Больше не в силах это видеть, я отвернулась, но почти сразу поняла, что приступ рвоты мне не сдержать. И никто не сдерживался. Подвал заполнился кровью и рвотой, ставшей неотъемлемым атрибутом каждой кабины. Согнувшись пополам, я и сама словно ощутила, как закипела кровь внутри тела подруги и как она буквально сгорела, сидя в этом деревянном кресле.
Через какое-то время стул с Анжеликой перетащили в дальний угол подвала, но отвратительный запах проник в меня и заполнил все внутри.
– Аделина, вы с нами? – спрашивает детектив.
Несколько раз моргнув, я киваю и выпускаю из рук крепко зажатую пластиковую бутылку.
– Вспомнили что-нибудь полезное?
– Нет.
– Досадно.
– Простите.
Пожав плечами, я отпиваю глоток воды.
Спустя несколько дней после переезда в другой город, куда нам пришлось уехать из-за непрекращавшихся нападок, я вошла на кухню и сразу уловила запах жареного мяса. Мама готовила курицу, обвалянную в ярко-красных специях. Нервно сглотнув подступивший к горлу ком, я сказала себе, что нельзя позволить какой-то курице вызвать у меня рвоту.
– Будешь есть? – заботливо поинтересовалась мама.
– Я больше не ем мясо.
Да, тогда в подвале пахло вовсе не жареной курицей, но мое сознание считает иначе. Мама ничего не знает, потому что факт казни одного из игроков на электрическом стуле тщательно скрывается по сей день.
После произошедшего подобные игры и прочие квесты в закрытых помещениях стали отслеживать и всячески контролировать. Но со временем поначалу опасавшиеся люди вдруг стали забывать о том, что случилось. Наверное, им кажется, что это коснется кого-то другого. Например, меня. Но точно не их.
– Я могу приготовить то, что ты любишь.
Несмотря на попытку перебороть себя и обмануть дурацкий мозг, все, что я могла в тот момент, – смотреть на жареную курицу и чувствовать, как волнами накатывает жуткая тошнота. В глазах внезапно вспыхнул образ обугленного тела Лики, и сдерживаться стало просто невозможно.
– Мне нужно…
Я побежала в туалет, умоляя саму себя немного подождать. Позади отчетливо слышались шаги: мама неслась вслед за мной. Когда я оказалась над унитазом, мама подхватила мои волосы и аккуратно придержала их, чтобы они не испачкались.
Внезапно я осознала, что на самом деле этот запах исходит не от курицы, а от меня самой. Он словно живет внутри моего проклятого тела. Снова открывая рот, я испугалась, что, если сейчас не прекращу думать о подруге, меня стошнит собственными органами.
– Не могу остановиться…
В желудке больше ничего не осталось, поэтому я лишь сжималась от рвущейся наружу боли, а по щекам текли горячие слезы. Мама взяла меня за плечи и усадила на пол.
Они с отцом готовились к этому, зная, как тяжело нам всем придется, когда я вернусь домой. Не понимаю, как они пережили мое исчезновение и возвращение, лечение в психиатрической лечебнице и тюремное заключение. Они не пропустили ни одного слушания и всегда навещали меня, где бы я ни оказывалась. Пожалуй, никто бы не последовал за мной в этот кошмар. Только они.
10 глава
Спустя полтора часа допроса мне приносят контейнер с картофельным пюре и порцией овощного салата.
– Самое съедобное, что есть в нашей столовой, – заверяет меня Антон.
– Спасибо.
Я настолько голодна, что готова съесть любую похлебку, какую они только принесли бы. Но этот неожиданный обед оказывается довольно вкусным.
– Похоже на пюре, которое готовит мой отец, – говорю я сама себе, совершенно забыв о том, что младший следователь все еще в комнате.
Он поднимает голову и с удивлением наблюдает за моей трапезой.
– Вы так хорошо держитесь. Это просто не укладывается в голове, – признается Антон. – Только не посчитайте это оскорблением. Я просто удивлен. Очень сильно удивлен.
– Я часто это слышу.
– И как вы это объясняете?
Заинтересовавшись разговором, он откладывает в сторону все материалы дела. Я закидываю в рот очередную дольку помидора и пожимаю плечами.
– Никак. Сама не понимаю, как это работает.
– Родители все еще поддерживают вас? – внезапно спрашивает он.
– Конечно. Всегда.
– Я видел фотографии… того, что стало с дверью вашей квартиры.
– Пустяки.
– Мне так не кажется.
Антон без зазрения совести ворует из моего контейнера кругляшок огурца.
– Эй! – возмущаюсь я. – Это ведь мой обед!
– На самом деле нет, – награждает он меня неловкой улыбкой.
– Вы отдали мне свой обед? – догадываюсь я.
– Исключительно по собственной воле.
– Боже, простите…
Я отодвигаю от себя еду, но он сразу возвращает ее обратно.
– Я правда хочу, чтобы вы поели.
– Точно?
– Конечно.
– Дважды я от еды не отказываюсь.
– Вот и отлично.
– Ладно. Спасибо.
Давно мне не доводилось испытывать подобные неудобство и стеснение. Не понимаю, чего он добивается столь добрым отношением. После игры в любом поступке, взгляде и слове я непременно ищу подвох.
– Почему со мной сидите именно вы? – напрямую спрашиваю я.
