Я совершенно не представляла, что делать в этой ситуации.
«Он такой же, как ты. Разумеется, тебе нелегко».
Ну конечно.
— Я ждала вас.
Он удивился.
— Зачем?
Честный ответ будет неправильным. Он не любит отца, а после этой ночи почти наверняка ненавидит. Последнее, чего мне сейчас хочется, — это чтобы он перенес свою ненависть и на меня.
Правильный ответ будет нечестным. Мой выбор, да?
— Хотела поговорить с вами.
— Поговорить? — тяжело улыбнулся он. — Вы тоже психолог?
«Тоже», — отметила я. Икари-кун мрачнел, и в тени на его лице оживали разом и ночь, и утро. Сейчас он закричит. Сорвется, будет кричать мне в лицо, выплевывать свою злость, свое отчаяние. Худшая ситуация в классе, ошибка педагога, из которой можно выбраться только наитием.
Я рванула холст.
— Нет. Но я тоже проводник.
Выделить «тоже», приглушить голос на слове «проводник».
— Я знаю.
Этот голос. Эти интонации. Ему действительно было безразлично, и мне на секунду показалось, что я обижена. Потом вспомнились разговоры в медкабинете — руины правды. Потом память подсунула мне мои собственные впечатления, и это было гадко.
Мне не о чем с ним говорить: это не те увечья, которые выставляют напоказ. Мне нельзя его отпускать.
— Я даже не знаю, что сказать в этом классе, — вдруг буркнул Икари-кун. — В смысле, когда я снова попаду туда.
Все-таки сработало. Все-таки он зацепился, пусть и не так сильно, как я хотела.
— Все, что надо, уже сказали.
Он сел на сцену и покосился на меня:
— Вы же понимаете, о чем я. Зачем вы так?
Понимаю, и потому промолчу. Это ведь каждый должен решить сам, точно так же, как выбрать свой стиль общения с лицеистами. Это словно выбор одежды, и моя ему точно не впору. Беда в другом: желающие помочь и посоветовать точно найдутся.
— Этот человек… Кадзи. Говорил, что я спас его, — неожиданно сказал Икари. Смотрел он в пол, и поднимать глаза не спешил. — Это правда?
— Да.
— И так бывает?
— Да.
«Только так и бывает». Проводник нужен, когда что-то идет не так. Когда Ангел начинает расти, разрывает свой микрокосм и затаскивает в себя людей. Надо сказать ему, напомнить, что все именно так и происходит, что нас используют только как последнее средство. Только это будет слишком правильно и сладко сказано. В конце концов, Ангела обнаружил все равно Синдзи.
И даже после увиденного — хоть и не знаю, что он там увидел, — Икари-кун считает своего врага человеком. Это дрожит в каждом его слове, это дрожало в каждой ноте его импровизации. Он не забитый подросток, он понимает, что все делается правильно.
Все он понимает.
— Аянами, а боль когда-нибудь пройдет?
До смерти — нет.
Я покачала головой, и только потом я посмотрела на него: Икари-кун прижимал ладонь к сердцу. Не к виску.
Впрочем, от этой детали мой ответ не зависел. Ответа я все равно не знала.
— Нет. Не сюда.
Он поднял глаза и отложил ручку:
— Погодите, Аянами. Вы же сказали, что планирование заполняется в первой таблице!
— Календарное. Не тематическое.
Икари-кун выдохнул сквозь зубы и отложил испорченный лист в сторону. Уже третий. Из угла методического кабинета на нас поглядывали. Там сидела замдиректора Кацураги, но вмешиваться не спешила.
Бледное послеполуденное солнце косилось в окно, почти не давая теней, так что у двери уже включили настольную лампу. Там маялся от газа и прерванного запоя Айда Кенске. Он подслеповато моргал, глядя на тусклую поверхность стола, и бумаги его не волновали.
Я иногда смотрела по сторонам, но все было своеобычно: и любопытствующие коллеги, и безразличный ко всему информатик. Иногда открывались двери, но долго никто не задерживался: видимо, опасались замдиректора, у которой всегда и для всех находилось дело.
Икари-кун трудолюбиво заполнял колонки индивидуального плана, а я чувствовала себя неловко. Будто учила его чему-то плохому.
— Посмотрите, все верно?
Я кивнула. Не на что там смотреть.
— Хорошо-хорошо, — донеслось из угла. — Давай сюда, Икари.
Кацураги встала и, довольно улыбаясь, подошла к нам. Икари-кун с легким поклоном подал ей исписанные листы. Я отвернулась. Замдиректора сейчас посмотрит их, сострит насчет формулировки тем и сделает мелкое замечание в духе: «ну да ничего, сойдет!»
За окном звучала последняя перемена — звучала громко, полноправно. Лицеисты опомнились от шока, выветрили остатки газа — сигаретами, шипучкой, чаем — и теперь живо обсуждали ночные события. Кто-то завирал, что все видел, кто-то хвастал, что его вызывали на допрос.
Я бросила взгляд на Икари-куна: отвлекшийся было на скучную работу, он снова мрачнел, услышав обрывки реплик. Стоящая над ним Кацураги благодушно листала бумаги.
Контраст выражений на лицах этих двоих был просто потрясающий.
— Ну, все отличненько, Икари, — улыбнулась женщина. — Только ты вот подумай. Аянами запланировала военную тему в литературе на два урока, а ты на один. Управишься?
