A-а. Гордон Пери. — Он смял мою руку в мясистой ладони. — Ты со стороны невесты или со стороны жениха?
Я улыбнулся ему, как доброму приятелю:
— Угадайте.
Он сморщил лицо и впился в меня взглядом.