– В каком смысле?
– Почему не детектив и не следователь?
– Сказать честно?
– А как иначе?
– Из нас троих я самый бесполезный.
Я прищуриваюсь, пытаясь распознать его ложь.
– Вы не кажетесь мне бесполезным.
– Я стараюсь делать то, в чем хорош.
– И в чем же вы хороши? В забалтывании и откорме подозреваемых?
Не сдержав смешок, он снова улыбается, но уже более уверенно, чем несколькими минутами ранее.
– В составлении профиля преступника. И немного в допросе. Мне нравится общаться и докапываться до человеческой природы.
– Значит, все это, – киваю я на практически пустой контейнер, – ваша попытка понять мою природу?
– Не обязательно искать во всем скрытый смысл. Мне просто показалось, что вы голодны.
– Еще бы вам так не показалось! – усмехаюсь я. – Мой желудок разве что симфонию Баха не играл.
– Это была, скорее, симфония Моцарта.
– И все же… – настаиваю я. – Вы трое похожи на плохого, хорошего и индифферентного полицейских. Следователь относится ко мне как к преступнице и всячески пытается запугать. Детектив старается держать нейтралитет и выполняет функцию своего рода рефери. А вы при каждом удобном случае демонстрируете свою невероятно развитую эмпатию. Вы трое весьма органичны в своих образах. Но мне интересно, насколько они совпадают с вашими реальными «я». Может, расскажете?
Он искренне удивлен моим анализом происходящего на допросе.
– Ого! Впечатляет…
– Так что насчет моего вопроса?
– Я полностью искренен с вами.
– Неужели?
– Абсолютно точно, – уверенно кивает он. – А вы?
– А что я?
– Мы все видим, как у вас в голове проносятся сотни воспоминаний об игре и о том, что происходило после нее. Но вы отказываетесь поделиться этим с нами. И почему-то не верите, что это способно помочь текущему расследованию. Хотя, уверяю вас, иногда самые сложные и запутанные дела раскрываются за счет одной незначительной детали, на которую никто бы и не подумал обратить внимание.
– Я много раз пересказывала свою историю и, честно говоря, уже устала обнажать перед незнакомыми людьми свою душу. Ради чего я делала это прошлые двадцать раз? Это ничем не помогло, организаторы все еще на свободе и вот-вот убьют еще тринадцать человек.
– Мы можем хотя бы попробовать?
Его робость в некоторой степени даже умиляет меня.
– Что именно?
– Просто расскажите, о чем сейчас думаете.
– Прямо сейчас?
– Ну да. Вы ели картофельное пюре и сказали, что оно похоже на то, которое готовит ваш отец. А потом подтвердили, что родители все еще поддерживают вас и не бросают, несмотря ни на что. И почему-то вы считаете сущим пустяком то, как относятся к вам люди после оправдательного приговора.
Я начинаю злиться. Так бывает, когда меня заставляют вспоминать то, что хотелось бы забыть.
– Что вы хотите услышать?
– Лишь то, чем вы сами желаете поделиться.
– Да бросьте!
Откинувшись на спинку неудобного стула, я ненадолго закрываю глаза.
– Вам нужно, чтобы из меня полился словесный поток. Хотите, чтобы я рассказала, каково это, когда весь город считает тебя убийцей. Каково это, когда родственники погибших на игре людей считают тебя виноватой во всем, что случилось. И каково пройти через ад и выжить.
– Ада…
Он пытается меня успокоить, но уже слишком поздно.
– Ничего, я понимаю ваш интерес. Как понимаю и ненависть окружающих. Такие люди, как я, не заслуживают прощения. И поверьте, Антон, мне не стыдно признаться в том, что я сделала, хоть и не помню этого.
Когда на нашей двери начали появляться первые оскорбительные надписи, включая пожелания смерти, папа не мог найти себе места.
– Зачем они это делают? – сокрушался он, замазывая очередное слово «убийца». – Неужели им от этого легче?
На протяжении двух месяцев он исправно закрашивал эти гадости, пока, однажды придя домой, не застал меня у двери с банкой краски.
– Как это понимать? – шокированный, с трудом спросил он.
Вся дверная поверхность была покрыта красными надписями «я убийца», «я убила семь человек», «здесь живет убийца».
– Что ты наделала, Ада? Тебя же только освободили! Не нужно их снова провоцировать!
В его глазах отчетливо читался страх потерять меня снова.
– Я устала защищаться.
– Это, – указал он пальцем на дверь, – не решение.
– Это, – повторила я его жест, – правда.
Он отчаянно замотал головой, не желая принимать очевидные факты.
– Нет…
– Да, пап, да!
Я уткнулась ему в грудь и зарыдала.
– Они увидят это, – шепотом сказал он.
– Хорошо.
– Это попадет в новости.
– И пусть.
– И пусть, – согласился он, целуя меня в макушку.
Мне кажется, в тот момент он по-настоящему принял меня со всем, что я натворила.
Никто не знает, но именно безоговорочная любовь родителей меня и спасла. Когда кто-то спрашивает, благодаря чему я держусь и продолжаю бороться за жизнь, у меня в голове раз за разом всплывает один и тот же ответ, который я никогда не произнесу вслух. Просто потому, что не хочу, чтобы кто-то другой знал, как сильно мне повезло с семьей.