Он посмотрел на меня. Я пожала плечами.
— А я вот к вам обоим на уроки приду! — заявила замдиректора. — И посмотрим, кто прав.
Икари-кун кивнул, и я с удивлением отметила, что ему по душе мысль о сравнении наших уроков. Правда, я даже не представляю, что там сравнивать.
«Очень плохо, что не представляешь. Включи его занятия в план посещения».
Я тоже кивнула донельзя довольной Мисато-сан. В конце концов, это не самая плохая идея.
— Вот и чудно, — подытожила замдиректора, подхватив свой портфель и указывая другой рукой на информатика. — С этим вот пропойцей знакомства не води.
Айда поднял мутный взгляд, вернулся к созерцанию стола и зачем-то открыл ящик.
— Кенске, надеюсь, ты запомнил, — грозно сказала Кацураги уже на выходе. — Еще раз повторится, сведу к директору. Будете понижение в окладе обсуждать.
Она задорно шлепнула за собой дверью, и в методкабинете стало тихо. Айда вздохнул, принявшись доставать из стола бумаги. На нас он внимания не обращал, бумаг было много, и все требовалось заполнить на вчера.
Икари-кун смотрел в окно, за которым гудели лицеисты, и вздрогнул, только когда прозвенел звонок. Я поняла, что тоже все это время просидела молча.
— Аянами… На сегодня все?
— Да.
Белый солнечный диск повис над шерстью леса и двигаться вниз не спешил. Икари-кун встал, снял со стула свою куртку. Помял ее, вздохнул.
— И что мне делать дальше?
Я пожала плечами: я, конечно, примерно представляла, что делают в общежитии в свободное время. Но знать — это одно, а советовать что-то Икари-куну — другое. А еще мне было обидно. Почему я? Почему за ним не может присматривать кто-то из обычных преподавателей? Это было бы значительно проще. И удобнее.
— Не знаю.
Я тоже встала, спеша избавиться от неловкости. Бумаги дописаны, день прошел, и коллега превращался в обузу. Мне становилось нехорошо от мысли, что придется менять привычки, чтобы как можно дольше держать на виду сына директора.
«Спокойнее, Рей. Он убил первого своего Ангела, он взволнован. У тебя месячные и последняя стадия EVA — но жизнь пока не заканчивается».
— Понимаю, — сказал Икари, по-детски просовывая сразу обе руки в рукава. — Простите, и так у вас столько времени отобрал…
Делает вид, что все хорошо. Правильно. И это — тоже правильно, можно начать и так: «делать вид» рано или поздно станет «на самом деле», и все будет хорошо.
— Осмотритесь, — предложила я. — За спортзалом сосновый бор со скалами.
Айда Кенске, заинтересованно оглянувшись, принялся смотреть на Икари-куна, словно впервые его видел. Лампу у лица погасить он не догадался, поэтому выглядел глупо.
«А вы не составите мне компанию?»
«Хорошо».
Это продолжение диалога читалось в глазах Кенске, как и все завтрашние отголоски. Порой, чтобы забыть ужас, нужно что-то острое и перченое, и когда Кенске не пил и не играл, он мастерски готовил такие блюда.
— А… — сказал Икари-кун. — Эм, спасибо, Аянами. Стадион — это?..
Он изогнул руку, показывая, как собирается обходить корпус.
Я кивнула, чувствуя странную досаду. Он кивнул в ответ:
— Тогда всего доброго.
— До свиданья.
Кенске поднял руку в прощальном приветствии, проследил за уходящим и снова уткнулся в бумаги. Я села на свое место. За окном лес полировал нижний край стремительно желтеющего светила, смолкли голоса.
Потом позади шумно вздохнул скучающий Айда, и я начала собираться.
4: Ночь
Интересно, почему все так вышло. Я рассматривала повисшую на пальце линзу — серебристую, блестящую, еще теплую — и мне было странно. Закончившийся день упорно не желал просто уйти, просто стать вчерашним. Ему не хватало какого-то последнего глотка, последнего выстрела, чтобы счастливо присоединиться к очереди уже убитых мною.
Я сидела перед зеркалом, смотрела разными глазами на кончик своего пальца. Я размышляла, как бы мне избавиться от странного дня. А заодно — почему мне так хочется от него избавиться.
«Икари-кун».
Все, что держало этот день при мне, все, что держало меня в этом затянувшемся сегодня, так или иначе связано с ним. Связь пахла пылью, болью и была похожа на ауру открывающегося микрокосма: сын директора втягивал меня во что-то.
«Нет, не так».
Все было не так. Все. И провал Белой группы, и замена, и участие Икари-куна в нейтрализации Ангела… Я могла множить союз «и» еще очень и очень долго — в такт своим мыслям, в ритме сбивчивых переживаний.
Это был плохой день и отвратительный вечер. Я подготовилась к урокам, сделала все по дому и провела лишних десять минут в сети. Часы в трэе застыли, будто я была внутри Ангела.
«Внутри Ангела».
Убийственная мысль, способная свести с ума. Внутри раскрытого микрокосма исчезает многое, и время — в первых рядах. Там пропадают и другие нужные разуму абстракции — ощущение реальности, например. Там действуют законы сна, дурного кошмара, и стоит только поддаться… Собственно, не стоит.